ВЛАДИСЛАВ ШАПОВАЛОВ

МИШКА (окончание)
Повесть

Начало

16. БОЕВАЯ ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН

В самом деле, вскоре после визита командующего, который осмотрел всю материальную часть авиаполка, на аэродроме началась необычная подготовка. Техники регулировали моторы, оружейники чистили пулемёты и пушки. Автоцистерны подкатывали к обвалованным подковообразно землёю капонирам, заправляли штурмовики бензином и маслом. Вася Хохлов настраивал мотор «девятки», прислушиваясь, точно к музыкальному инструменту. Стучал по деталям гаечным ключом, пробуя их на звук, проверял и ещё раз проверял затяжку гаек. А утром следующего дня, до восхода солнца, лётчиков подняли по тревоге.

Странное дело: Мишка всегда предчувствовал разлуку. Надо уходить, а он обхватит сапог лапами — ногу не сдвинешь с места.

— Миш… — дрогнул Петькин голос.

Медведь встал на задние лапы, обнял друга. Лизнул руку. И так больно стало отчего-то — слёзы навернулись на глаза…

Перекусив на скорую руку, лётчики отправились к самолётам. Мишка вертелся тут же. Он чувствовал, что Волжанов чем-то озабочен, но не понимал, что происходит. Сунулся в ладонь друга носом — Петька оставил его без внимания. Надел шлемофон, сел в кабину.

Из штабной землянки вышел капитан Сигимица. В одной руке он держал бумажку с приказом на вылет, а в другой — ракетницу.

В такие минуты Мишка прятался в кусты. Он боялся хлопанья ракетницы и змеиного шипения ракет. Правда, вначале эта железная вещица, похожая на большой пистолет с толстым, точно в охотничьем ружье, дулом привлекла его внимание. Такая машинка была и у Мироныча. Как-то, улучив момент, Мишка попробовал её, лизнув языком. Да когда увидел, как эту вонючую штуковину поднимают вверх и стреляют из неё разными — синими, жёлтыми, красными — змеями, вытянутыми в небо, стал опасаться её. Залез в кусты, пригнул голову, ожидая хлопка.

А выстрела всё нет и нет. Приказ на вылет отменили, и Мишка просидел в кустах минут двадцать. Высунулся на свет, увидел чистое поле аэродрома.

Самолёты стоят на своих местах, готовые ринуться в небо, лётчики сидят в шлемофонах за бронестеклом. Всегда бывало, как только Петька сядет в кабину, «девятка» трогалась с места. Теперь же происходило что-то непонятное. Подкрался сзади, стал на задние лапы. Царапнул когтём обшивку фюзеляжа.

Петька отодвинул форточку, улыбнулся. Но тут же развёл руками:

— Ничего, брат, не выйдет: боевая готовность номер один.

Откинулся на спинку сиденья, ответил что-то в пуговки ларингофонов.

Мишка покачал головой из стороны в сторону, как всегда делал, когда вызывал друга, сморщил нос. Вытянул ковшиком губу. И на это Петька ничего не ответил. От нечего делать зверь погрёб лапой под фюзеляжем, почесался спиной о колесо самолёта. Он часто чесался спиной, приседая и вставая на задних лапах. Неожиданно отскочил вбок. Без причины. Постоял около куста, юркнул в заросли. Там, если обойти неглубокий овраг, начинается малинник. Малинник приманивал Мишку вкусной ягодой. Обогнул овраг, потянулся к розовым ягодам. Наколол нос — быстро-быстро стал втягивать воздух ноздрями. Сморщил уморительную рожицу, громко чихнул. Если б видел Петька!

Затем встал на задние лапы, обнюхал подвешенные фонарики ягод — не опасно, смешно выставляя лепёшками губы, осторожно, чтобы не наткнуться на колючки, стал обгладывать прутик за прутиком.


17. НЕОБЫЧНЫЙ ОБЕД

Так, в боевой готовности номер один, лётчики просидели до обеда.

— Вот тебе и работка, — вспомнил Петька обещание командующего и вздохнул.

Ларингофоны донесли его негромкий голос во все точки связи: и в шлемофоны лётчиков, и на КП полка, и далеко, до самого фронта — на станцию земного наведения.

— Погоди, Волжанов, будет тебе ещё работка, — ответил ему кто-то из лётчиков.

И снова молчание. Потому что загружать линию посторонними разговорами запрещается.

Шипит, чуть потрескивая, радиосвязь. И в промежутках, если установится тишина, слышно дыхание товарищей. Будто все плечом к плечу встали.

Принесли обед в больших термосах, начали разливать в миски и подавать прямо в кабины через отодвинутые фонари. На знакомый звон алюминиевых мисок прибежал Мишка. Морда его была в красных пятнах малины.

Мишка путался под ногами у Надюши, и она, подавая миску, пролила суп. Лётчики рассмеялись. Зашумело, заполнилось добрым гулом радио. И вдруг строгий голос Сигимицы:

— Разговоры!

Снова тишина в эфире. Слышно, как течёт по проводам ток. Петька хотел сказать что-то Надюше, да работало радио. Выключил на время передатчик, а она отошла за хлебом. И когда подошла снова, не смог ничего сказать, а только смущённо опустил белые ресницы. Густо покраснел. Так, что на лице веснушки начали сливаться друг с дружкой. Попросил только, указывая на медвежонка:

— Пожалуйста, накорми его.

А она смотрит на лётчика, мигает широко открытыми глазами. Перед нею Петька и не Петька. Своими белыми, точно вылинявшими ресницами, своими дробными — одна в одну — веснушками он похож на мальчишку. Такого, казалось, и в армию не должны были взять по недостатку лет. Но его взяли. И он сидит в боевом самолёте, в лётной форме офицера. Следит за приборами, и на груди у него горит яркая звёздочка, которую можно увидеть далеко не у каждого фронтовика.

Надя поставила на землю кашу, и Мишка завертелся вокруг миски. Управился живо, поднял удивлённо морду. На чёрном пупырышке носа белела крупинка риса. Смахнул её языком мимоходом, подбежал к Надюше. Девушка налила в миску молока — Мишка сочно зачмокал ртом. А потом отдала всю бутылку, и он, завалясь на спину, задрал кверху лапы и, ловко удерживая бутылку, вылакал всё до капли.

Завороженно смотрит сквозь бронестекло кабины Петька Волжанов. И трудно разобрать, на кого больше: на косолапого Мишку с бутылкой в лапах или на стройную девушку с большими, грустными почему-то, глазами…


18. ФОТОГРАФИЯ НА ПАМЯТЬ

— Отбо-о-ой! — кричит Петька Волжанов и первым вылезает из кабины.

И не летали, а устали больше, чем в бою. Нет ничего худшего, чем сидеть в самолётах при полном обмундировании, в полной боевой готовности и ждать приказа на вылет.

Вышел из тёмной землянки Сигимица. Щурится от света. Вынес маленькую скамейку, поставил на неё, распутывая провода, телефон. Сел на траву, греется на солнышке. Ждёт…

Лётчикам также приказали не отходить от самолётов…

Петька присел под крылом, Мишка положил ему голову на колени.

Тихо вокруг. Листья на верхушках деревьев не шелохнутся. Полосатый конус метеобашенки обвис чулком.

— Эх, в такую пору с удочками бы посидеть…

Снял фуражку, осмотрел заколотые в неё крючки и лески. Лески у него из кетгута, крючки вороненой сталью синеют. С каким трудом он добывал их по одному до войны у ветошника, меняя на тряпьё…

Осмотрелся вокруг, отрезвел от неуместного желания. Штурмовики, нацеленные вверх трехлопастными винтами, притаились в капонирах, вклиненных в лес, под ветки деревьев; дежурная эскадрилья выдвинута к стартовому полю. Спрятана под маскировочные сетки, натянутые над самолётами. Мотористы и оружейники сидят под самолётами в безделье: траву мелкую выщипывают, раструшивая её на крыльях. Виктор Дорошенко — комсорг полка — идёт с фотографическими снимками.

Присел возле ребят, и фотоснимки — результаты недавней работы у той хитрой станции — ещё влажные, похожие на отпечатки неведомых планет, пошли по рукам: поле, изрезанное противотанковыми рвами, одиночные шарики деревьев, белые крапинки стен дальней деревушки, а на переднем плане столб чёрного дыма упёрся в небо. От полотна железной дороги. Присмотрелся Петька — под столбом дыма продолговатое тело паровоза на боку. И сзади — нагромождение платформ и вагонов. В несколько этажей. Не верилось, что там, на земле, скручивается и рвётся в куски толстое железо, сыплются с платформ, точно игрушки, многотонные танки, крошатся, как сухари, красные товарные — для солдат — и зелёные пассажирские посередине — для офицеров — вагоны…

Мишка подлез под руку, лизнул снимок языком.

— Ты что? — спросил Виктор.

Медвежонок лизнул фотографию второй раз, теперь с гладкой, эмульсионной стороны.

— Вить, сними, а? На память. Матери пошлю… — попросил Волжанов.

Дорошенко отстегнул пуговку футляра, широко расставил ноги. Приник глазом к фотоаппарату. Согнулся немного, навёл резкость.

Петька поднял медвежонка на руки.

Другие лётчики тоже начали подходить по очереди фотографироваться с медвежонком. На память. Чтоб домой послать. Мало ли как сложится у каждого жизнь…


19. НАЧАЛОСЬ

Мишка ещё ни разу не пропустил подъёма. Не прозевал он и этот. Лётчиков подняли ещё затемно. Дали лёгкий, из молочной каши и какао, завтрак, отправили к самолётам. Прогрев моторы, товарищи по эскадрилье собрались возле «девятки» Волжанова.

— Начинается!..

Неожиданно посветлело. Красным заревом, как при восходе солнца, зарозовело небо. Оно зарозовело не на востоке, как бывает обычно, а на западе, и теперь можно было взлетать не на белеющую кромку рассвета, а по-тёмному, на вспышки артподготовки.

Через минуту глубоко под ногами заработала, сотрясая землю, фантастическая машина. Багровые отсветы разрастающегося зарева легли на плоскости штурмовиков, тёмную зелень кустов, суровые лица лётчиков.

— Началось!

Еле ощутимая дрожь прошла по телу. Петька Волжанов, Гриша Алиев взошли на пригорок; чётко, будто вырезанные, вычеканились их чёрные силуэты на фоне полыхающего неба. И рядом с ними, встав на задние лапы, точно в знакомой картине, замер медвежонок.

Вынесли из штабной землянки полковое знамя. Сняли чехол, установили перед стартом. Выехала на финиш, начала маскироваться санитарная машина.

— Пора, — сказал Волжанов, застегивая шлемофон.

Подошёл к Мишке, обнял его. Боязно почему-то за медвежонка. С тех пор, как он появился в полку, Петька стал чаще задумываться о жизни и смерти…

Перекрывая затихающий гул артподготовки, послышался усиленный рупором голос дежурного по полётам:

— Внимание! К вылету приготовиться!

Лётчики помогли друг другу пристегнуть лямки парашютов, разошлись по машинам. Косолапый поковылял за Петькой. Медвежонок сразу почувствовал невнимание к себе. Его будто забыли. Тронул лапой Петькин сапог, да тот будто не услышал, сел в кабину, стал запускать мотор. Мишка вроде понял, что сейчас Волжанову мешать нельзя, отошёл в сторону.

Аэродром зарокотал. Из лесу начали одна за другой выкатывать боевые машины. Они выезжали на стартовую дорожку, строились по тройке в ряду.

Хлопнул на командном пункте выстрел, взвилась в небо зелёная ракета. Мишка, испугавшись, присел на лапах. Яркий огонёк, оставляя на своем пути волнистый след белого дымка, рассыпался на мелкие искры, и в тот же миг штурмовики стронулись с места.

Отпуская очередную тройку самолётов, капитан Сигимица приседал на корточки, смотрел на светлеющее небо. Так лучше следить за ошибками лётчиков при взлёте. Взлёт был сложным, в воздух поднимался весь полк.

Петька вырулил на стартовую дорожку, почти до пояса высунулся из кабины. У штурмовика, пока он на земле, плохой обзор спереди — мотор мешает. Заметил серый комочек с багровым отливом красного зарева на шерсти, помахал рукой. В темноте показалось, будто медвежонок ответил ему лапой.

Всё оставалось на земле. Поднимаясь вверх и наблюдая, как ревущая машина врезается в светлеющий сине-молочный воздух, как начинается рассвет и расступаются дали, как багровая кромка в стороне фронта приседает, никнет, затягиваясь клубами дыма, перемешанного искорками разрывов, Волжанов думал уже не о земле.


20. «ВОТ, ТАК БЫВАЕТ…»

Измаялся Мишка без Петьки. Восемь боевых вылетов сделали за один день лётчики.

Прилетел Петька в первый раз — Мишка встретил его, как всегда, на старте, побежал за «девяткой», подождал, пока «сгаснет» мотор. И только Петька на крыло, затем на землю — прыг, косолапый к нему на руки. Думал, что теперь, как было, Петька останется с ним, а он подождал, пока бензозаправщик наполнил баки, пока оружейники зарядили пушки и пулемёты, пока моторист тем временем осмотрел двигатель, и снова в кабину. Завёл мотор — скрылась за горизонтом, растаяла в небе крылатая машина. И так восемь раз подряд!

Мишка встал на задние лапы, проводил друга в небо, побрёл на финиш к Миронычу. Лёг на траву, лениво осмотрелся вокруг. Во время полётов медвежонка одолевала невыносимая тоска, и он время от времени жалобно поскуливал, качал из стороны в сторону, как бывает звери в клетке, головой, тяжело вздыхал. А когда наступало время Петьке вернуться, задирал голову, прислушивался к отдалённому гулу. Каким-то особым чутьём зверь, как хороший механик, различал «девятку» по звуку мотора. Поведёт мордой, быстро-быстро заработает кончиком носа. Вытянет губу. Вскочит на ноги — встречает.

Солнце клонилось к горизонту. На аэродром один за другим после тяжёлого дня возвращались самолёты. А Мишка ждал. Он лежал возле расстеленных буквой «Т» полотнищ и время от времени поднимал морду, внюхивался в прозрачный воздух. Печально смотрели его глаза в небо.

— Ты не грусти, дружок. Прилетит наш Волжанов. Он, брат, герой. Храбрый он человек. Обязательно вернётся.

Мишка поднялся, отряхнул шубу. С благодарностью сунулся в руку Мироныча носом. Понюхал полотняную букву «Т» и лёг на неё.

С рёвом проносились над головой штурмовики. Вернулась, тарахтя подбитым мотором, «восьмёрка» Гриши Алиева. Еле дотянула на аэродром. Села, и тут же пропеллер остановился. Подъехал тягач, спрятанный в кустах, подцепил тросом штурмовик, потянул к лесу, освобождая посадочное поле. А Волжанова нет. С тревогой смотрел Мишка в темнеющее небо, не затерялась ли где в нём Петькина «девятка»?

Подошёл Мироныч. Руку мозолистую положил на лоб зверю.

— Не печалься. Вернётся наш Волжанов. Обязательно вернётся!

Тихо вокруг. Длинный мешочек метеобашенки еле заметно колышется на ветру. Наполнится воздухом и сникнет. Ласточки на бреющем полёте беззвучно идут над посадочным полем. Там, где должен сесть Петька. Долетят до края, отворачивают вбок, показывая брюшко. Надя подошла. Прямо из столовой — в белом передничке, в чепце. Стала одиноко под сосной, ожидает молча.

Наконец на горизонте появилась точка. Точка быстро растянулась в чёрточку. И вот уже в чёрточке угадываются контуры самолёта.

«Девятка» пронеслась над полем, в её крыльях светились сквозные пробоины. Штурмовик сел на землю, и у него тотчас обвисли крылья. Как у подбитой птицы. Один осколок, ударивший в бронестекло, оставил продолговатую вмятину с трещинами, расходящимися паутинками.

Машина остановилась и так постояла, будто в ней не было никого из живых. Ощутимо несло от кабины гарью жжёной изоляции. Но вот чуть слышно щёлкнул, медленно отодвинулся фонарь. Пошатываясь на ногах, Петька вылез на крыло раньше, чем подоспели люди. Лицо его было в пятнах масла и капельках крови.

Спрыгнул с крыла, сел на землю. Мелким бисером выступили на лбу крупинки пота. Кромка от шлема вдавилась сильнее обычного. Глаза глубже ушли под брови. Снял сапог, выкручивает горячее масло из портянки. Тяжело подчиняются руки. Спать хочется. Разморило всего. Осколок вражеского снаряда повредил медную трубочку маслопровода, идущего к прибору, который определяет давление масла в моторе — вязкая жидкость забрызгала изнутри фонарь из бронестекла, панель управления, лицо. Еле дотянул на перегретом двигателе до аэродрома. Стащил с головы шлемофон — мокрый чуб взъерошился.

Что-то косматое сунулось под локоть.

— Мишка!..

Запустил пальцы в шерсть, точно в чуб добрый, скупо улыбнулся.

— Вот, бывает… — как человеку, сказал зверю.


21. ПОБЕГ

За ночь самолёты Волжанова и Гриши Алиева отремонтировали. Заменили на «девятке» лобовое стекло, положили на крылья заплаты, поставили новую трубочку к прибору, показывающему давление масла. Отбуксировали на аэродром, закатили в капонир — обвалованное земляным бруствером укрытие, вырытое между деревьями. И когда Петька пришёл, оружейник Волжанова Лёша Путинцев уже почистил пулеметы и пушки, подвесил под крыльями эресы — реактивные снаряды, загрузил оба люка ПТАБами — противотанковыми термитными авиабомбочками. Принёс краску, дорисовал на фюзеляже красную звёздочку. Ещё одну к тем, что были уже, для чего пришлось начать новый ряд.

Мишка следил за рисовальщиком, как тот старательно выводит пятиконечную звёздочку. Не знал, конечно, медвежонок, что каждая из этих звёздочек обозначает сбитый вражеский самолёт. Ему только очень хотелось попробовать языком баночку, что Лёша держит в руке. Ну, на худой случай, хоть понюхать кисточку с красным пёрышком волосков на конце.

Штурмовики поднялись в небо, ушли поджигать «тигры», а Мишка, проводив Петьку, поплёлся к Миронычу. Обнюхал белую букву «Т», лёг на неё. Чмокнул губами, зевнул, вытягивая длинный, ленточкой, красный, в пупырышках, язык. Положил голову на лапы.

Так он дождался своего друга и побежал следом. Петька поставил машину, взял Мишку на руки. А к штурмовику сразу подъехал бензозаправщик. Леша Путинцев подкатил тележку с ПТАБами, загружает их по сто пятьдесят штук в оба люка.

Неожиданно завыла сирена. Совсем близко, так, что сквозь листву пробились копья огней из тонких стволов, захлопали зенитные пушки. Сколько раз Мишка лазил по лесу, а зениток не обнаружил. Точно эхо, ответило им небо столькими же хлопками разрывов. Из тучи, надвигающейся со стороны леса, высыпали бомбардировщики. Восемь штук. Хорошо видны жёлтые кресты под крыльями и зубчатые шпоры свастик на рулях поворота.

— По самолётам! — крикнул Петька и приказал: — Мишка, в землянку!

Медвежонок не понял Петькиных слов. Помчался в лес, высоко подбрасывая задние ноги. Забился в кусты. Выглянул оттуда, увидел, как летчики спешат к самолётам, захлопывают за собой фонари кабин.

Немецкие бомбардировщики вытянулись в небе цепочкой, изготовились, притормаживая, к пикированию. Их невтяжные колёса с круглыми, точно в касках, обтекателями торчали в стороны и казались лапами хищных птиц. Ринулся первый вниз, где метались на поле рассеянными точками люди, отделил несколько чёрных капель из-под крыльев. Завыл неистово, поднимая нос кверху, начал выбираться из пике. А чёрные капли, тронув траву, бешено взмыли фонтанами земли, перемешанной огнём. Заухала земля чёрными взрывами у штабной землянки.

Воздушная волна ударила в крылья «девятки». Машина упруго вздрогнула, что-то треснуло в ней. Но она вырулила на взлётную полосу и, лавируя между дымящимися воронками, набрала скорость.

Нырнул в пике следующий бомбардировщик — взлетел в воздух, брызнув во все стороны горящими крапинами, бензозаправщик, в щепки разнесло помост «клуба», свалился шток метеобашенки. Повис разорванный осколками полосатый конус.

А Петька упрямо рулил по испорченной воронками дорожке. Попался небольшой клочок нетронутой земли — ускорил ход, оторвал машину от хвоста пыли под колёсами. Задрал нос, развернулся и упёрся трассирующими спицами снарядов в бело-зелёное, как брюхо камбалы, днище бомбардировщика, выходящего из пике. Рябая сверху, вся в маскировочных пятнах, туша осела на хвост, подорвалась на собственных бомбах.

Следом за Петькой вырулил Гриша Алиев. Его штурмовик выбрался на участок без повреждений, начал разбег и уже пошёл на взлёт — как вмиг вспыхнул огромным пламенем. Взрыв потряс землю. Во все стороны полетели горящие обломки.

Мишку толкнуло в грудь воздушной волной. Оглушённый, он упал навзничь. Что-то с диким фурчанием стригануло шерсть, обожгло бок. Рядом, ломая кусты, упал блестящий кусок дюралюминия. Медвежонок подхватился, будто на горячей сковородке, ошалело бросился бежать прочь.

Клубы чёрного дыма застили свет. Гарь выедала глаза, жгла в горле; на зелень листьев осаждались лохмотья копоти. Взлётное поле покрылось рябью воронок и обломками покорёженного железа. Разбросанными пожарищами догорали подбитые штурмовики. И ещё долго, до самой ночи, на аэродроме что-то горело и рвалось, пугая зверя и отгоняя его глубже в лес…


22. ОБЕЛИСК НА КРАЮ ВЗЛЁТНОГО ПОЛЯ

Из штабной землянки вынесли гвардейское знамя. Приспустили к земле. Надя стала на колено, повязала на древко чёрную ленту.

Вместе с трубами громко ударил барабан. Звякнули и тут же смолкли медные тарелки. Потянул траурную мелодию оркестр. Процессия поэскадрильно двинулась на край аэродромного поля, к свежевырытой могиле.

Гриша Алиев лежит высоко над головами, в красном с чёрной окантовкой на гранях гробу. Широкоскулое лицо его потемнело, брови и ресницы обгорели. Только, где был шлем, волосы остались нетронутыми. И кожа светлее — узкой кромкой на лбу и возле ушей. Точно маска, уродующая лицо, наброшена.

Гнутся под ветрами травы, полощется, отбрасывая чёрные ленточки, ещё не веря тому, что случилось, бархатное полотнище знамени. Тяжела на Петькином плече ноша.

А как легко было с ним в небе! Гриша Алиев превосходно держался в паре, надёжным щитом стоял за спиной комэска и никогда не отрывался от него. Настоящий ведомый!..

А теперь оторвался…

Белеет за бортом гроба шёлковый шарфик. Тот шарфик Гриша Алиев повязывал перед воздушным боем. В полёте приходилось следить за врагом, часто поворачивая голову. Гриша повязывал шарфик, чтобы не натирать до красноты шею. Белой полоской виднелся он под бронестеклом кабины, и Петька издали различал друга. Увидит белую полоску — спокойнее становится на сердце. И уверенней.

Добрую службу сослужил белый шёлковый шарфик, и его положили вместе с Гришей.

Травы клонятся под ноги, грустно играет оркестр. Ветер скупую слезу выдул из глаза.

Поставили гроб на свежевырытую землю, стали вокруг молча. Только листья деревьев шепчут о чём-то.

Молчит и в жизни молчаливый Гриша Алиев. Губы потрескались на огне, колодочки орденов обгорели. Эмаль на Красной Звезде слущилась.

Надюша стала на колено, ордена сняла. В красный кумач завернула, передала Волжанову. А он хотел что-то сказать и… не смог. Винтовки за него заговорили. Залпом. Раз, другой, третий.

Умели ребята воевать, да не умели говорить. Взял Волжанов горсть земли, бросил на гроб в яму. Отошёл в сторону, смотрит, как холмик вырастает на месте ямы, и в его изголовье солдаты из БАО свежеокрашенный обелиск со звёздочкой устанавливают.

С фотографии улыбается живой Гриша. Смотрит на Петьку чуть прищуренными глазами. Сказать что-то хочет. В жизни Гриша редко улыбался — фотограф заставил. Таким остался в памяти навечно…

— Вот и всё… — сказал тихо Волжанов.

Побрёл, опустив голову, к землянке. Стал вещи собирать. Душно в землянке. Сыро. Как в могиле. Одиноко. И Мишки нет. Вышел на улицу — темнеет. Очертания деревьев теряются. Чернота выступает из леса.

Раньше, бывало, Петька серчал, когда медвежонок где шкоды наделает: ящик сопрёт, на котором сидят вместо скамейки, занесёт его в лес; или наоборот — притащит из лесу какую-нибудь ненужную в землянке дубину. А то украдёт у Надюши кастрюлю. Подцепит крючками когтей за ушки, тащит. Бывало, смотришь — уже волочёт что-то.

Теперь же всё было на местах. Да не радовало — что ящик-скамейка у стола, что дубины, о которую то и дело спотыкаешься, тоже нет, что не слышно голоса Надюши, бегущей за Мишкой: «Отдай кастрюлю!».

— Мишка, — позвал негромко. Не откликается.
— Мишка!

Молчит лес.


23. БЕЗОТВЕТНЫЙ ЛЕС

На аэродроме шли необычные сборы. Оружейники грузили на автомашины ящики с патронами, штабисты упаковывали папки с бумагами, работники метеостанции разбирали походный домик. Солдаты батальона аэродромного обслуживания ровняли после бомбёжки взлётную полосу. Прилетела первая партия транспортных самолётов, их загрузили и отправили на место нового аэродрома.

Войска пошли в наступление, фронт сдвинулся, началась передислокация частей.

Петька сложил в чемоданчик личные вещи: мыло, полотенце, бритвенный прибор, фотографии письма матери. Попался снимок с Мишкой — грустно улыбнулся. Вышел из душной землянки.

Подняв капот, ладит что-то в моторе «девятки» Вася Хохлов — моторист Петьки. Готовит самолёт к дальнему перелёту. Мироныч собирает взлётно-посадочные знаки. Оружейники покинули поле. Тяжело. Очень тяжело. И вдруг Петька сорвался с места, понёсся мимо моториста, мимо землянки, мимо деревьев, скрылся в лесу.

Мелькают по сторонам толстые стволы сосен, хлещет по сапогам низкорослый лозняк, фуражку сбивают ветки.

— Мишка-а!

Озеро блеснуло меж ветвей, тропка вильнула к воде. Остановился на берегу, ладони приложил к губам.

— Мишка-а-а!.. — отозвалось эхо на той стороне.

И снова тишина. До звона в ушах.

Снял фуражку, волосы мокрые откинул. Смотрит: следы на песке. И кажется ему, что вот-вот из-за куста выкатится на дорогу, юркнет назад, забьётся в заросли лещины, как было уже, тёмно-бурый комочек…

— Мишка!.. — дрогнул голос.

Мёртвый лес. Безответный лес.


24. ПРОЩАНИЕ

Петька вынес из землянки чемоданчик, подошёл к «девятке». Постоял немного с чемоданчиком в руке, поставил его на крыло самолёта. Побрёл на край аэродромного поля, где бугорком виднеется свежая могила. Опустился на колено, снял фуражку.

Лес дремучий обступил взлётное поле, деревья склонились, приспустили ветви-флаги над обелиском. Травинки шевелятся на дёрне; фонарик одуванчика пошатывается у изголовья. Гриша смотрит с фотографии чуть прищуренными глазами. Ордена и медали на груди. Чистый подворотничок с изломинкой против погона…

Ревут, проносятся мимо самолёты. Уходят тяжело в небо. И не идёт на финиш с флажками и свёрнутой буквой «Т» под мышкой старый Мироныч. Не семенит следом косолапый медвежонок…

— Прощай, друг.

Лицо Волжанова изменилось — яснее проступили веснушки, резче вычертились ранние морщины. Тихая скорбь залегла в глазах на самом донышке. Ветер сбил на лоб прядь русых волос. Горячая слеза запуталась в белых ресницах. Сурово сошлись на переносице брови… А Гриша улыбается с портрета под стеклом. Редко он улыбался в жизни.

Легонько, чуть слышно, толкнуло что-то под локоть. Сунулся рукой — шерсть мягкая. И, не глядя, больно сжав веки, так, что слеза спрыгнула на веснушки, смешалась с ними, обнял крепко дорогой комочек, прижал к себе. На аэродроме кричат. Машут руками.

— Пора, — сказал тихо.

С грохотом, набирая скорость, проносятся штурмовики. Уходят в небо. Пустеет аэродром.

— Пойдём.

Мишка встал, осмотрелся по сторонам. Поплёлся, медленно переставляя лапы, за Петькой.

А на краю взлётного поля, там, где финишёр Мироныч раскладывал белую букву «Т» и вместе с Мишкой ожидал возвращения лётчиков, остался навсегда небольшой холмик земли с красным обелиском.


25. ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

— Кто видал, чтоб медведь летал!.. — воскликнул Вася Хохлов, увидев, что Мишку повели к большому транспортному самолёту:

Определили зверька в багажном отделении транспортного самолёта. Захлопнули дверцу, проверили затворы.

Багажное отделение показалось ему каморкой. Такой, как была на аэродроме, заваленная ящиками, лопатами и маскировочными сетками. Только дверь здесь пригнана плотнее, в ней не было щелей. Обнюхал для порядка моток провода, устроился на брезенте. Да сразу подхватился, потянулся лапами к окошку — иллюминатору. В круглое окошко он увидел высокие деревья, бугорки покинутых землянок между соснами и крыло самолёта. Широкое крыло находилось перед самыми глазами, оно ложилось заостренным концом на лес.

Заревели моторы — вздрогнул пол. Сильно качнуло, и медвежонку показалось, будто из-под ног уходит почва. Какая-то неведомая сила потянула его назад, он не мог удержаться и сунулся по железному полу, пока не упёрся в стенку. Пол ударился о что-то жёсткое в последний раз, подпрыгнул и, плавно покачиваясь, стал нажимать на лапы так, что Мишка присел. Но трясти перестало, и медвежонок потянулся к свету и увидел в иллюминатор, как быстро понеслись назад вершины сосен и как они начали проваливаться за борт самолёта.

Внизу, под крылом, медленно двигалась полосатая земля. Удалялись тёмные массивы леса, в котором затерялся аэродром. Вспыхивали, отразив солнце, блестящие стёклышки озёр. Сплывали назад рудые морщины оврагов, серые ниточки грунтовых дорог, серебряные жилки речушек. Да всё это мало интересовало зверя. Он лёг на брезент, прищурил глаза; и ему представилось, будто он снова в своей каморке, где находился, как только попал к людям. И всё было как прежде, как всегда, если бы не заложило от гула уши. Если бы воздушные ямы не нагоняли под шкуру муравьёв. Если б рядом был его друг, Петька Волжанов…

А Петька летел впереди, уже над бывшей передовой, изрытой траншеями и воронками. Вот под крылом показалось поле с остатками «тигров» и «пантер». Подбитых танков было так много, как головастиков в луже, высохшей на солнце.

Здесь Петьке Волжанову повредили прибор, измеряющий давление масла. Мелкие осколки стекла брызнули в лицо, горячее масло хлюпнуло на колени, потекло в сапоги. От перегрева мотора в кабине запахло изоляцией. Лицо стало мокрым. Петька думал, что это пот, и сдувал капли, сбегающие на кончик носа, отчего розовая пыль крови оседала на раструбы перчаток, на рукоять штурвала, на стёклышки приборов.

И как пролетел над грудой ржавеющего железа и начал снижаться, вспомнил Мишку — вот кому будет трудно приземляться в первый раз.

Через несколько минут прошёл над кладбищем битой техники и транспортный самолёт, в котором летел медвежонок. Мишка почувствовал, как пол начал проваливаться. Ничего не поймёт: живот подхватило, дух забило. Он всё вытягивался на лапах и не знал, к чему приткнуться, а тому падению не было конца. Но вот багажное отделение сильно тряхнуло, пол зашатался, запрыгал, точно возок на мостовой. Неведомая сила потянула теперь Мишку вперёд, и он упёрся лбом в стену. На этот раз в противоположную. Пнулся ещё раз головой — осел на задние лапы. Прошла минута — две, и моторы заглохли. Чудно в ушах. Вроде шума нет, а звенит. Голова кружится. Тошнит. Медвежонок с перепугу заревел, но открылась дверь.

Радуясь яркому свету, радуясь солнцу, улыбкам, Мишка так расчувствовался, что чмокал носом всех подряд, переходя из рук в руки. Очутился на руках у Петьки, прильнул к золотой звёздочке. Вдохнул знакомый и родной запах портупеи, заскулил на радостях. Теперь никто, должно быть, казалось ему, никто не разлучит его с дорогим другом — Петькой Волжановым.


26. ПЕРЕМЕНЫ И ИСПЫТАНИЯ

Незаметно подошла осень. Украсилась незнакомым для Мишки цветом земля. Полетели, завихрились красные и жёлтые листья; подули холодные ветры. Стало сыро, зябко, неприютно.

По утрам поле аэродрома затягивалось молочными туманами. Лётчики подолгу сидели в землянках безвылетно. Петька Волжанов обычно поднимался с постели, тянулся к маленькому оконцу.

— Погода нелётная, — говорил безнадёжно и потягивался.

Мишка отвечал ему таким же сладким потягиванием из угла. С наступлением холодов лётчики набросали в угол всякого тряпья, и Мишка долго возился там, устраивая логово. Подрыл носом фуфайку, обнюхал её. Наконец улёгся. Сунул морду в рукав, угрелся. Засопел, довольный.

Дни становились короче. Серые тучи низко неслись над лесом грязными клочьями, чуть не цепляя новую башенку метеостанции. Назойливо моросил дождь, заливая капониры. Техники ругались, отводя ручьи в сторону, черпая воду согнутыми вёдрами. И если надо было непременно взлететь, самолёты, точно глиссеры, скользили по мокрой полосе, выстреливали из-под колёс на рытвинах брызгами воды, неистово выли моторами и с трудом отрывались от земли. С колес отваливались на лету и шмякались на поле увесистые лохмотья грязи.

К зиме лётчики преобразились. Вместо сапог получили унты с коричневыми — лисьего цвета — плешинами на белом мехе. Поверх шерстяных гимнастёрок — удобные куртки, подбитые цигейкой телесно-розового цвета. Стеганные на вате брюки.

Преобразился и Мишка. К осени он подрос, набрался сил. Придёт Мироныч, затеет с ним борьбу. Набычит голову, расставит руки рогатиной. Идёт на зверя. Медведь в такие минуты оскалялся, кровью наливались его дёсны. Шерсть на загривке вставала дыбом.

— О-о-о! Наш Мишка становится настоящим Михаилом Ивановичем! — кричали лётчики, видя, как Мироныч не может справиться с медведем, на что финишёр отвечал шуткой-прибауткой:
— Несподручно бабе с медведем бороться: того и гляди — юбка раздерётся!

С наступлением холодов Мишка стал жадно поедать хвою. Старый охотник говорил, будто зверь запасается витаминами, чтобы залечь в спячку. И действительно, Мишка начал мостить в своём углу что-то наподобие берлоги. Повалился на бок, зарылся в тряпье. Глазки его сделались маленькими, затянулись мутной плёнкой. Взял лапу в рот, веки невольно сами сомкнулись. Но тут же вздрогнули во сне. Проснулся и, не открывая глаз, опять начал сосать, захлёбываясь, лапу. Так и заснул с лапой во рту.

Да не пришлось косолапому залечь в зимнюю спячку. Как-то раз в землянку вбежал Волжанов, громко крикнул:

— Мороз!

Мишка вздрогнул и проснулся. Для Петьки эти слова много значили: полёты начнутся. Мишке же — ничего. Повернул голову, увидел на плечах Волжанова белый пушок. Потом глянул на дверь: оттуда исходил необычный свет.

Тогда он вскочил на папы, живо перебрал ступеньки, замер невольно на пороге: белый покров, под который за ночь упряталась земля, ослепил глаза. Попробовал неведомый пух носом — кольнуло иголкой. Лапой ступил — обжёг подошву. Сунулся назад, оседая на задние лапы.

Передние лапы у медведей длиннее задних, в землянку Мишка спускался по ступенькам задом, так удобнее. А внизу развернулся и, поджав хвост, кинулся вниз, в спасительный угол. Зарылся в тряпье, спрятал нос. Но и этого оказалось мало. Полез под кровать Волжанова, стащил унт. Сунул морду в мех, успокоился.

Перемены произошли и в жизни Волжанова. После налёта вражеской авиации на старый аэродром Лёша Путинцев дорисовал кисточкой ещё одну звёздочку на фюзеляже «девятки». Прибавилась звёздочка и на погонах Волжанова, теперь он стал гвардии старшим лейтенантом. Да Мишке было всё равно. Ему всегда хотелось одного: скорей бы возвращался из полёта Волжанов. Очень плохо без друга.


27. БАНЯ

Зимней порой счастливых дней выпадало больше. Навалит снегу внепроходь — все выходят чистить взлётную полосу. Такая уж выпала зима: за день расчистят поле, ночью — снова по колено. Ещё и днём подтрушивает. Самолёты, взбивая тучи снежной пыли, садились, как в муку.

Петька взял деревянную лопату, Мишка засеменил следом. Под ногами скрипит снег, в искристой пыли мельтешат лопаты, звонкий смех несётся над поляной.

Надюша поставила лопату, оперлась руками. Подбородок положила на руки. Смотрит удивлённо на мир широко раскрытыми глазами. Каштановая прядь волос виднеется из-под солдатской шапки-ушанки, щёки зарозовели. То ли от мороза, то ли от жаркой работы. А, может, и оттого, что он рядом, Волжанов Петя!..

А Мишке хоть бы что. Таранит сугроб за сугробом. Зарылся с головой, вылезает, точно белый медведь. Вся морда снегом залеплена. Только ресницы прорвали снежную пелену, освобождая красноватые глаза. Отряхивается, как пёс, выйдя из воды. И снова летит на сугроб! Все околицы изрыл мягкими следами. Напугал его только первый снег. Шуба надёжно оберегала Мишку. Осенью она слиняла и заменилась новой, с густой и мягкой подпушью.

Петька улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, глянул украдкой на шапку, из-под которой выбилась каштановая прядь волос. И Надюша, кажется, улыбнулась. Ему улыбнулась, Волжанову!

Вообще, в полку никто не видел её улыбки. Надиной улыбки.

«Надюша, улыбнись», — просили, шутя, лётчики.

На один только миг чуть заметно менялось красивое лицо. Девушка больше смущалась, чем улыбалась. Но взглянув на её удивленно приподнятые брови, на вздёрнутый носик, на узенький, по-детски мягкий подбородок, сам невольно улыбнёшься. Это и была её улыбка. Надина улыбка.

Не могла она удержаться лишь перед проказами Мишки. И улыбалась. Медвежонку улыбалась. А, может, через него, Мишку, ему улыбалась, Петьке…

После работы Петька брал мыло, полотенце, шёл к небольшому бревенчатому домику с маленьким окошком под самой крышей. Мишка не отставал от него.

В бане косолапый купался, как все, только не раздевался. Бултыхался в корыте, совал морду в бочку с горячей водой. Петька обдавал медвежонка из шайки, и он, завалясь на спину, задирал кверху ноги от удовольствия. Шум и смех стояли в душной парной.

А выйдя из бани, Мишка валился в сугроб. С визгом катался по снегу. Мокрая шерсть бралась струпом. Но он таранил сугроб за сугробом, валился на спину, задирал кверху лапы и продолжал купаться. Ему, должно быть, казалось, что на улице тоже баня.

Петька загонял Мишку в землянку, и косолапый согревался. Высыхал, облизывая шерсть розовым языком.

Воет за оконцем ветер, снег шаркает по стёклам оконца, гогочет пламя в железной, сделанной из бочки, печурке, а в углу, под шинелью, зарывшись с головой, тихо спит чистый медвежонок, и снятся ему, должно быть, светлые и сказочные сны.


28. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЛЕСНЫЕ ДЕБРИ

К весне лётчики стали чаще вылетать на боевые задания. У Мишки снова начались мучительные расставания-возвращения.

Петька садится в кабину, запускает мотор, Мишка отходит в сторону. Пропускает упругую струю воздуха от винта. Слабый ветер шевелит на нем шубу. За долгую зиму Мишка похудел, подрос, вытянулся на ногах и стал похож на медведя-подростка. И всё же это был ещё забавный медвежонок, хотя его можно уже называть пестуном, то есть перегодовалым медведем.

Петька взмахнул рукой, косолапый поднимается на задние лапы. Взревел мотор: сухие листья полетели назад. Машина напряглась, будто порывается вперёд, но стоит на заторможенных колёсах. И вот срывается с места, набирает скорость, несётся вдоль взлётной полосы и где-то там, на краю аэродромного поля, отрывается от хвоста клубящейся пыли, подламывает под себя шасси.

Мишка весь вытянулся. Стоит в охотничьей стойке, замерев. Следит, пока штурмовик Волжанова превратится в чёрточку и затем растает незаметной точкой в голубом небе. А проводив самолёт, плетётся на финиш. Отыщет Мироныча, сунется холодным носом в его ладонь. Поздоровается.

Проходило время, и Мироныч раскладывал на траве букву «Т». Мишка обнюхивал белое полотнище, ложился на него. Ожидал, выгреваясь на солнце. И лётчики, возвращаясь после боя, ещё издали замечали чёрную крапинку на белом полотнище буквы «Т». Медвежонок был для них особым знаком, и они садились спокойно, уверенные в том, что на аэродроме всё в порядке.

Мишка лежит на белом полотнище. Рядом проносятся боевые машины. Косолапый вроде не замечает их. Но так только может казаться. Он зорко следит за самолётами и, как только штурмовик Волжанова появится над аэродромом, вмиг срывается с места.

Вот самолёт тронул колёсами землю, мчится полем, замедляет, притормаживая, ход, подруливает к стоянке. Отодвигается стеклянный бронеколпак. Петька спрыгивает на крыло. На его лице неизменная мальчишеская улыбка. Веснушки сошлись у переносицы.

— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!

И снова расставание…

И снова возвращение…

…Расставание…

…Возвращение…

В тяжёлые годы войны часто случалось, что за расставанием не следовало возвращения.

Случилось это весной, в яркий солнечный день, когда буйно цветёт черёмуха и когда даже сама мысль о смерти кажется нелепой.

Но это случилось: Волжанов не вернулся с задания.

До поздней ночи стояли лётчики, всматриваясь в чернеющее небо, вслушиваясь в отдалённые гулы. Молча ждали.

Прибежала на старт Надя, вовсе не похожая на черноглазую Надюшу с удивлённо поднятыми бровями — растерянная, оглушённая страшной вестью. Уронила лицо в передник, вздрогнули её плечи.

Время полёта вышло, лётчики, не глядя друг другу в глаза, разошлись. Побрела к одинокому домику, опустив голову, Надя. Как-то сразу стала меньше ростом. Еле передвигает не своими ногами…

А Мишка ждал…

Он по-прежнему лежал на белом полотнище буквы «Т», настороженно выставляя округлое ушко, чуть прислушивался к далёким гулам. Временами ему казалось, что где-то работает мотор. Медведь задирал голову, вытягивал шею. Внюхивался в воздух. Не ошибался зверь. Гудели самолёты. Много их в ту пору летало в небе. Но среди них не было уже «девятки» Волжанова.

…Мишка ждал. Ждал и, должно быть, своим звериным умом никак не мог постичь, почему так долго не возвращается его Волжанов.

Мироныч понимал зверя. Не тревожил его, хотя надо было убрать букву «Т».

До поздней ночи вглядывался медведь в темнеющее, кое-где светящееся бледными звёздами небо. И когда финишёр убрал белое полотнище, зверь поднялся, лёг рядом на траву. По-прежнему вытягивал шею, выставлял круглое ухо, чутко внюхивался в чистый воздух.

— Будет тебе… Вернётся наш Волжанов. Не может быть, чтоб такой лётчик погиб… — сказал Мироныч, и голос его выдал — дрогнул.

Положил руку на лоб зверю; зверь остался безразличным к ласке человека.

— Не может!.. — сказал ещё раз и, чтобы не наговорить лишнего, отвернулся.

Пошёл тяжёлой походкой пожилого человека, смертельно уставшего от войны.

…Звали Мишку в столовую, манили в землянку. Но зверь не поднялся. Не отозвался на зов людей. Так и остался лежать на поле еле приметным бугорком, глядя печальными глазами в пустое небо…

Занимался рассвет. Горизонт на востоке слегка посерел тонкой полоской. Вырисовались неровные очертания леса. Мелкие капли росы посеребрили траву, листья кустов, Мишкину шубу.

Медведь встал. Отряхнулся. Вяло осмотрелся по сторонам. Ещё раз вытянул вверх толстую шею, внюхался в светлеющее небо. И опустив к самой земле морду, еле волоча лапы, двинулся в путь.

Где-то вверху, над кронами деревьев, мигнул слабый лучик. Он постепенно яснел и ширился и вдруг вспыхнул ярким светом: над горизонтом выдвинулся краешек утреннего солнца. На аэродроме послышались голоса, гул заводимых моторов. Там начиналась обычная суета боевых будней.

…А Мишка плёлся уже где-то далеко, в непролазных дебрях дремучего леса. Он временами останавливался, вытягивал толстую шею, внюхивался чутким носом в прозрачный, полный волнующих запахов воздух, и, тяжело волоча лапы, брёл дальше, может быть, каким-то неведомым человеку, звериным чутьём отыскивая своего доброго друга, отменного лётчика, Героя, русоволосого парнишку с щедрой пригоршней веснушек на лице, весёлого гармониста и просто чудесного человека Петьку Волжанова…


Источник: Интернет-ресурс «Белгородский бессмертный полк» (дата обращения: 18.05.2022)


На страницу Владислава Шаповалова

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022