ВИТАЛИЙ ВОЛОБУЕВ

ГОГОЛЬ. ЗАГАДКА СТАРОСВЕТСКИХ ПОМЕЩИКОВ

           Повесть — ...глава, вырванная из романа.
                                                В. Белинский [2,114]

           Я люблю добро, я ищу его и сгораю им.
                                               Н. Гоголь [4,155]

Можно понять Белинского, когда он говорит: «...вы не можете представить, как я сердит на него <Гоголя> за то, что он и меня чуть не заставил плакать о них, которые только пили, ели и потом умерли!» [2,135].  А, собственно, почему? Почему не плакать о них? Белинский, естественно, не мог себе этого позволить — не плакать надо было, считал он, а кричать о пошлости такой жизни, о её пустоте и бесперспективности. Но почему же так стойко держится это мнение Белинского? Не пришло ли время иначе взглянуть на жизнь старосветских помещиков? Ибо это, несмотря ни на что, жизнь человеческая, единственная и неповторимая для её обладателей. И если образ жизни, избранный именно этими людьми вам не нравится — живите по-иному. Но — живите так же чисто, безвредно. Пусть это растительная жизнь, но почему растительная жизнь — это неправильная жизнь? Что нам не по нраву в жизни Товстогубов? Великий художник Гоголь, в отличие от нас, не боялся плакать об их жизни, хотя и подсмеивался по ходу рассказа. Ибо он не ставил своей единственной целью высмеять такую жизнь. «Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной» [4,152].

Нет, Гоголь, не принимая целиком такой жизни, не одобрял и иную жизнь, жизнь тех, «...которые выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места...» [3,9]. Эта жизнь, казалось бы, противоположная жизни старосветских помещиков, также претила Гоголю-человеку. Не надо забывать и то, что Гоголь, наделённый судьбой меланхолическим темпераментом, и сам, в силу этого, всегда искал тишины и уединения. Другое дело, что потребность служить обществу заставляла погружаться в шум и суету столичной жизни. Из этого противоречия между природным темпераментом и воспитанным чувством общественной пользы и вырос гений Гоголя. Гений до сих пор во многом загадочный.

Так отчего же даже Белинский испугался за себя, читая «Старосветских помещиков», боясь заплакать? Не оттого ли, что стремясь избавить страну от «пошлой» жизни, от всепроникающего «меркантилизма», воюя с этим, Белинский несколько отстранялся от конкретных носителей зла, с которыми он боролся. А тут — вот они, добрейшие люди, обыкновеннейшие люди, никакие не злодеи. Отсюда растерянность Белинского — как к этому отнестись? Он поступил, как и должно борцу, — отстранился от конкретных людей во имя идеи. Может быть, оттого и не вышел художник из Белинского. Ибо неизбежно нужно абстрагироваться от отдельных личностей и рассматривать их только как носителей определённой идеи. Нельзя расслабляться, плакать. Оттого сердился Белинский. А Гоголь с любовью выписывал образы Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, сообразуясь со своим собственным убеждением. «Я люблю добро, я ищу его и сгораю им» [4,155].

Но давайте отстранимся от точки зрения Белинского и посмотрим на стариков по-человечески, ибо время, прошедшее с тех пор, человечность, пришедшая на смену полному обесцениванию человеческой жизни (первая половина нашего века), позволяют нам это ныне. Жизнь стариков вовсе не вызывает такого протеста против неё, как это было во времена Белинского и позже. Это обычная стариковская пара, без детей, а, следовательно, не знавшая забот, с ними связанных. Это одна из причин, определившая их размеренную жизнь. Представим, что у них дети. Это уже будут скорее старики Ларины со всеми вытекающими отсюда последствиями, или, в другом варианте — старик Вырин. Как всё меняется от одного только обстоятельства!

Далее — старики не предпринимали ничего для какого-либо изменения сложившихся порядков в своём имении. Хорошо это или плохо? Представим, что старики захотели бы каких-то нововведений в своем имении — скорее всего они просто бы настроили своих крестьян против себя, ибо любая перемена в интересах хозяйства прежде всего ударила бы по крестьянам. А там недовольство дворовых, управляющего и неизвестно какая судьба ждала бы стариков. Да и те ли бы старики это были — скорее Собакевичи или Плюшкины. Никакой любви к ним даже Гоголь не мог бы вызвать. А тут — обыкновенные старики, со всеми их причудами и странностями. Больше того — разве не вызывает уважение такая черта Афанасия Ивановича — «Он не принадлежал к числу тех стариков, которые надоедают вечными похвалами старому времени или порицаниями нового» [3,10].  Не многие старики и теперь могут этим похвастать. А то, наконец, что Пульхерия Ивановна сама занималась и приготовлением варений, и сбором различных трав, и многими другими домашними работами — разве это плохая черта для помещицы?

В этом имении все жили нормально — одни воровством, другие трудом, третьи — заведённым порядком, но всё было в странном равновесии. И в этом секрет поразительной живучести имения Товстогубов. Оно не богатело, но и не разваливалось. И как раз потому, что хозяева не вмешивались в дела. Каждый из обитателей имел свою меру самостоятельности и делал своё дело. И усадьба жила! Но стоило наследнику вмешаться и начать всё перестраивать по-своему, как всё развалилось.

В «Старосветских помещиках» обнаруживается, как видим, исток Обломова и обломовщины. Может быть не столько из своей природной лености Обломов не хотел перемен, а оттого, что любое вмешательство в естественный ход жизни имения может иметь последствия совершенно непредсказуемые. Правда, во времена Обломова усиливается товарный обмен между хозяйствами помещиков и рано или поздно перемены всё равно должны были произойти. У старосветских же помещиков хозяйство, в основном, натуральное и ему-то как раз лучше всего существовать без перемен — так оно может существовать тысячелетиями. Видимо это и чувствуют неосознанно наши старики, когда лишь для вида пытаются вмешаться в ход жизни, не предпринимая, однако, ничего реального.

Конечно, Гоголь не в восторге от такой жизни, в отличие от рассказчика, от имени которого ведётся речь о стариках. Но, видимо, предчувствуя перемены в жизни России, намечавшиеся с развитием капитализма, он пытался предостеречь от последствий этих перемен, неизбежно разрушивших бы хозяйства, подобные имению старосветских помещиков, а вместе с ними и атмосферу доброты и чистосердечия, существовавшую в них, несмотря на «пошлость» такой жизни. Справедливости ради надо заметить, что «на языке того времени «пошлый» означало «весьма распространённый, заурядный, обыкновенный» [5,452]  и, следовательно, мы не можем использовать это слово в нынешнем его значении для характеристики старосветских помещиков.

Итак, взглянув под несколько иным углом на жизнь старосветских помещиков мы обнаружили, что жизнь эта заслуживает скорее уважения, нежели осмеяния и порицания. В самом деле, разве не заслуживают осмеяния скорее те старики, что праздно проводят свои дни в светских развлечениях, сплетнях, кознях против собственных детей, или те, что секут крестьян, впроголодь держат дворовых и проигрывают целые состояния в карты. Нет, старики Гоголя — самые обычные, человечные, не отказывающие себе ни в чём, но и не требующие ни от кого почестей. Нужны ли они современному им обществу? Вряд ли. Точно так же как и общество не нужно им. Но странное дело — тянет в такое место человека. То ли природа тут такая, то ли атмосфера быта привлекает, а скорее всего вот это самое ощущение доброты и чистоты, веющее от этих стариков. У них легко — пусть ненадолго, но душа набирается доброты и терпения. «Всё это имеет для меня неизъяснимую прелесть» [3,8] — признаётся автор.

Не случайно эта повесть написана после посещения своих стариков в Васильевке. Как, впрочем, не случайно этой повестью начинается «Миргород», а заканчивается другой повестью о других стариках, поссорившихся и не помирившихся из-за пустяка. «Скучно на этом свете, господа!» — произносит Гоголь после «Старосветских помещиков», «Тараса Бульбы», «Вия», и «Повести о том...» Скучно и там, и там, и там, ибо разве может быть не скучно после «Вечеров...» в этой обычной, рядовой, «пошлой» жизни, даже в такой героической как в «Тарасе Бульбе», или в такой сказочной, как в «Вие». И самое главное — где просвет в этой жизни? Нет просвета.

Вот каков он — «Мир-город», роман, первая глава которого веет такой добротой, но и такой затхлостью, и в то же время вовсе не вызывает желания разрушить эту жизнь. Ведь иная жизнь оборачивается героизмом, но и смертью, сыноубийством, или страшной местью ведьмы за посягательство разума на её власть или отвратительной пародией на человеческие отношения. Всё же доброта старосветских помещиков искренна, их привычка друг к другу естественна, их жизнь человечна. Каждый волен выбирать свой образ жизни, каждый волен по-своему определять меру добра и зла, но только не осуждайте Афанасия Ивановича и Пульхерию Ивановну. Они честно прожили жизнь, хоть и скучно. Нам скучно, им — нет.

В нынешнее время так не хватает доброты, человечности, терпимости. Все норовят выставит грязь и пороки человеческие. Так ли уж это нужно? Побольше бы милосердия, понимания. «...едва ли найдется душа, которая бы с такой нежностью и горячностью любила добро и правду в человеке и искренне страдала при встрече с ложью и дрянью» — писал о Гоголе И. С. Аксаков [1,251]. Этого-то страдания нынче и не хватает, когда смакуются убийства, извращения, насилие. И какое счастье, что живут себе тихо Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна Товстогубы и, несмотря ни на какие суждения по поводу их жизни, продолжают существовать, как то место в русской литературе, куда можно запросто приехать и пожить в атмосфере доброты, радости, душевного покоя. Не так уж это скучно, по нынешним временам.

Безусловно, эта повесть в творчестве Гоголя не является центральной. И всё же в ней отражена, может быть, больше, чем в каком-либо ином его произведении, идея доброты, человечности, любви к любому проявлению жизни. Ни доли осуждения — только стремление постичь и такую жизнь. Ведь, в сущности, большинство бед человечества происходит из неприятия одной группой людей образа жизни другой группы таких же по биологическому устройству людей. Гоголь, может быть, одним из первых понял порочность таких отношений между людьми. И стремление постичь неприметную жизнь старосветских помещиков, Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, Акакия Акакиевича и других обыкновенных людей — это попытки научить человека смотреть на другого таким же взглядом — добрым и заинтересованным.

Все изображённые Гоголем в этих повестях персонажи начисто лишены хамства и уже это одно поневоле заставляет и уважать их, и плакать об их скучной жизни. Ибо не столько они сами, сколько образ жизни всей страны способствовал такому существованию, и надо было иметь силы воспротивиться этому. Не каждый имел такие силы, да и потребность в таком воспротивлении. Что проку осуждать их в этом? Недостойно это нынешнего читателя. Уж лучше Товстогубы, чем титулованные хапуги и предприимчивые хамы. И живи Белинский в наше время, он бы уже не стеснялся слёз, ибо нет больше Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны — всё больше Чичиковы, Собакевичи да Ноздрёвы. Право, есть отчего заплакать.

1987


Источники:

1. К. С. Аксаков, И. С. Аксаков. Литературная критика. М. Современник. 1981
2. В. Г. Белинский. Взгляд на русскую литературу. М. Современник. 1982
3. Н. В. Гоголь. Собрание сочинений в шести томах. М. ГИХЛ. 1959. т. 2
4. Н. В. Гоголь. Собрание сочинений в шести томах. М. ГИХЛ. 1959. т. 6
5. А. Н. Соколов. История русской литературы XIX века. Первая половина. М. Высшая школа. 1985

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017