ЛЮДМИЛА ЧУМАКИНА

НЕПОСТИЖИМЫЕ СЛОВА
Стихи из книги «Дневник сиделки», Москва, 2015, стр.32-60




*  *  *

               Г.  Матюхиной

Не сон, а мОрок. ЗАморок.
Не жизнь – морОка. Сон.
Ну что такое «зА сорок»
Для вечности, Манон?!
Однако ж время кануло.
Неслышно вышло вон.
И ты ждала. И вянула.
И в СОН ушла, Манон!
А в воздухе над кружевом
На лодочке – Харон
Всю ночь тебя выуживал.
Ты где была, Манон?
Он трижды лапал кружево.
Веслом гонял ворон.
Но ты не обнаружена,
Легчайшая Манон.
И утром ты – загружена.
И  что ни шаг – урон.
Разбужена. Закружена.
О времена, Манон!
Какие чувства схлынули!
Какой развеян Сон!
Иллюзии по-ки-ну-ли.
То – осень, друг Манон…
Но в сумерках почудится
Всё ТОТ же. Давний. Он.
И мысль ОПЯТЬ заблудится…
Всё лабуда, Манон!
То – музыка… всё – музыка…
То – поднял потолки
В твоем пространстве узеньком
Девятый вал тоски!
О, музыка мгновенная,
(Вся – на разрыв души)
Ещё  - про сокровенное
Сболтни! Дорасскажи!
Допокажи. Довыверни…
Домучай до конца –
Напоминаньем ИМЕНИ…
Проявкою ЛИЦА…
.   .   .
Всё кончено. Испорчено.
Остался старый Сон.
В него и заколочена
Вселенная, Манон!
Манон!  С а м а Вселенная,
Как ты, у Бога – пленная,
Как сон! Как в с ё, Манон!

2001




В БОЛЬНИЦЕ

«Баюшки, – сонно заладила мать, –
Всем исцеляться, а нам умирать.

Кто-то другую готовит постель:
Мёрзлые комья, под комьями – прель.

Будет могильщик на стужу пенять,
Сосны – колючие шишки ронять.

Звоном под ломом земля изойдет,
Свой високосный приветствуя год.

Благо, что небо лежит – велико.
Скоро на небо, на небе легко…»

Что же ты смотришь всю ночь напролет?
Спи же, сегодня никто не придет.

30.12.1987 - 2000




*  *  *

                  Маме

Мне восемь лет. Я знаю всё.
Я поучаюсь в храмах.
Мой друг – пастух. Овец пасёт.
Со мной – отец и мама.
Отец – учитель и столяр:
Опилки да тетрадки…
А мама – птица. Гонор. Жар.
И огненные прядки.
В печи с утра – поджог, пожар,
А в песне – эйфория…
То – матушка, то – Божий дар,
Да с именем – Мария.
Белеют стружки на полу.
Лежат брусочки мела.
Втирает чёрную смолу
Отец – в канатик белый.
Рукав – в смоле, рукав – в мелу…
Библейская работа:
Канат в цыганскую иглу
Продёргивать… до пота.
Мне восемь лет. Сто лет – до бед,
До тех времён, что будут…
Есть у меня на всё ответ,
На каждый день – по чуду.

.    .   .   .   .   .   .   .  .   .

Я – человек… я всё забыл…
Я жил вдали от дома…
В чужих углах гнездо лепил:
Травинки да солома…
Один, один на целый свет –
Я на осле въезжаю:
В жизнь-сон, в жизнь-марево, в жизнь-бред.
Скотинку понужаю…

2003




*  *  *

Я здесь свидетель дней последних.
Мой ум кромешный вмиг притих.
Я забрела в Христовы бредни
И вижу сквозь библейский стих,
Как Бог сворачивает время,
Свивает сушу и моря,
И скоро всё земное племя
Притихнет, враз отговоря.
Он скрутит Землю, как пергамент.
Вся блажь вместится в кулаке.
Мы больно слипнемся висками.
И все буквально  будет с нами,
Как и заявлено в Строке.

2004




*  *  *

Море камушек оближет.
Выйдет к камушку Сафо.
Слово нА слово нанижет,
Позабавится строфой.
Тёмной ночью в белом платье
В воду чёрную скользнёт.
Золотые смочит пряди.
И от века улизнёт.

2000




*  *  *

1.

Такая старость выпала старушке
сидит и смотрит красными очами
на стены и окно глаза огромны
альбом ей пододвину полный глянца
открою ровно на десятом веке
вернусь к ней через час и тот же ангел
с застывшею слезою на странице
переверну тихонько век за веком
оставлю тот где радостный голландец
лелеет красоту жены брюхатой
и снова удалюсь а через время
приду опять к жемчужине его
и рот раскрыв смотрю в полураскрытый
и детский рот Вермеера жены
беременной наверное впервые
и долго будут в памяти крутиться
три цвета полотна кипенно-белый
и голубой и грязно-золотистый
но для старушки этот мир из красок
совсем чужой и может быть враждебный
она уже не смотрит на былое
а дорого ей близкое окно
и я закрыв столетья удаляюсь
услышав в спину удрученный шепот
«я видела все это много раз»

2.

и целый день мы ходим по квартире
обстукиваем палкой повороты
руками подпираем косяки
и медленно пересекаем время
неверным шагом чтоб опять усесться
перед стеной или окном немытым
в которое сосна бросает иглы
когда они сгниют или засохнут
и я старушке открываю шторы
как можно шире чтобы ей смотреться
в косяк сосны который не мешает
забыться ей и запереться дремой
до наступленья  зимней темноты
ее пугает сумрак за окошком
поэтому над ней паникадило
и три большие лампы по углам
сражаются всю ночь с Великим мраком
а я старушку кутаю как кокон
два пухлых одеяла подтыкаю
и голову кладу на пять подушек
чтоб ей всю ночь томиться и не спать
и каждый час выспрашивать о часе
и подкрепляться белою таблеткой
и ничего не ждать кроме рассвета
затем чтоб повалиться и заснуть
не помня абсолютно кто ты где ты


3.

и день за днем и год за годом то же
что завтра и вчера конца не видно
повтору ради собственно «чего-то»
один мудрец советовал нестарым
со старыми подольше находиться
чтобы увидеть что-то непременно
и я десяток лет смотрю на старость
но ничего такого я не вижу
а то что я увидела не греет
и уваженья к жизни не растет
а даже потихоньку убывает
но в чем-то тот мудрец не промахнулся
я это до конца не понимаю
а только ощущаю силой рук
и прежде мне не свойственным терпеньем

4.

но все же это слишком жизнь тянуть
как пустоту из древнего сосуда
в котором трижды пересохло дно
и треснуло от долгого старенья
и трещина теперь в большом почете
а я томлюсь и недоумеваю
в просторных залах с битою посудой
зачем короткой жизни столько знаний
и сбережений столько для чего
и я томлюсь с глазастою старушкой
которая едва ли понимает
что всё закончилось и снова не начнется
одна лишь Богоматерь на обоях
глядит из-под парчового покрова
и землю покрывает белым снегом
и прижимает Мальчика к груди
очами золотыми всех жалея…

2003




*  *  *

Воздыхаю. Воздыхаю.
Ночь на камушке стою.
Воздыхая — отдыхаю,
Мёртвым «баюшки» пою.
Ночью Бог сойдет с картинки,
Разрывая паутинки,
И, как кто-то дорогой,
По заплаканной простынке
Проведёт своей р у к о й.
И уйду я в сон ли? В детство?
В смерть ли? В вечность? —
Важно: деться!
Вот Ты, Господи, какой?!
Ты же, Господи, — покой.

2003




*  *  *

Какая тайна у меня в руке?! —
Последний вдох отца, последний выдох…
Кого, отец, ты изумленьем выдал?
Ты с этим «кем-то» был накоротке?
Он тАк же твою руку мял в руке?
В твоих глазах застыло изумленье…
Ты показать хотел  е г о  явленье?
Или… всё дело — в воздуха глотке?!

14.06.2002




*  *  *

                Саше

Прособирались! Протрепались!
Всё о  в ы с о к о м, дорогой!
Морозных гласных наглотались
Под пугачёвскою пургой.
Как из огня — полуодеты,
Одной ногой стоим… в снегу,
А наши кони мчатся где-то,
Наваливаясь на пургу!
Ах, наши кони, наши кони…
В санях — всё шубы, в шубах — мразь.
Мы, дорогой, с тобой засони!
Чиновники на наших кОнях
Умчались в снег — на чью-то казнь.
Пле-вать: чья задница на троне!
Пле-вать: кто там - за кем в погоне!
Но лошадей безумно жаль…
Ведь, их запорят и загонят…
А нам останется печаль.
Ведь, мы  хотели по метели
В такие выехать поля(?!),
Чтоб заблудиться в самом деле,
Забыть: где небо? где земля?
Чтоб только снег и Божья воля,
И колокольчик под дугой,
И — сон, как явь, и — хватит боли!
Но нет лошадок, дорогой!

2003




*  *  *

Давай допишем души,
Доставшиеся впрок…
Запретов не нарушим
Из тех, что дал Пророк.
Допишем — кто как сможет —
И затворим уста.
Разбойник… — он, ведь, тоже
Хрипел Христу с креста…
Нас тоже память гложет,
И мучит высота,
Мы тоже «в узах» — тоже
Задолжники Христа:
Отнекивались, крались,
И, всё-таки, плелись…
Об Слово спотыкались:
Прикинь, к а к а я  высь!
Какая высь — Голгофа!
Какая «вышка» — Крест!
Какая  к а т а с т р о ф а —
Широкий Божий Жест!
…Давай допишем души
в кромешной темноте!
Давай.., ну чем мы хуже
Злодея на кресте?!
Вот, так же, Богу в уши
(в тоске и тошноте)
Последнее обрушим
Словечко на листе.
И точечку при этом
Поставим… неспеша.
Ну, вот, и нет поэта:
Дописана душа.

2003




*  *  *

                    Арсению Тарковскому

Может верно — поэт только баловень потустороннего мира?
Верноподданный тайн? И, конечно же, их сокрыватель?
Говорят, будто есть у Поэта из конского волоса лира,
Та, что в мир обронил по какой-то причуде Создатель.

А ещё говорят — будто волос её навощённый!
Оттого выгибаются струны, дрожат и не рвутся.
Говорят, отвергает Поэт эти басни, собой обольщённый…
«Задрожали бы пальцы, — ответит, — а струны найдутся!»

Ну, конечно, он только притворщик, он только морочит!
Знали б, что вытворяет Поэт на ущербные луны!..
Что за ночи проводит, взглянули бы вы, — что за ночи!
Когда он извлекает украдкой вощённые струны…

Он — из древних волхвов. Его руки всегда разогреты.
Пахнет серой бумага, пропитаны слоги смолой.
Он не видит рассветов, всегда просыпая рассветы,
Приукрывшись едва, дотлевающей дымной полой…

2000




*  *  *

Между нотами «фа» и «си»,
Когда дело идёт к концу,
Не пытайся и не проси:
Брату — рай, небеса — отцу,
Старой матери — долгих лет,
Сёстрам — счастья, а детям — взлёт…
Небом посланный драндулет
Частной жизни не признаёт.

Он внутри абсолютно пуст:
Только клавиши-имена.
Эта жалоба синих уст —
Там под бампером не слышн?.

«Си-ля-соль-фа-ми-ре-до…» — Фи! —
Вот и нот разворот в финал…
Листик фиговый разграфив, —
Кто же гаммой не начинал?!

Всё фатально в родном краю:
«до» — в начале и «до» — в конце…
Может, брат мой с отцом — в раю
Удят рыбицу в озерце?

2005




*  *  *

Шестую мОю дверь
И думаю о Боге.
Ты, дверь, меня измерь,
Мы обе на пороге.
И грязь на нас одна,
И бьёмся непрестанно,
И пот с водой по нам
Стекает Иорданом.

Вершится труд пустой
В шестом квадрате суши…
(когда-то Бог водой
мне душу оглоушил).
И опознав любовь,
Открыв её наличье, —
Я человечью кровь —
На кровь меняла птичью…

Теперь на зов потерь,
Упав с небес на сушу, —
Выдраиваю дверь,
Задраивая душу.
Пускаюсь в труд пустой,
Извилинам внимая.
А за доской шестой —
Немытая седьмая.

Я деревом лечусь,
Язвя гвоздём ладони…
Покуда ни скачусь
На дно своих агоний.

2005




*  *  *

Гремучею — сверху,
Целебной — всегда,
Срывается эхом
Святая вода.
По травам, по коже,
По веткам в цвету
Стекает… и гложет
Земли сухоту.

И кто ты такая,
И что ты за блажь —
Дождинка тугая:
Небесный кураж.
Побиты соцветья
Калин и малин —
Стегает, как плетью,
Слиянье дождин.

Проявит дорога
Босые следы…

То Лазарь у Бога
Наклянчил воды.

2001




*  *  *

                 Г. Померанцу

И разум не помер.
И мера жива.
И лагерный номер
Нашит на слова.
А мера — не мерка,
А разум — не ГОСТ…
Измерило зерка-
ло старческий рост,
Но бурю мышленья
Измерить нельзя:
Вне зренья, вне тленья
Её козыря?.
В закроечной Сферы
Кроятся слова:
Из меры и веры
Их птичьи права.
А ум непомеркший
Проходит сквозь мозг,
Чтоб череп протекший
Прощупать, как Босх!
Проверить со знаньем:
От «сель» и до «сель»…
Верхушку сознанья —
Свой череп-купель.

2007




*  *  *

Господь Большое Небо,
Прочти мои пути…
Я прожила нелепо.
Мне некуда идти.

Оставила я север,
Где фиолетов клевер —
Младенчества цветок..,
Где зёрнышки от плевел
Отщёлкивал роток!

Я никогда не знала
Златых Твоих Имён,
Я только осязала
Твой клевер, дождик, клён.

Незнанье вышло выше
Того, что узнаём…
Ты был на вечность ближе
В младенчестве моём!

Я сердце не обижу —
Я свой зрачок приближу
(в занозах и сучках)
К раскрытому Завету.

Господь, за дерзость эту
Поняньчи на руках.

2003




*  *  *

Мне больно ходить, говорить,
Кому-то и что-то сулить…
Болящему — время сидеть
И влажно на осень глядеть.

Потеряна с временем связь,
Люблю непролазную грязь:
Никто не смутит, не придёт
И вялой тоски не спугнёт.

Со мною спокойная боль,
Как в нитках засевшая моль,
Я слушаю шорох впотьмах:
То мир рассыпается впрах,

Как старый ковёр на стене,
Наскучивший вышивкой мне,
Как свитер с чужого плеча —
Какого-нибудь богача.

От этих цветных выкрутас
Устал мой внимательный глаз.
Пускай рассыпается в прах
Искусство в кричащих тонах!

Его я вовек не пойму,
И эту кайму — не приму,
Где красное с чёрным слилось —
И вылилось в жёлтую злость!

Я ночью на голой стене
Ковер нарисую во сне:
Кузнечика вдену в траву,
Малька сберегу наплаву,

Срисую с клеёнки цветок —
Желтее, чем Жёлтый Восток,
И бабочки алой крыло
В цветочное вставлю жерло …

В моём самозванном саду —
Рублёвская тишь-на-меду,
А Те, что сидят за столом,
Отмечены белым крылом.

2005




ИЗ ЧАЩИ

Не лучше. Не хуже. Почти хорошо.
Лазейка наружу. Стерильно. Свежо.
Я в чреве свободы: ну, что ещё мне?!
Потопные воды да пара камней.
Мой разум разрушен. И мозг пересох.
Лазейка всё уже. Всё сбыточней — Бог.
Глотаю причастие на-по-со-шок:
Земное участие, винный душок…
И длится глубокий прилипчивый хмель…
В стакан крутобокий срывается шмель…
То — осень, то — снова крушенье основ.
Таких (без хмельного) не выдержать снов.
Всё валится наземь в стотысячный раз:
Из грязи да в князи — из князей да в грязь.
В чрезмерность свободы вильнула Земля.
Потопные воды качают шмеля.

2001




*  *  *

            Саше

А мы в лесу заблудимся —
И будет приключение.
А мы в дому потрудимся —
И будет развлечение.

Давай (как Царь обиженный)
Сзывать к себе дистрофиков.
А тот, в цирюльне стриженый,
Пусть мнёт пиджак в субтропиках.

Пришёл сосед в подштанниках
И Пьянь с душой субботнею…
(Все Божии избранники
Воняют подворотнею).

Один просил «на водочку»,
Другой — «воспоможение»,
А пёс глядел всей мордочкой
С голодным напряжением.

И вся эта компания,
Исполнившись желаньями,
Была полна внимания
За словоизлияньями.

О, эти души вольные,
Объедков не оставили…
Ушли весьма довольные,
Как в воздухе растаяли…

2008




*  *  *

Весна. И горло на вдохе
Сжато. О-пу-холь-ю комок:
Не проглотить — не выплюнуть.
Плохи
Дела мои, Сударь Рок.

А это всего лишь значит –
Вышел по капле срок.
Дождик по горлу скачет,
Смачивая комок.

Март и Ваше явленье
Дождику в самый раз.
Слёзное наводненье
В подворотне у нас.

Вы же из подворотни?
Из той же, что и любовь?
На чёрных перчатках потных –
Трёхгрошовая кровь.

А на чёрной шапочке Вашей –
Вышивка жёлтых волн…
Вы не помните: кем украшен,
Позолочен Ваш чёрный чёлн?

Вы же из подворотни?
И я — неиздалека…
(В тех же перчатках потных
И в шапочке дурака).

На шапочке я скрестила
Шёлком две буквы «эЛ»,
Петельку упустила,
В окна луна светила,
Мастер верлибры пел…

Вы это всё забыли…
Я — вспоминаю с трудом:
Мы в доме каком-то жили,
С нами ежи дружили,
Захаживали в наш дом.

Но дом порушили – нас порешили.
И Вы мне, Сударь, нынче внушили,
Что пальцы эти шёлком не шили,
Что золотом не умели играть..,
Что златошвейка Ваша — в могиле…
Но, Сударь, на шапочке нитки сгнили:
Что было — не было ни разобрать…
К тому же Вы… мастер верлибром врать!

2000




*  *  *

                А. Радковскому

Непостижимые слова
Мне ближе и дороже.
Болит чужая голова,
Треклятый миг сторОжит.

То кругаля, то напрямик
(в молчании до дрожи)
Она улавливает миг
И как сухарик гложет.

И только хрустом и жива,
Сыта. «Хрум-хрум» — и только…
И осыпаются слова
Сухарной крошкой колкой.

Теперь — ни птице не склевать,
Ни прочей бренной твари —
Тот хруст, рассыпанный в тетрадь,
Насущный как сухарик.

2000




*  *  *

Солнце светит, солнце светит
На больших и на детей.
Солнце светит, солнце светит
Из небесных пропастей.

Что ни деется на свете —
Всё на благо (говорят).
Ходят толстенькие дети,
В кулачках жуки гудят.

Ходит няня в сарафане
С шелухою на губе.
Солнце светит в губы няни —
Тянет лучиком к себе.

Няня взоры поднимает:
Моложава и суха,
В губы солнце принимает
(на улыбке шелуха).

Хорошо погреться в мае,
Локти к солнцу прижимая,
Разгрызая вдрызг орех,
Брызнув золотом прорех!

Солнце светит, солнце светит,
Расползлись жуки и дети…
Няня — ах! (На каблуках…)
Что же деется на свете:

В двух шагах чужие дети,
А родные — в облаках…

2000




РОДИК

Ежат не надо обижать.
Ежатам надо подражать.
У них точнее души.
И чутче наших уши.
У них короткие умы? —
Зато и помыслы прямы?!
И личики близ неба,
Как корочка близ хлеба.
И только им одним дано
Из глаза выкатить бревно,
Попавшее под веко
Большого человека.
И брёвна катятся из нас,
Как слёзы катятся из глаз,
Но кто их раскачает —
Тот их не замечает.
И сразу видится ясней
Тому, кто мнил себя умней
Овального ежонка
В колючей рубашонке.
И сразу дышится вольней,
И ноги кажутся длинней,
И смыслы под ногами
Бугрятся бугорками.
И пахнет елью от ежат,
Когда в траве они лежат
В шубёнках душноватых
От сырости и мяты.
Хочу такую же надеть
И в даль туманную глядеть,
Настраивая уши
Над морем и над сушей.
А то мне, знаете, всегда
Мешает слышать глухота…
Я — человек, я занят,
Иду, куда поманят.
И только очень иногда
Я забредаю не туда,
Куда мне повелели,
А к вам в большие ели.
И вот тогда, и вот тогда
Меня смущает та звезда,
И я у вас не в шутку
Прошу ежовью шубку.
Меня ж пронзает глухота!
Мне ж не услышать никогда
Того, что ёжик слышит
Под изумрудом крыши.
Беда! Беда! Беда! Беда!
Ползи, мой ёжичек, сюда!
Скажи мне: небо дышит?
Ведь человек не слышит!

2000




*  *  *

Измельчённая вода
Пыль прибила на порожке.
Старость встряла как беда —
Букой выставила рожки.

Дождь по дереву хлестал,
Лезла осень в два окошка,
В небе дёргалась звезда,
Лязгала в стакане ложка.

Красный лист упал с куста,
Выпал янтарёк из брошки.
Наступили холода.
Человек прижался к кошке.

Человека жмут года.

2006




*  *  *

А на погодку
Скулит собачка.
Застолье с водкой —
Себе потачка.

Собачке сладко
Скулить скотинкой,
А рыбке гадко
Лежать сардинкой.

А за окошком
Приятный вечер,
Собачка с кошкой
Идут навстречу,

Снежочек первый
Собачке с кошкой
Щекочет нервы,
Морозит ножки.

И пёс — тверёзый,
И кот — непьющий,
Но пёс — с угрозой,
А котик — с пущей!

И нету дела
Зверью до водки…
Снежочек белый,
Следочек чёткий…

А «под погодку» -
Еда на столик:
Несу селёдку
И лука нолик.

И смотрят звери
На человечка,
Как зелье вертит
Его сердечком.

Стоят во мраке,
Глядят в окошко,
Забыв о драке,
Собака с кошкой.

2000




Наталья Савейкова, Виталий Волобуев, 2015, подготовка и публикация