НИКОЛАЙ ГРИБАНОВ
ТЕТКА АКУЛИНА
Из книги «Донские окоёмы» (1982)
* * *
Берёзка.
Белоличушка.
Царевна...
А поди ж ты,
Не неженкой,
Не вычурной,
Не белоручкой вышла.
А вышла — косы за плеча,
Юбчонку подоткнула,
И веткой золотой печаль
От мира отмахнула.
МЕЛЬНИЦЫ
Что ж на речках мельниц-то нету,
Водяных, с хорошей запрудой?
С колеса, обнимаясь с ветром,
Пели, падая, брызги-кудри.
Речка с мельницами — царица.
И водой, и рыбой богата.
И работает, не ленится.
Ни с кого не требуя платы.
К ней приходят луга поклониться,
В ней играют восходы, закаты.
А весной или в дождь проливной
Речка, ставши на время рекой,
Речка, ставши на время шальной,
Чистит дно своею рукой.
Пусть не мельницы — пусть плотины,
Пусть не мельницы — пусть запруды
Нашим речкам подставят спины, —
Их пока что спасти нетрудно.
А без мельниц и без запруд
Уж не речки — речонки просто
Потихоньку стареют и мрут,
И никто к ним не ходит в гости.
К мутным,
Илистым,
Заболоченным.
Зарастающим
И заросшим.
В них, как прежде,
Не поглядишься —
Плачет
Мутной слезой
Водица.
В них,
Как будто в избе.
Заброшенной,
Окна наглухо
Заколочены.
ЛУНА НА ПАХОТЕ
Луна зашла на огонёк.
Видать, одной и в небе скучно.
Смеётся резвый костерок.
Потрескивают, вспыхнув, сучья.
Бок о бок с трактористом рядом
Всю ночь блуждает взад-вперед.
Кто без приказа и наряда
Её бессонный труд учтёт?
Видать, не одному луна
Любовные навеет мысли.
И бригадир без слов, сполна
Ей трудодни за всё начислит.
Её в ручье напоит горстью
И пригласит на завтра вновь
Весёлую, как радость, гостью
Ведь с нею, как подруги-сёстры,
Живут работа и любовь,
* * *
Мне милее поля по ночам,
Если слышу я где-то затерянный,
С детства знаемый трактора рокот,
Чуть звучащий вдали, вдали.
Даже нежный берёзовый шёпот
Чуток к труженику земли.
ПАНКРАТ
Почти всю жизнь он был при лошадях.
Такая выпала ему судьбина.
Теперь машины поле бороздят,
И нету больше службы лошадиной.
Чтобы тоску сердечную унять.
Он напросился кашеварить к трактористам.
Все лягут спать, а старенький Панкрат
Стальных коней тряпицей мокрой чистит.
Задремлет дед под утро. Не впервые
Ему приснится в тишине ночной:
Как будто трактора к нему приходят, как живые,
И трутся мордой о его плечо.
* * *
По зазубринам сосен
Косматится солнце.
О берёзы весёлые
Весело колются —
Искры сыплются
До земли.
Даже боязно —
Вот-вот отломится
Золотистый осколок
От хрупкого солнца,
В травы падая,
Прозвенит.
* * *
Заря взыграла ясным светом.
Я вместе с ней душой горю —
Как будто я виновен в этом,
Как будто сам зажёг зарю.
ИВОЛГА
Вы слышали.
Как иволга поёт?
Не песня,
А янтарный мёд.
Как будто солнце
Учится по-птичьему свистеть,
И прячется,
Как иволга,
В листве.
* * *
На бугре весёлый донник
Порасцвел — и свеж, и юн.
Словно солнце ярко-жёлтый
И зелёный, как июнь.
* * *
Когда приходит солнце в рощу,
Оно смеется, как дитя.
С ним распроститься даже ночью
Никак берёзы не хотят.
А днём они его лелеют
И песни про него поют.
И тихо счастьем белым веет
В моём березовом краю.
* * *
Тише, август,
Не спеши.
Возвратись к июлю снова.
Видишь,
Эти камыши
Молодые, как весною.
Видишь, что трава куга
И не думает сдаваться,
А цветущие луга
Заставляют целоваться.
...Знать, недаром мы с тобой
Разволнованы любовью:
В мае дорога любовь,
В сентябре дороже вдвое. \
* * *
Кто виноват?
Кто виноват?!
Была семья —
И больше нету.
Кого — меня, её —
К ответу?
Кто виноват?
Кто виноват?
Её ли стан,
Её ли стать,
А может, увлекла талантом?
Наверно, кто-то виноват.
Наверно, что-то виновато.
А сын проснулся,
И смеётся,
И ловит солнце,
Ловит солнце.
ТЕТКА АКУЛИНА
Баллада о матери
В погожий день с весны до поздней осени
Сидит на большаке седая женщина
И на дорогу без конца глядит.
К ней шофера давно уж попрывыкли.
Иной, открыв кабину, громко спросит:
«Что, мать, опять пришла на вахту?»
Она не отвечает и не злится,
Из-под руки посмотрит на машину,
Её проводит далеко глазами
И вновь задумается о своём.
Автобус остановится — она
Вдруг встрепенётся и вперёд подастся,
Она ни у кого и ничего не спросит,
Пытливо только вглядывается в лица,
Как будто бы кого-то узнаёт,
И, не найдя того, кого искала,
Опустит голову, полусогнувшись, долго
Сама с собой о чём-то говорит.
У ног её всегда лежит котомка
Да старая берёзовая палка,
Натёртая ладонями до блеска.
Её приветствуют и стар, и мал,
Она в ответ кивает с тихой грустью.
Лишь поздно вечером она большак покинет,
Чтоб утром вновь занять свой трудный пост.
Седая женщина под вздохи ветра
Сидит на большаке вдвоём с полями
И терпеливо сына ждёт с войны.
Поля печалятся и всей своей махиной
Как будто на дорогу смотрят тоже.
С полями вместе двадцать лет назад
Она на зорьке сына проводила.
За двадцать лет большак ей стал родней.
Хотя она ссутулилась, а он помолодел,
Они друг друга с полуслова понимают.
Большак ей молчаливо обещает,
Что сын вернется из чужих земель.
...Велик день летний.
Сколько дум за день столпится,
Что им и в поле поместиться трудно.
И всей толпой идут они за сыном,
На ум приходит тётке Акулине,
Каким душевным был её сынок,
Ему лет десять было иль двенадцать.
Болели зубы у неё надсадно.
Она тогда и плакала не раз.
Сын от неё весь день не отходил
И плакал вместе с ней. Её глаза
Своей рубашкой вытирал от слёз...
Или ей кажется, что вот-вот из оврага
Вдруг выскочит русоволосый мальчик
И скажет радостно и звонко: «Мама,
Гляди, какую птичку я поймал».
Молчат овраги. В распростертом небе
Кричит надрывно птица полевая.
Как будто стонет. Видно, враг какой-то
К её птенцам подкрался ненароком.
И ветер носит её стоны над полями.
Забылась тетка Акулина. Небо
Запеленало солнце в одеяло синее,
Держало на весу, к груди прижав.
Вот так когда-то и она, счастливая,
Носила маленького Колю на руках.
Их было двое — мать и он,
Её русоголовый Колька-плотник.
Года катились будто на колёсах.
Она старела, он мужал.
Он топором мог дивно колдовать.
Тесал берёзу, и берёза пела.
И пел топор свою стальную песню.
С него стекали солнечные блики
И зажигали белую кору.
Вставал до света молодой хозяин,
Отделывал узорные наличники
Или вырезывал коньков и птиц.
А после завтрака спешил на общий двор
И до заката топором уверенно и бережно,
Как врач, выстукивал грудь древесины,
Давая дереву другую жизнь.
Украдкою мать сыном любовалась,
И все мечтала о снохе красивой,
И видела во сне русоголовых внуков...
Война в их дом вошла с повесткой,
Вторично — со зловещей похоронкой,
И стала мать с тех пор
Жить только сыном.
Так не было, пожалуй, даже в дни,
Когда живой он на глазах её ходил,
И всё ждала его, ждала, ждала...
Грустили у окна задумчивые вербы
Под невесёлым равнодушным небом.
Ходил я в школу мимо её хаты,
Стоявшей одиноко у реки.
Она меня встречала ежедневно
И всё просила: «Милый, разузнай.
Я думаю, ошиблись там, в Москве,
Мой Коля жив, я чую, жив он.
А может, он в больнице, а не то — в плену».
И вытирала красные глаза.
И всё глядела и глядела в землю.
Война ей принесла морщины и седины.
Да горький взгляд куда-то в пустоту.
Видать, полынь-трава прокралась в сердце
И проступила та полынь на голове.
Туманилась река в тоске вечерней;
И звезды часто сыпались как слёзы...
И я писал. Наверно, сотни писем
Я посылал по разным адресам.
Я кончил школу, приезжал студентом,
И каждый раз она ко мне спешила
И всё просила разузнать о сыне.
Она садилась тяжело на стул
И долго говорила, глядя в пол:
По снам выходит, жив её Микола.
И ворожейки говорят в одно:
Мотается он где-то на чужбине,
Сквозь сито словно видит белый свет,
Чужой кусок тяжел ему, как камень,
Согнёт он раньше времени сынка.
Нельзя ли написать опять в Москву,
Его невеста вся по нём иссохла.
Во сне я часто вижу — пить он просит,
Лицо больное, губы пересохли...
Все вспоминаю, как на службу шёл —
Плечистый, ладный, как отец, весёлый,
Шутил: «Жди, мама, я вернусь с медалью...»
Увидела во сне: вернулся, сел
За стол, звенит медалями
И спрашивает: «Мама, где Катюша?»
Проснулась — кошка прыгает по вёдрам,
И никого в избе и за избою.
Смеялись травы, набирая силы,
И уходили вянущие травы
И вновь тянулись к солнцу по весне.
Не ждало время... Сын не возвращался...
Мать все равно ждала его.
Я стал работать. Сколько лет подряд
В село родное приезжаю в отпуск.
И снова слушаю негромкий голос,
По-прежнему в нём слышится надежда.
Она теперь без палки ни на шаг,
От слёз набухли частые морщинки.
По зорям она слышит, как стучит топор,
Его топор — она не может спутать.
А выйдет — нету никого вокруг,
И только кажется — конёк по крыше скачет.
Его конёк — его руками сделан.
И, видно, рвётся он к хозяину.
Да голос Колин слышит наяву —
По вечерам он все зовет её,
Видать, сынок беду в кармане носит...
Когда в ногах её проходит боль,
То по привычке тётка Акулина
Шагает тихо с палкой к большаку.
Мать тяжело ступает — видно, горе
Гнетёт к земле измученное тело.
Глядит на поле Акулина и оттаивает сердцем.
И тут не изморось проходит по нему...
Шумит в полях рабочая страда,
Серьёзны по-хозяйски трактора, комбайны,
На них могли б теперь работать внуки...
А внуков и в помине нет.
Ей с большака село как на ладонн видно.
В воскресный день идёт, идёт народ.
Кто на базар, кто в клуб, кто в магазины.
И всё набольше парами идут.
Муж и жена. А то и всей семьей.
И то ль ей чудится, то ль видится взаправду,
Что прямо в сад её идут по огородам
С нарядными детьми
Нарядные Катюша с Николаем.
И хочется ей разом встрепенуться
И опрометью броситься навстречу.
Соседка говорит ей: «Ох, кума!
Вить даже если жив твой Николай —
Гляди, теперь всё начисто забыл,
Свои края, своих людей,
Забыл, куда и ехать...
Небось гутарить-то по-нашему отвык.
Вить двадцать-то годов — не две минутки». —
«Да рази ж может он забыть про наши степи?
Про наш колхоз, он Колю человеком сделал,
Про речку нашу — вместе с нею он, бывало, просыпался,
И, как с дитем, он с нею говорил.,.
Аль наши песни может он от сердца оторвать?
Забыл язык свой... Да у нас
И вербы говорят по-нашему,
А я под вербами баюкала его,
Нет, Коля мой природы нашенской,
А русскую природушку не выжечь.
В плену он жить не станет — убежит.
Он ласковый, а чуть затронешь — так кремнёвый,
Добром он на чужбине не останется.
Видать, страдает за оградой каменной,
Железные запоры его держат».
Тут как-то сбоку на меня взглянула тетка.
«Ты-то мне хоть веришь?
Аль про себя смеёшься надо мной?
Мол, ум у бабки Акулины по гостям гуляет?»
И до сих пор хранит в старинном сундучке
Наряд сыновий бабка Акулина.
Лежат в одном узле: костюм его в полоску,
И сапоги, и кожаный картуз.
Да чистое бельё хранится там же.
А инструмент соседу отдала —
Чего ржаветь ему без дела.
Зашла недавно тетка Акулина
И поделилась радостью со мною.
«Вчера я привела к себе невестку —
Теперь хоть есть с кем душу отвести».
Задумалась, куда-то вдаль глядела,
Потом заговорила тихо-тихо:
«У них ни разу не было свиданья...
Ведь только было, что на посиделках
Друг другом впереглядку любовались...
Да провожали вместе мы его...
Она тогда была совсем девчонкой
И плакала украдкой от меня.
Зашла ко мне намедни. Я взглянула —
Куды ж девалась энта красота?
И говорю ей: знаешь что, Катюша,
Переходи-ка насовсем ко мне.
Она лет десять замужем была,
Вот тут, неподалёку, за соседским.
Да жизнь не получилась — пил он,
Помучилась она, бедняжка, с ним.
И дети были — померли двойнята.
Как дети померли — они и разошлись.
А вот, скажи, любовь-то первая, как зорька.
Когда и с мужем-то не разводилась Катя,
Зайдёт, бывало, да про Колю спросит...
Нехай «замужней» будет, хватит жить одной-то».
И усмехнулась горько своей шутке,
И долго просидела в забытьи...
Потом сказала: «И ему давно пора «жениться».
Так вот и «вышла» второй раз Катюша замуж...
Всю ночь слезами свадьбу обмывали,
Всю ночь луна, венец надевши белый,
Ходила в одиночку под окном.
Теперь у них семья — считай, «втроем» живут,
Пожалуй, только внуков не хватает.
А сын погиб в Смоленске, в сорок первом,
Он разнесен был на куски снарядом.
Не знал никто, чьи руки в земю вбиты.
Не знал никто, чьи пальцы моет дождь.
А тетка Акулина в это время
Картошку у реки копала.
С трудом вгоняла ржавую лопату
В сухую землю.
И одна мечта
Кружила и кружила возле сердца:
Чтобы беда лихая
Единственного сына обошла
Она об этом говорила еле слышно
Земле и солнцу,
Ветру и реке.
Вставали над рекою зори алые.
Вставали, уходили, приходили вновь.
Шумела жизнь...
Цветы цвели, и увядали,
И вновь цвели...
А над землей живою
Крепли песни
И так хотелось тётке Акулине,
Чтоб это всё
Хотя на миг какой
Увидел и услышал Николай.
«Кто виноват, что сын мой муки терпит?
Кто виноват, что не со мною он?
Живого места нету в моих жилах,
Иголками исколото всё сердце.
Да разве я одна теперь такая?
Таких нас больше, чем в мешке просинок.
Вить сколько
не доделали делов,
И сколько песен
не допели люди.
А все ж таки от каждого, поди,
Какой ни есть,
а след остался.
Не умер, стало, вовсе человек».
Когда приходится идти ей по селу,
Она глядит, глядит часами всё на избы.
Что были срублены его рукой,
Глядит на избы и сынком гордится.
«Теперь такие избы стали строить.
А Коля — он бы строил людям от души
И свой домишко бы подпер плечом».
Меня увидевши, заговорила без вступлений.
«В колхозе вон невпроворот работы.
Намедни председатель говорит:
«Эх, мать, кабы Микола твой вернулся,
Доверил бы контору ему строить,
Он бы отгрохал нам такой дворец».
Вот видишь, людям-то мой сын был по сердцу.
И даже карточку его забрали: сказали,
Что повесим, мол, на стенку,
Пусть молодежь, мол, знает, что за люди были.
Ходила я глядеть на эту доску, почётную.
Под карточкой подписано — погиб...
На фронте...
По-геройски жизнь отдал...
Погиб! Да рази может он пропасть,
Коли народ весь
И потеперь желает ему счастья!»
Среди полей широких маленькая женщина
Сидит и сына ждёт с врйны.
Её тоска огромнее полей,
Огромней неба, что спустилось к матери
И синий плат на плечи ей набросило.
Над нею солнце распростерло крылья золотые,
А горе подсекает эти крылья.
Над нею небо чистотой сверкает,
А горе затуманивает небо.
И небо маленьким становится, с овчинку.
Ночами же,
Для тетки Акулины очень длинными,
На печке лёжа,
Видит вновь большак.
Но только небо сине-синее, как в сказке,
И солнышко весёлое, как в детстве,
И поле всё горит в цветах весенних,
И сын её, ничуть не постаревший,
Шагает по дороге прямо к ней...
О, горести, пришедшие с войной!
На воз вас не повьёшь, не бросишь в море.
Полынные войны посевы
И потеперь еще то здесь, то там взойдут.
Десятки лет седая мать ждёт дива.
Стоим мы с нею долго у реки,
Над хатами, поднявши гордо гривы,
Куда-то скачут, чудо как красивы,
Умельца-сына детища-коньки.
УТРО
Я помню, с неба висла пряжа
Из золотого волокна.
В одежды легкие разряжена,
Заря стояла у окна.
Входила в избу отовсюду,
Сквозь стены, через потолок.
И на полу дымились гулко
Следы её горячих ног.
И на березах повисала,
И жгла их золотым огнём,
И сон с реки рукой снимала,
И оборачивалась днём.
РЕЧКА
Течёт
У сада моего под боком
Маленькая речка.
Она по детству моему
Течёт.
И ей,
На карте мира
Не отмеченной,
Как Дону или Волге,
От меня почёт.
Воспоминаниями светлыми
Расцвечена,
Рассказывает сказки
Камышам и вербам.
Манит к себе
И детскою беспечностью,
И детскою
Любовью первой.
* * *
Еще июль.
Но травы вянут,
К листве крадется желтизна.
И все-таки июль упрямо
Не хочет этой грусти знать.
И расцветают, не сдаваясь,
В июле новые цветы,
И речка, на заре играясь,
Торопит солнышко:
«Свети!»
И куст рябины
Кличет зори:
Июльской радости
Хлебнул,
И нету места
Грусти, горю:
Уже июль?
Еще июль!
ДОЖДЬ
И прям,
И смел,
Удал и гол,
Жжёт и ярится,
Как огонь.
Не от него,
А с ним — бегом,
Как он,
Раскосый и хмельной,
Бей лихо дробь
И песни пой!
* * *
Любой из нас
Дитя природы.
Увидел солнышко —
И рад.
А выпадет денёк свободный
Ты лесу брат,
И речке брат.
И жаворонок голосистый
Тебе недальняя
Родня.
У «родственников»
Загостишься —
И летнего
Не хватит дня.
Источник: Грибанов Н. И. Донские окоёмы. Стихи. — Воронеж, Центр.-Чернозёмное кн. изд-во, 1982. Стр. 25-44.
На страницу автора
Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2024