СЕРГЕЙ БЕРЕЖНОЙ

ДВА РОЖДЕНИЯ ЧУДАКА ДЕНИСОВА
Из «Роман-журнала XXI век» (2017)

РОЖДЕНИЕ ПЕРВОЕ

— Ох, лышенько, что ж делать-то? Ни повитухи в селе, ни фершала, а сама не разродится баба. Смотри, как мается, сердешная, — суетилась соседка бабка Агафья, заполошно всплескивая сухонькими ручками вокруг заходившейся в крике Анны.

— Супостата просить треба. Немец он ить тоже человек, не даст бабе сгинуть, — подал голос примостившийся у двери на колченогой табуретке дед Кулеш, почесав розовую плешину в венчике сивых волос. — Я в ерманскую в шашнадцатом годе аккурат под Сувалками в плену был... — ударился было в воспоминания Кулеш, но Агафья перебила:

— Ну, чево расселся, старый? Сказками твоими делу не поможешь. Ступай к коменданту, авось и вправду поможет.

Дед Кулеш засопел обиженно: бабы есть бабы, ядрена вошь, не дадут старому вояке за жизнь порассуждать, но перечить не стал. Покряхтывая, подпоясал кушаком старый армяк, натянул поглубже малахай и вышел.

Метель разгулялась не на шутку, сбивая с ног и швыряя в лицо пригоршни колючего снега. Стоящий на часах Петька-полицай, дыша перегаром, преградил путь:

— Куда прёшь, старый?
— Да мне тово, к герру коменданту. Ганна Гончарова рожать надумала.
— А тебе что, герр комендант повитуха, что ли?
— Я тебе, аспиду, говорю, баба рожать надумала. Зови коменданта.

— Ты, дед, говори да не заговаривайся, а то как двину вот этим, — Петька сдернул с плеча винтовку и угрожающе замахнулся прикладом, — враз к ангелам отправишься. Они тебе уж, поди, давно прогулы ставят.

— Петька, поганец, я ж с твоим батькой ишшо с японской лямку тянул, а ты, стервец, с егориевским кавалером так разговариваешь. Мало я тебя крапивой в детстве уму-разуму учил, ох, мало, не в коня, видать, корм. С мальства ты паскудником был. Кличь, говорю, коменданта, с ним говорить буду.

На шум в накинутой на плечи офицерской шинели выглянул комендант. Дед ломанул шапку и поклонился низко в ноги:

— Герр комендант, Ганна Гончарова их бин кранк, тово, рожать будет. К фершалу в Ракитную везти надоть.

Комендант, ни слова не говоря, нырнул обратно в тёплое нутро натопленной хаты и через минуты вернулся уже в фуражке и повязанном поверх бабьем полушалке.

Четверть часа спустя он в стылой хате Гончаровых внимательно оглядел тяжело дышащую роженицу, покрытый обильной испариной лоб с прилипшей мокрой прядью волос, горой выпирающий живот, задержался у фотографии мужчины в красноармейской форме, что-то написал на вырванном из блокнота листке и, протянув его Петьке, приказал:

— В госпиталь.

Когда Гончарову, закутанную по самые глаза в разнокалиберное тряпьё, кое-как уложили в кошеву, дед Кулеш, подоткнув ряднину, попросил:

— Мужик будет, как пить мужик. Ты ево, Ганна, Витькой назови. Енто по-старому победитель значит. Нам таперича мужики ой как нужны будут. Ты рожай там спокойно, а за скотину не сумлевайся, присмотрим.

И, повернувшись к Петьке, добавил:

— Смотри, аспид, не растряси бабу, а то так спросим, что белый свет с овчинку покажется.

— Но, но, не очень-то. Ишь, развоевался, Аника-воин,— полицай гонористо вскинул подбородок, но на всякий случай отодвинулся подальше от суковатой дедовой палки.

Февральской ночью сорок второго, под заунывный стон неистовой вьюги Ганна Гончарова родила мальчонку. И назвала его Виктором. Как просил старый солдат, георгиевский кавалер, ветеран двух войн — японской и германской — Федор Кулеш. И хоть рожала его в Ракитном, в немецком госпитале, но в метрике местом рождения записали Васильевку.

Месяц спустя комендант заглянул к Гончаровой, улыбнулся малышу, сказал «Гут» и, оставив на столе пакетик сухого молока и плитку шоколада, ушёл.

* * *

Фронт подвинулся к селу неожиданно быстро. Не было канонады, схваток за каждую улицу и каждый дом. Просто в конце января немцы тихо снялись ночью и ушли, а Петька-полицай проспал. К окошку кинулся, когда загудели за околицей натужно танки, заклубилась вдоль улицы снежить позёмка из-под траков, задрожали немытые стёкла в подслеповатом окошке, и заорал заполошно на мать:

— Давай, старая, прячь меня! Да скорее, скорее! Что возишься?! — и сиганул в подпол.

Не пересидел ни войну, ни даже дня светлого. Здорово насолил он сельчанам, потому указали танкистам на дом лютовавшего полицая, а те враз выволокли его из подпола да и пристрелили в огородах. Не расстреляли, а именно пристрелили орущего, плачущего, умоляющего, ползающего, хватающего за полы шинелей да сапоги. А мать его выла волчицей в осиротевшей хате, оплакивая и судьбу свою, и сынка непутёвого и совсем не кляня ни сельчан, ни тех, кто лишил его жизни. На всё воля Божья, сам выбрал себе судьбу свою.


РОЖДЕНИЕ МАСТЕРА

Прошли годы, пронеслись весенним половодьем. Однажды Виктор Денисов, пристроившись с мольбертом на аллее паркового ансамбля Сан-Сусси, старательно вырисовывал открывающийся взору пейзаж. Чего-то не хватало, но чего? Денисов соскабливал мастихином написанное, и вновь завораживающе скользила кисть, оставляя старательно выписанные детали. Красиво, декоративно красиво, но душа все равно не принимала.

А за его спиной незамеченным вот уже почти час стоял пожилой немец, внимательно разглядывая рождающийся этюд.

— Позвольте? — немец протянул руку к мольберту и осторожно взял тонкими пальцами мастихин. Денисов от неожиданности вздрогнул, а немец, не дожидаясь согласия, уже заскользил мастихином по палитре, смешивая краски. А дальше произошло то, чего Денисов ожидал меньше всего. Захватив на длинную и узкую металлическую плоскость мастихина краску — на самую грань — немец резкими и быстрыми движениями стал наносить её на почти готовую картину. Денисов хотел остановить его, но было уже поздно: там, где только что была тщательно выписанная трава — стебелек к стебельку, и деревья — листочек к листочку, накрыли поверхность разноцветные мазки. Ещё несколько движений мастихином, теперь уже без краски, снизу вверх, словно перечеркивая только что написанное — и немец удовлетворенно отступил на шаг назад.

Денисов негодовал: этот фриц недобитый, эта немчура только что бесцеремонно испортил с таким трудом написанную картину. Он хотел выплеснуть ему в лицо всё, что думает о нём, о его нации, выругаться от души и вдруг замер: перед ним была завораживающая своей необычностью в манере передачи красок картина. Ожила, задышала, захватила своей правдивостью. И уже заплутал в кронах деревьев легкий ветерок, и у ног разлилось колышущееся море разнотравья, и пробился сквозь густую листву рассеянный свет полуденного солнца.

Немец улыбнулся: «Гут»,— аккуратно положил мастихин на палитру и, прихрамывая, двинулся вдоль аллеи.

До этого июльского дня был просто хороший художник-пейзажист Виктор Денисов. Теперь же родился Мастер, потрясающе владеющий техникой мастихина.

Когда-то немецкий комендант помог появиться на свет русскому мальчишке Вите Денисову, дав его матери в февральскую метельную ночь лошадь и отправив в немецкий госпиталь. Теперь бывший подполковник немецкой армии, окончивший Дрезденскую Академию художеств, бескорыстно подарил секрет мастерства незнакомому русскому художнику Виктору Денисову. Видно, судьба, чтобы руку помощи протянул тот, от кого и не ждешь её вовсе.

Однажды ностальгия привела в Россию уехавшего за несколько лет до этого навсегда в Германию русского немца. Долго бродил он по улицам некогда родного города, пока не наткнулся на работы Денисова, выставленные вдоль изгороди городского парка — местного Арбата. Увидел — и замер, заворожённый. Резануло по сердцу, да так, что дыхание захватило. Незатейливый пейзаж: опушка леса, несколько пней, крепко уцепившихся корнями, словно жилами, в землю, просёлок, убегающий вдаль, в неизвестность. Давя комок в горле, немец (или всё-таки русский?) выдавил с надрывом:

— Спасибо вам. Это про нас, про уехавших. Давно уж не здесь, а корнями всё ещё в земле этой. Веками прорастали и так срослись, что не выкорчевать.

Простенький ведь сюжет, а человек разглядел своё, тронувшее душу.

Чудаком слыл он, этот Денисов. Уедет на рыбалку, а привезёт этюды. Даже удочки не распутаны, снасти не разобраны. Пойдёт в магазин за хлебом, а принесёт холсты да краски. Не признают, пинают, впроголодь порой, только он не из тех, кто сдаётся. Развяжет, распутает, а нет — так разрубит одним махом все проблемы и вновь за кисть. Тем и живёт душа этого русского человека. Чудака по фамилии Денисов.


Источник: Роман-журнал XXI век. № 2. 2017. Стр. 23-24

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017