МИХАИЛ ДЬЯЧЕНКО

В ГЛУБИНКЕ
Из книги «Степной сад» (1993)

НА РОДИНЕ

Колкий снег, холмы
да солнце в чистом поле.
В чистом поле
редкий встречный — друг.
Блестят
прожилки золота соломы
на дороге.
Спуск — отлогий полукруг
в лес...
Яд,
всё это яд целебный
вечной воли!
Будет пусть. Не трогай.
Ни на вкус не пробуй,
ни на слух —
радость мест моих.

Радость мест моих —
там, где седой как дым ковыль.
На холмах в степи
под небом жаворонковым.
В пору сбора ароматной земляники,
в отраженном далью Детском крике.

*  *  *

Реял ворон над водой.
Волк застыл меж красных сосеи.
Воздух утра золотой
сталкивал хлебов колосья.

Крылья черные сложив,
ворон воздух рассекает:
лось израненный — чуть жив...
Волк за птицей наблюдает.

В чаще леса, у реки —
куда ворон канул смело, —
волк вонзит свои клыки
в остывающее тело...



*  *  *

Волглый бутончик
цветка полевого раскрылся
на пёстрой поляне;
прихлопнешь в ладоши —
чудо как ново
всё здесь
в прозрачном тумане!..
Кажется, полночь давно.
Тихо в доме
луна вяжет свет
в изголовье;
щенок завозился,
скулит на соломе.
Ему я поесть приготовил.
Сада ночного —
впотьмах —
возгласы редкие птах.




УСНИ

Нас нет и никогда не будет. Двое
не будут —
как одно дыхание,
как издалека пенье хоровое,
поляны летней блики,
благоухание
средь звёзд
цветов
ночного сада.
У птиц не будет гнёзд,
у зверя снов...
Усни!
Так надо.
И не подглядывай,
не притворяйся, ладно?—
как дети в тихий час в саду...
Не будет даже вас,
кто жил легко и складно
в каком-нибудь
неведомом году.



*  *  *

          Т. Христенко

В глубине степного сада —
столик, двое, чай...
Ты мне рада и не рада,
чашками стуча.
Мне знакомы
эти чашки
в капельках росы
и цветы,
на них — букашки,
а у них — усы...
Край стола облюбовали
блики, стрекоза.
Мы киваем головами,
округлив глаза.
Мы киваем.
Тихо-тихо серебром звеним,
в чашке чай дымится в бликах.
Посидим за ним.



*  *  *

Когда движение воздуха
к полдню приходит в упадок,
тень от деревьев прибрежного сада
так прочно лежит на воде —
пруд, комариный погуд
и всё, чему быть здесь надо,
нарушают обычный порядок
восприятия мира идей.
Пруд, монотонный погуд,
тень от прибрежного сада —
полнятся, дышат, живут
в движении мысли и взгляда
того, кто рыбачит тут.
Но ими — не опрокинуть даже сосуд
с водой. Велика преграда.



*  *  *

Детский хор поёт на стульях
о любви, про жизнь иную...
Солнце — марево июля —
топит, плавит зыбь речную.
Вы сидите, по-турецки
ноги в родинках скрестив.
Я Вам дал орешек грецкий
под ветвями белых ив....
Детский хор поёт, на сцене
всё белым-бело от света...
Бесконечно воскресенье —
то, где хор поет, и это.
Вы сказали, в гласных медля,
сколько Вам пожить осталось;
поделились свежей сплетней
обо мне и — рассмеялись.
Отстраненно, резко, грустно...
Я поднял с земли орешек,
кончик носа Вам приплюснул —
как ребенку — пальцем грешным



*  *  *

Тает в небе облако,
как смертных сонм,
утром светлым.
Ранним летним утром
на реке
в тумане всплеск —
то рыба сом;
меж корней кустов —
шерсть чистит выдра...
Полем хлебным шёл,
небес палим огнём.
На холме — божок ли,
просто глыба...
Чист зеркальный шар,
мир, отражённый в нем.
В садке моём давно уснула рыба.



*  *  *

Воды быстры. Если
воды быстры —
сушь настанет,
сушь в краю укоренится.
Человеку, зверю,
травам, мошкам, птицам
не напиться вдоволь...
Воды быстры.
Пыль клубится.
Полем ли, дорогой,
босиком ли,
на велосипеде —
ты ли, встречный кто
пройдет-проедет,—
пыль клубится.
Дома, за порогом —
душно,
плохо спится.



*  *  *

В ночном пути
средь звёздного огня
я мальчик,
затерявшийся в бескрайнем?
Когда светло, и холод утра
ранний —
рощ пёстрый караван
приветствует меня.
И эта осень в поле,
и река за дымкой...
в блеске праздничном светила —
всё так похоже на меня.
Издалека —
я где-то там исчез,
в бескрайнем,
вечном,
милом.



*  *  *

Голубою прохладой,
золотым и зелёным
насыщается утро —
цветами, огнём.
Молоко наливаю —
наполняю гранёный,
хлеба кус отрезаю,
и еще — посолёный...
Где-то буду я днём?
Здесь живут и живут:
далеко до райцентра,
до асфальта дороги
идти и идти.
Здесь рукою подать
до тумана и ветра,
от которых
легко и покойно в пути.
Над холмом — где ветряк,
как диковина — солнце;
облака — ещё выше
и дальше, белы...
Светлый мир!
в непросохших слезах
сын молчит и смеётся,
все обиды забыв и хулы.



ДЕТСКАЯ ИГРА

Из тени, бликов, трещин
за домом на стене
цветы и лица женщин
угадывались.
                        Мне —
из линий и движений
размывчатых теней,
из разных положений —
являлись все ясней:
растения и лики.
Такой рисунок-танец.
То трещинки, то блики...
причудливо сплетались.



ПЕРЕД ШКОЛОЙ

И золотистый мягкий детский локон,
и лист неоторвавшийся зеленый...
Так холодно, привольно, одиноко —
вертеть в руке листок,
                               слетевший с клёна,
лёжа на лавочке, у освещённых окон.



В ГЛУБИНКЕ

На листке из утреннего сада
след улитки. Хлопнула калитка.
Ягод больше горсти мне не надо.
В доме чайник засипел на плитке.
Чай — люблю. Из блюдечка, горячий.
Посидеть за ним, варенье шевеля
ложечкой латунной, посудачить
о тебе, осенняя земля...



ХУТОР

Ветер ловко гонит высью
вороха отживших листьев.
Лес. За лесом поле. В поле —
зелень озими на воле.
Лес да поле. Поля больше.
Пеший с ношей... Путь неблизкий.
Вот и сад. Там хутор... Брошен.
Ржа в оградках, обелисках.
Ветер с силой гонит высью
тучу писем — жёлтых листьев!



ЗВУК

Треснул лед вдоль русла,
                                        и река
отозвалась...
                   Морозным ясным утром
этот странный звук издалека
не уловить одним лишь чутким ухом.
«Случилось что-то?» — скажешь про себя.
Застыв под елью, долго будешь слушать...
Как будто в этом — тайна декабря,
и ты её — мгновенье! — обнаружишь.



ВДОВА

Снег летел на ветки сада.
Различались в хлопьях снега —
сена стог, за ним телега,
из жердей кривых ограда.
Снег кружился за окном.
Пред окном — она сидела,
кошка ей колени грела,
поводя слегка хвостом.
Час был утренний.
                            Тот дом
плыл с землею, снегом, небом
где-то в космосе пустом —
и холодном, и нелепом.



ОТТЕПЕЛЬ

                Валентине Ф.

Снег сходит с крыш.
Почем мне знать:
то — ты стоишь
иль осень-мать?

За снегом — что
там — не весна ль?
Надень пальто,
природы царь...

Мать-олениха
с золотыми рогами
в поле стоит —
между полем и нами.

Поле не трогай,
вечер не трогай —
этой дорогой,
этой дорогой...

Встречу с тобою,
любимая, скрою.
Степь над тобою,
подобная рою:

искры роятся —
спит моя радость!
Женщине снятся
осень и святость.

Женщине мнится
горе, тревога...
Поле двоится,
троится дорога.



В БЕРЕЗНЯКЕ

Тенькает в сквозном березняке
пеночка. Как будто каплет, каплет
с нескольких сосулек. Вдалеке
кто-то вопрошает: так ли, так ли?..
Все бледнее небо, и в лесу вода —
    чистая — стекает с пней в низинках.
    Талая вода поверх опада, льда,
    в колеях дороги, на тропинках;
    между мшистых кочек, в озерцах —
    неглубоких и холодных...
    Руки отнимаю от лица —
    и дышу свободно.



ЗОВ

То трава, то цветы —
тесный луг благолепен!
Я целую в уста
ветра майского лепет.
В мураву я — главу,
как к тебе на колени...
Слышишь, слышишь: зову-
тся тюлени тю-ленями...
На песке, в океане —
их никто не поранит;
нас — никто не услышит!
Майский полдень чуть движет
и песок в океане,
и цветы на поляне.



НОЧЬ

Неподвижная... степью холмистою —
до далекого — ночь овладела:
от оврага в леске,
той сосны на песке
до луны над водой серебристою...
Неподвижная — всем овладела:
миром, степью,
собою, всевышнею!

Источник: Дьяченко М. Н. Степной сад: Стихи — Харьков, «Прапор», 1993. Стр. 21-42

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016