АЛЕКСАНДР ГИРЯВЕНКО
ТАМ ОТ ЗВЕЗД ТАКАЯ ТИШИНА...
Каждый раз, когда приезжаю в свое село Ближнее Чесночное, иду за его окраину к подгорной кринице у Панского моста. А затем поднимаюсь на холмы к бывшему имению Станкевичей, их семейному кладбищу.
Удивительная панорама! Тихая Сосна не мелеет. Резвятся в ее водах мальки, и гоняются иногда за ними окуни и щуки. Но уже не греются подолгу здесь на чистом берегу у старого моста стада домашних овец. Сгнили столбы, на которых стояла когда-то помещичья купальня. Среди так называемых «палей» два десятка лет назад брал еще на удочку благородный судак, тоже бывший здешний обитатель. Давным-давно обрушились ступеньки, что вели к роднику с крутого холма, где красовалось родовое дворянское гнездо и жил прославивший свою сербскую фамилию поэт и философ Николай Владимирович Станкевич.
Рядом, в исчезнувшем сельце Удеревке, родился в семье крепостных и другой известный земляк, Александр Васильевич Никитенко, в будущем академик русской словесности и цензор, благословивший в печать произведения Пушкина, Гоголя... Он же автор «Дневника» — бесценного мемуарного свидетельства литературной жизни России ХIХ века. В имении провел четверть века — учил детей Станкевичей — латышский изгнанник Кришьянис Баронс, по-местному Христиан Егорович, — выдающийся фольклорист, отец многотомного свода миниатюрных дайн — главного жанра латышской народной песенной поэзии. В сохранившемся уголке старинного парка здесь установлен гранитный камень в память о нем.
Заросший парк. Камень. Неподалеку — коровник, теперь уже бывший. Все развалилось. Развалины как бы породили другие развалины. Снесены с лица земли усадьба — двухэтажное здание с белыми столпами-колоннами и церковь — по рассказам старожилов, лучшая в губернии. Все, что возвышалось и выделялось на нашей равнинной российской местности, как отмечал известный философ князь Е. Н. Трубецкой, уравнивали, то есть превращали в развалины — не татары, так свои же последователи «смертного равенства». Имение, по свидетельству мемуариста В. Мамуровского, сожгли в конце рокового 1917 года бежавшие с фронта дезертиры — заметили его с проходившего по заречной равнине поезда. И хранит былое только память — лишь она может все возродить. А где «не будет даже памяти о нас» и «уснет могучее сознанье» — там останется «одно болото» — по Николаю Рубцову... Но память, несмотря ни на что, остается.
Часто вспоминаю на этих холмах стихи замечательного поэта Рубцова:
С моста идет дорога в гору,
А на горе — такая грусть! —
Лежат развалины собора,
Как будто спит былая Русь.
Былая Русь! Не в те ли годы
Наш день, как будто у груди,
Был вскормлен образом свободы,
Всегда мелькавшей впереди!
Какая жизнь отликовала,
Отгоревала, отошла!
И все ж я слышу с перевала,
Как веет здесь, чем Русь жила...
На семейном кладбище Станкевичей я бывал, когда там, под зарослями старинных акаций, близ дороги, ведущей к соседнему воронежскому Острогожску, стоял лишь памятник из черного мрамора основателю усадьбы Владимиру Ивановичу Станкевичу, отцу Николая; когда появился и исчез (позарились вандалы, охотники за цветным металлом) бронзовый бюст Николая Владимировича работы латышского ваятеля, — еще тогда думал, что наш белгородский скульптор Дмитрий Горин, автор украшающего парк Победы в областном центре памятника знаменитому полководцу Г. К. Жукову, мог бы сделать бюст Станкевича не таким латышским. К тому же руками Дмитрия Федоровича выполнен еще лет двадцать назад прекрасный гранитный бюст Н. В. Станкевича в соседней Мухо-Удеревке, перед средней школой.
Боюсь, что приду я однажды к семейному некрополю, а там не останется вовсе никаких памятников. Все может случиться в нынешнее безвременье... Все равно, думаю, сохранится главное — чудесная окружающая природа. Есть у меня стихотворение об этом уголке:
КЛАДБИЩЕ СТАНКЕВИЧЕЙ
Там от звезд такая тишина!
И никто не видит и не слышит,
Как печалится и поднимается все выше
Над холмами одинокая луна.
Дымной сыростью подернулась гора,
И лежит внизу простор великий.
Лишь в заливе возле верб журавль
Прокричит порой прощальным криком.
Дремлет древний холм сторожевой,
И обрыв чернеет под ногами.
Крикни что есть силы — голос твой
Филином промчится над лесами.
Сестра Николая Станкевича, Александра Владимировна Щепкина, так описала здешнюю панораму: «Дом, выстроенный отцом, стоял на горе, довольно далеко от крутого схода с этой меловой горы к реке Тихой Сосне; за рекой тянулись луга. Противоположный берег и луга красиво обросли ольхами; через мост шла дорога в степь мимо этих лугов. С балкона нашего дома можно было видеть все это, и все вместе составляло очень красивый вид». Сам Николай также восторгался родиной: «...Сельская жизнь имеет для меня прелесть только в Удеревке...» и «Альпы едва ли так понравятся мне, как меловые холмы над рекою Сосною».
Как известно, природа строит характер человека по своему подобию. Она сформировала вместе с книгами (в имении была богатейшая библиотека), домашними учителями поистине уникальную личность.
Поступив в Московский университет, Станкевич вскоре собрал вокруг себя литературно-философский кружок. В мрачные после разгрома декабристов годы кажущейся безысходности и безыдейности наш земляк осмелился «затеять борьбу с подлой жизнью», «верил в скорое исцеление мира».
Русский художник Б. М. Кустодиев на картине «В московской гостиной 1840-х годов» изобразил цвет русской литературы и театра той поры — людей, хорошо знавших и понимавших друг друга. Здесь рядом с Н. В. Станкевичем актер М. С. Щепкин, замечательные публицисты В. Г. Белинский, В. П. Боткин, К. С. Аксаков, философ П. Я. Чаадаев, Т. Н. Грановский, поэт А. В. Кольцов, собиратель русских народных песен И. В. Киреевский, писатели И. С. Тургенев, А. И. Герцен, И. И. Панаев. В числе единомышленников Николая Владимировича также просветитель-педагог Я. М. Неверов, поэты Красов, Клюшников, многие другие. Долгими вечерами студенческое братство, воодушевленное Станкевичем, вело горячие споры о развитии природы, будущем России, поэзии, последних открытиях философии. Собирались некоторые из друзей и в удеровском имении, куда Николай приезжал на каникулы.
«...Брожу, брожу по сельским, белым в сумраке холмам» и думаю над сказанным все тем же гениальным Рубцовым: «Пришел отсюда сказочный Кольцов...». Да, именно отсюда, из моих родных мест, пришел поэт-песенник в русскую литературу — после того, как побывал в усадьбе Станкевичей и Николай Владимирович услышал его пение. А затем познакомил с московскими друзьями, в том числе Белинским, помог напечататься, написал предисловие к стихотворениям. К примеру, такое примечание к первому опубликованному стихотворению «Русская песня» («Кольцо»): «Вот стихотворение самородного поэта г. Кольцова. Он воронежский мещанин и ему не более двадцати лет от роду; нигде не учился и, занятый торговыми делами по поручению отца, пишет часто дорогою, сидя верхом на лошади...». Сборник стихов Кольцова рассмотрел... Никитенко (мир тесен!) и дал добро на его издание: «Печатать позволяется».
Брожу по холмам и думаю. Да, и впрямь далеко ходить не нужно: все начиналось здесь и получало логическое продолжение в литературной жизни России. Отсюда шли невидимые золотые нити во все ее уголки и крупнейшие культурные центры, переплетались самым неожиданным образом со многими другими. Вспомним гордость нашей словесности Ивана Сергеевича Тургенева. Автор знаменитых «Записок охотника», многих других рассказов-картин русской жизни подружился со Станкевичем за границей, куда смертельно больной туберкулезом Николай Владимирович приехал в надежде поправить свое здоровье. Они почти не расставались. Молодой Тургенев во время прогулок жадно ловил каждое слово Станкевича — о долге служить Отечеству, нести людям знания, необходимости искать идеальный выход из мрачной действительности. Станкевич считал, что освобожденный от крепостнического рабства народ может добиться для себя счастливой жизни...Конечно же, говорили и о поэзии. Отдав себя просвещению, Николай Владимирович хотел, чтобы за ним следовали и друзья. По свидетельству педагога Я. М. Неверова, Станкевич взял с него и Тургенева торжественное обещание, что они посвятят свою жизнь делу распространения в России образования. Те выполнили обещание.
«Станкевич! Тебе обязан я возрождением: ты протянул мне руку и указал цель...». Затем, обращаясь к друзьям, Тургенев, в свою очередь, призывал их: «Сойдемся — дадим друг другу руки — станем теснее...».
А друзьями Тургенева после смерти Станкевича стали, кроме Белинского, А. А. Фет, Ф. И. Тютчев. Писатель, выработавший в общении со Станкевичем вкус к истинно прекрасному, сказал затем свое знаменитое: «О Тютчеве не спорят: кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии...». Как Станкевич для Кольцова, Тургенев немало постарался, чтобы была издана первая прижизненная книга Тютчева. Фет так сказал об этом: «...Не всем известно, что Тургеневу стоило большого труда выпросить у Тютчева тетрадку его стихотворений для «Современника». Когда их напечатали — стихи были встречены с восторгом, как и статья Тургенева «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева».
Вот — преемственность.
Еще в юности Тургенев дал себе «аннибаловскую клятву» — бороться с рабством. «В моих глазах враг этот был — крепостное право, против чего я решил бороться до конца, с чем поклялся никогда не мириться...» (нашим бы «образованцам» у власти сие. — Прим. автора.). Он посвятил, как и Станкевич, жизнь борьбе за освобождение и счастье русского народа: «Буду продолжать свои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете».
Выполнил обещанное Станкевичу и Януарий Михайлович Неверов. Всю жизнь он просвещал русский народ, а в конце ее завещал построить на свои средства в Муховке школу имени Станкевича. В 1908 году Воронежским губернским земским собранием и управой было наконец построено двухэтажное здание с пристройками. А чуть позже, в 1910 году, просторная деревянная, с высокими потолками и большими светлыми окнами, одноэтажная четырехклассная начальная школа, возведенная стараниями того же земства, открыла свои широкие двери для ребятишек и в моем родном Ближнем Чесночном. Она стоит до сих пор — обветшала до предела и хранима живущей в ней моей сестрой Аллой Васильевной. Эта школа дала приют моим родителям: они учительствовали в ней после войны полвека и проживали в одном из ее строений. Прожил в ней, в одной из просторных комнат, свои светлые детские годы и автор этих воспоминаний...
Школа моя деревянная!
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать...
Еще когда не читал этих рубцовских строк, Тихая Сосна бежала за электричкой — ездил на учебу в Воронеж, — вилась под холмами у Коловатовки и Нижнего Ольшана, за Острогожском, впадала за Коротояком в Дон...
А отслужившая свой век мухо-удеревская школа была заново отстроена в доперестроечные времена — благодаря стараниям многих, в том числе краеведа и журналиста А. Н. Кряженкова. Теперь в ней всегда ждет гостей и земляков Литературно-краеведческий музей имени Н. В. Станкевича, хранятся также экспонаты, связанные с памятью Никитенко, других земляков.
В нынешнее тяжелое время интерес к славному прошлому (в том числе и к вечным спорам западников со славянофилами — и те и другие боролись, каждые по своему, за Россию и желали ей блага), по моим наблюдениям, заметно угас. Об этом тоже можно сказать грустными стихами моего безвременно ушедшего друга, поэта Александра Константиновича Филатова, который, как и Станкевич, был душой поэтического содружества, только в Белгороде:
Под липами старинными беда.
Под липами осот да лебеда...
Нехорошо. Когда-то вот сюда,
Под липовые сомкнутые тени,
Съезжались городские господа —
Любители покоя и деревни.
Бродили по траве среди аллей
Мечтатели и бледные курсистки —
Гроза мещан и сытых пуделей,
А более короны всероссийской.
Читали Блока. Спорили до слез...
И по степи за первым листопадом
Их уносил горячий паровоз
К московским легендарным баррикадам...
Нехорошо, что нынче лебеда.
Нехорошо и грустно, господа!
2003
Источник: Журнал «Наш современник« № 10, 2003
На страницу автора
Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022