ВЯЧЕСЛАВ КОЛЕСНИК

ЯШКИНЫ ГАЛСТУКИ
Сказки

КАК ПАУК МУХУ СПАСАЛ

Прилипла, попалась как-то муха на липучку.

— Спасите! — кричит. — Помогите…

Услыхал паук, свесился с потолка, говорит:

— А что? Могу и спасти. Я ведь, хотя и упрекают меня во многих нехороших делах, бываю иногда способен и на благородные поступки!

И принялся он муху спасать. Долго не мог оторвать он ее от липкой ленты — крепко приклеилась муха. Наконец, изрядно потрудившись, освободил паук бедняжку. Освободил, тяжело вздохнул, пот со лба вытер:

— Ох и устал же я, ну и устал… От напряжения прямо весь дрожу. А сколько я энергии потерял… Так что — надо мне, наверно, после трудов моих праведных, после трудов моих спасательных, маленько подкрепиться.

И тут же взял и подкрепился — съел муху.


СКАЗКА ПРО МЕШОК

Бежал как-то раз, торопился куда-то по своим заячьим делишкам — зайчишка. Вдруг видит: мешок под кустом лежит. Заглянул он в мешок, а там — морковки полным-полно. Обрадовался зайчишка: «Ну, — думает, — тут еды мне на целый месяц хватит! Надо только еду эту домой как-нибудь оттащить».

Уцепился зубами в мешок — дёрг! дёрг! — а мешок ни с места.

— Эге-е-е…— покачал головой зайчишка — Не зря, видать, его тут бросили…

Вдруг видит он: а из-за дерева на тропинку, деловито шмыгая носом, ёж выкатился.

— Эй, ежишка! — крикнул зайчишка. — Помоги мешок до дому дотащить!
— А с чем мешок-то? — спрашивает ёж.
— С морковкой.
— О-о, это хорошо, — говорит ёж. — Это такое дело, что мимо никак не пройдёшь.

И начали они вдвоём тащить мешок. Но — с места чуть сдвинули, а дальше — ничего не получается.

— Слушай, заяц, — говорит еж, — а может, давай немножко отдохнем?

Ну что ж, отдохнем, так отдохнем. Сели, отдыхают. Вдруг видят: барсук по дорожке ковыляет. Обрадовался зайчишка — вот он и помощничек! Подбежал к барсуку — мол, так и так, выручай… Барсук внимательно оглядел мешок: «Ладно,— говорит, — так и быть, помогу».

Ухватились они втроем за мешок — кто зубами, кто лапами — и вскоре оказалась тяжелая ноша шагов на десять к заячьему дому поближе. Но десять шагов — это была всего-навсего лишь малая часть пути, хоть ежиными шагами измеряй, хоть барсучьими, хоть даже человечьими…

— Да-а-а… — вздохнул барсук. — Не близко ты живешь. Да и к тому же — какой-то ты недогадливый.
— Чего это я недогадливый? — спросил зайчишка.
— А того, что всю эту морковку ты мог бы и сам куда надо перетащить.
— Как? — удивился зайчишка.
— А так — понемножку, по две-три штучки. И была б она тогда вся твоя.
— Так ведь она… — начал было зайчишка…

А это еще как сказать, как посмотреть… — почесал затылок барсук. — А вдруг захочется тебе отблагодарить нас за помощь... — Он выразительно поглядел на ежа. — То есть, поделиться с нами морковкой…

— Ну и что? — сказал зайчишка. — Ну и поделюсь! Тащите!
— А зачем тащить-то? — вмешался тут в разговор ёж. — Давайте, раз уж решили, сразу и поделим. Чтобы зря не надрываться.

— И то верно, — поддержал его барсук. — Делить, так лучше уж сейчас!
— Э-э-э, нет! — замахал лапами зайчишка. — Я так не согласен! Я до дома просил вас дотащить.

— До дома, до дома… — досадливо передразнили его ёж и барсук. — Чудной ты какой-то!
— И вовсе я не чудной! — обиженно шмыгнул носом зайчишка. — Просто мне захотелось, чтобы все увидели, как вы мне помогаете, какие вы замечательные друзья…
— А-а, ну тогда…Тогда, конечно…

И — кто зубами, кто лапами — ухватились они снова все вместе за тяжеленный мешок и потащили его дальше, к заячьему дому.


ЯШКИНЫ ГАЛСТУКИ

Жил в одном городе нищий по имени Яшка.

— Только вы не думайте — говорил он, — что звали меня всю жизнь Яшкой. Звали меня когда-то и по имени-отчеству. Был я когда-то большим, уважаемым человеком. Да мало ли чего с кем не случается…

Кто верил ему, кто не верил, но многие, всё-таки, не сомневались в том, что говорил он правду. Да и то сказать — не было ещё такого случая, чтобы Яшка, нищий оборванец Яшка, появился в людном месте без галстука. И галстук был у него не один, а целых семь штук! И все они были разные — что по цвету, что по размеру, что по фасону. Носил же он свои галстуки не когда какой вздумается, а по особым правилам.

В понедельник на шее у него был белый галстук, во вторник — серый, в среду — серо-буро-малиновый, в четверг — чёрный в белый горошек, в пятницу — белый в чёрный горошек, в субботу — розовый, а в воскресенье — ярко-ярко-красный.

Люди привыкли к Яшкиным галстукам, и если кто забывал, какой сегодня день, тут же подходил к Яшке, глядел на его галстук, и всё становилось понятно. А раз понятно — бросай в кружку монету и до свиданья! Одним словом, получалось так, что зарабатывал Яшка себе на хлеб галстуками.

Жил он так год, два, но ничего нет на свете постоянного.

Подошёл к нему как-то раз один богатый господин.

— Здравствуй, — говорит, — братец. Слыхал и я про твои галстучные дела. — И подаёт нищему Яшке монету.

— Спасибо, — отвечает Яшка и тут же, выпятив вперёд свой серый галстук, сообщает: — Нынче у нас вторник.

Богач кивнул головой, затем вынул из кошелька новенькую крупную купюру и говорит:

— Слушай, а какой галстук ты надеваешь по воскресеньям?
— Красный, — отвечает Яшка.— А что?
— А то, — говорит богач,— что воскресенье — это мой самый любимый день!
— Ну и что? — спрашивает Яшка.
— А то, что хочу я, чтобы лично для меня ты целый месяц сидел на вот этом самом месте в воскресном галстуке! Сможешь, нет? — И протягивает нищему Яшке деньги.

— Ничего не понимаю, — говорит Яшка.
— Да что ж тут понимать?— возмутился богач. — Бери деньги, надевай красный галстук и целый месяц показывай воскресенье! И будет лично для меня каждый день праздник и веселье!
— А как же остальные люди? — спросил Яшка. — Что они подумают?
— А зачем тебе остальные? — хрустя новенькой купюрой, удивился богач. — Ты о себе подумай!

И нищий Яшка согласился. Взял деньги и на следующее утро, хотя и была среда, появился он перед людьми в галстуке воскресном, ярко-красном.

И началась тут путаница. Кое-кто, глянув на Яшкин галстук, пошёл не на работу, а в гости. Кто-то начал на всю улицу горланить песни... И на следующий день, и в пятницу, и в субботу творилось то же самое... А в воскресенье, хотя на Яшке и был воскресный галстук, никто не поверил, что наступило воскресенье. Да и в самом деле — не праздновать же каждый день, пора и делами заняться. А вскоре и вовсе, разобравшись, что к чему, махнули все на Яшку рукой, стали обходить его стороной. Яшке ж от этого ни холодно было ни жарко — жилось ему и так припеваючи. Вечерами он посещал рестораны, катался частенько на такси, приобрёл себе полпачки самых дорогих билетов в театр оперетты, а однажды бывший нищий хотел было уж покинуть своё рабочее место, но — договор есть договор, нарушать его нельзя. К тому же, богатый господин почти каждый день наведывался к Яшке — полюбоваться его праздничным галстуком. Так что ничего не оставалось ему делать, как сидеть на своём обычном месте и показывать всем воскресенье.

Но вот закончился месяц, богач куда-то запропастился, а тут и деньги у Яшки совсем закончились… И вспомнил он снова о своих галстуках, начал носить их, как носил прежде. В понедельник — белый, во вторник — серый, в среду — серо-буро-малиновый…

Но — отвыкли люди от его галстуков, перестали обращать на Яшку внимание. А раз так — пришлось ему однажды исчезнуть навсегда неизвестно куда вместе со своими галстуками и жестяной кружкой.


ПРО ГАРМОНИСТА

Не знаю, сказка это или не сказка, но начало будет такое.

Увидел однажды деревенский гармонист Гришка по телевизору выступление знаменитого скрипача Растропелли.

— Ну, играет! Вот это играет! Вот бы мне так-то…

И решил он поменять гармошку свою на скрипку.

Приходит к соседу, говорит:

— Слыхал я, будто бы завтра ты в город, на базар, едешь?
— Ну, еду.

— Так вот. Есть у меня к тебе просьба.— И достаёт он из-за пазухи какую-то бумажку.— Вот тебе объявление, повесишь его в городе на самом видном месте, понял? Гармошку, мол, на скрипку человек меняет.

— Это ты, что ли? — спрашивает сосед.
— Я.
— А как же мы? Как же нам без гармошки твоей жить?
— Как, как... Еще веселей заживёте! — отвечает Григорий. — Видал по телеку, как Растропелли на скрипке наяривает?

— Видать-то видал, — говорит сосед. — Наяривать-то наяривает, да только мы в своей деревне к гармошке больше привыкшие. У нас ведь, сам знаешь, на скрипках не заведено играть. Да и ты — сыграешь ли?

Улыбнулся Гришка:

— Не заведено, не заведено... Заведём! Сыграем!

Вздохнул сосед, однако объявление гришкино в город с собой взял. Там, как Гришка и велел, приклеил его прямо посреди главной площади, на самом видном месте.

День прошёл, два, на третий является вдруг к гармонисту человек, сразу видно, нездешний, городской, под мышкой у него — скрипка…

— Это вы давали объявление? — спрашивает.
— Я! — обрадовался Григорий.
— Ну так что — меняемся?
— Меняемся! — отвечает Григорий.

И — поменялись они.

И не слышно теперь в деревне никакой музыки.


ДВА ИВАНА

Жили-были в одной деревне два Ивана — Иван-дурак и Иван Иваныч. Иван-дурак, вообще-то, по отчеству тоже был Иваныч, но по отчеству его сроду никто не звал, потому как не было у него, как у Иван Иваныча, собственной мельницы да брата в городе с золотыми погонами. Зато был у Ивана-дурака говорящий попугай. Что ему Иван на ушко ни шепнёт, то он на всю деревню и орёт.

И вот подходит как-то раз Иван-дурак со своим попугаем к мельнице. Глядит — а там, на ступеньках развалившись, Иван Иваныч сидит.

— Здравствуй, Иван Иваныч! — говорит Иван-дурак.
— Здравствуй, Иван-дурак! — отвечает Иван Иваныч. — Куда бредёшь?
— Сам не знаю, — говорит дурак. — Куда ноги ведут!
— Ну-ну. А не позабавишь ли ты меня своей птичкой?
— Позабавлю, — говорит Иван-дурак, — я не жадный.

Снимает с плеча попугая и что-то на ушко ему шепчет. Выслушал его попугай внимательно, пёрышки расправил, шею вытянул да как заорёт:

— Иван Иваныч дурак! Иван Иваныч дурак!

Как услыхал Иван Иваныч такие слова — глаза округлил, кулаками замахал:

— Да ты смеешь ли? Да ты понимаешь ли?
— А что тут понимать-то? — удивился дурак. — Птица правду говорит.
— Какую такую правду?— затопал ногами Иван Иваныч.

— Обыкновенную, — отвечает Иван-дурак.— Среди нас ведь не один ты Иваном зовёшься? Не один. Да и по отчеству, ты — Иваныч, и я тоже Иванычем записан. Так что…

— Иван Иваныч дурак! — снова закричал тут попугай.

— Так что... — развёл руками Иван-дурак,— напрасно ты серчаешь. Птица-то, может, вовсе не про тебя толкует.

Сказал так и пошёл прочь.

А попугай сидит у него на плече и на всю деревню горланит:

— Иван Иваныч дурак! Иван Иваныч дурак!


СКАЗКА О КАРЛИКЕ

В одном огромном городе жил-был карлик. Ни семьи, ни дома, ни имени у него не было. Карлик — вот и всё. Ночью спал он под большим деревянным мостом, а днём бродил по городу с уличным фотографом и фотографировался. Фотографировался со всеми желающими — такая была у него работа.

— Эй, не хотите ли запечатлеть себя рядом с карликом? — обращаясь к прохожим, кричал на всю улицу фотограф. — Оригинальнейший снимок!

Желающих было предостаточно. Кто фотографировался с карликом на коленях, кто заставлял карлика стоять на голове, а кто и вовсе желал, чтобы перед объективом карлик кормил его из ложечки... Фотограф не мог нарадоваться на такого помощника. Ещё бы — платил он ему мало, сам же, благодаря карлику, зарабатывал очень даже приличные денежки.

— Эй! Не желаете ли сфотографироваться с карликом? Оригинальнейший снимок!

А у карлика была мечта — скопить денег на чудодейственное лекарство, таблетки «Ростоциллин». Таблетки эти стоили очень дорого и купить их можно было в далёкой-предалёкой стране. Но зато, если верить газетам, от этих самых таблеток любой что ни на есть низкорослый человек, даже карлик, мог стать человеком роста вполне обыкновенного.

И карлик копил, копил, копил денежки…

— Эй! Не желаете ли сфотографироваться с карликом? Оригинальнейший снимок!
Дни шли за днями, недели за неделями…

И вот однажды пересчитал карлик все свои сбережения и решил, что пора ему отправляться в далёкую-предалёкую страну.

Не хотел отпускать его фотограф:

— Ох, беда тебе будет, беда от этих таблеток.

Но не стал прислушиваться к нему карлик, отправился в далёкую-предалёкую страну.

Месяц прошёл, два, повернуло на третий…

Наконец, возвратился карлик, вернее, бывший карлик домой. Не обманули его, не одурачили газеты, настоящим чудо-лекарством оказались таблетки "Ростоциллин". Сам себя не узнавал бывший карлик, глядя на собственное отражение в стеклянных витринах магазинов.

Но сколько собой ни любуйся, а кушать-то всё равно хочется. Начал бывший карлик искать себе работу. День ищет, два ищет, никуда его не берут.

— Что умеешь делать? — спрашивают.
— Фотографироваться.
— И всё? И только?

Посмеивались плотники, улыбались сапожники, отмахивались от него руками штукатурных дел мастера да художники.

Наконец, взял его к себе в ученики один дворник. Взял, да вскоре с ним и расстался.

— Руки, — говорит, — у тебя какие-то не такие, не держучие.

И осталось бывшему карлику одно: снова идти к знакомому фотографу.

Не признал его сначала фотограф, затем пригляделся внимательно да и говорит:

— Работу ищешь? Так ведь не нужен мне такой работник. Ты мне, когда был карликом, тогда был нужен.

Понял всё карлик, вернее бывший карлик. Собрал он все свои последние монеты, купил на них старенький, подержанный фотоаппарат, нашёл себе помощника — карлика, и стал уличным фотографом.


ПРО ЛЮБОВЬ

Полюбил один парень девушку, а та ему говорит:

— Не верю я, что на свете бывает любовь.

Обиделся парень:

— Как же так? Сколько песен, сколько стихов о любви написано, а ты не веришь…

— Да мало ли кто о чём напишет, — говорит девушка. — Всему если верить, и голова своя будет не нужна.

— А если, — говорит парень, — стихотворение о любви я сочиню, поверишь тогда?

— Поверю, — отвечает девушка, — если будет в нём столько слов, сколько нам с тобой вместе годов.

А было им вместе годов — ровно тридцать шесть.

Побежал тут парень домой, принялся из тридцати шести слов стихотворение сочинять. Всю ночь не спал, к утру сочинил. Прибегает к девушке, «Ну, — говорит, — слушай!»

Начал он стихи ей читать. Волнуется, читает, а девушка — слова считает.

Только парень рот закрыл, говорит она:

— Что это у тебя всё ах да ах? Разве ахи — слова? Ахи не считаются.

Снова побежал парень домой, принялся стихотворение переделывать. Весь день переделывал, к вечеру закончил. Прибегает к девушке. «Ну, — говорит, — слушай!»

Начал опять стихи ей читать. Волнуется, руки к груди прижимает, а девушка — слова считает. Не успел он рот закрыть, говорит она:

— А чего это у тебя так много одинаковых слов? Почти в каждой строчке — любовь, любовь... Ты лишние-то слова выкинь.

Вздохнул парень, снова отправился домой — стихи переделывать. Всю ночь переделывал, наутро является, «ну, — говорит, — слушай…»

Волнуется опять, читает, а девушка — слова считает. Только он рот закрыл — говорит девушка:

— Опять неправильно.

— Что такое? — удивился парень. — Или слов не тридцать шесть?

— Слов-то тридцать шесть, — говорит девушка, — да дело в том, что у меня сегодня день рождения, а это значит, что к общей сумме единицу надо добавлять.

Не выдержал тут парень:

— Ну, — говорит, — поздравляю! У тебя годов добавилось, а у меня — ума!

И расстался он навсегда с этой девушкой.


МУРАВЬИНАЯ ЗАВИСТЬ

Встретились как-то раз на лесной тропинке заяц и муравей. Глядит муравей: а у зайца — лапа забинтована…

— Что это с тобой? — спрашивает муравей.

— Да вот — медведь наступил... — отвечает заяц.

— Надо же... — сочувственно покачал головой муравей. — Не повезло тебе как…

— Да разве только мне? — вздохнул заяц. — Он ведь и еноту лапу оттоптал.

— И еноту? Ну и ну... — удивился муравей. — И как же это вас угораздило?

— Как, как... — почесал за ухом заяц. — Попался б ты ему на глаза, и тебя бы угораздило. Он ведь, знаешь, что придумал? Хоровод вокруг елки заставил нас водить вместе с собою. Вот и... — Заяц приподнял забинтованную лапу, вздохнул: — Вот и результат…

— Да-а, жаль мне вас, — сказал муравей. — Жаль... Хотя — с другой стороны — можно вам и позавидовать.

— Позавидовать? — удивился заяц. — Чему?

— А тому, — сказал муравей, — что вам с енотом медведь может на лапу наступить, а вот мне — не может…

Заяц с недоумением поглядел сначала на муравья, затем — на свою забинтованную лапу, почесал затылок:

— Зависть у тебя какая-то странная...
— И ничуть она не странная, — обиженно сказал муравей. — Был бы ты такой, как я, маленький, и тебе о том же думалось бы…

— О чем думалось? — ничего не понимая, округлил глаза заяц.

— А о том, — сказал муравей, — что было бы неплохо, кабы и мне, так же, как и другим, на лапку можно было наступать. А то ведь... норовит каждый наступить на всего меня целиком, на всего сразу...


НАДКУШЕННОЕ ЯБЛОКО

Гулял как-то раз по саду муравей. Гулял-гулял и оказался вдруг на самой верхушке самой высокой в саду яблони. Смотрит: а там, на этой верхушке, надкушенное яблоко висит. И что удивительно, надкушенное не кем-нибудь, а — человеком…

— Вот так история! — покачал головой муравей. — Как же он смог сюда дотянуться? На табуретке стоял, что ли? Так ведь не бывает таких больших табуреток... С лестницы достал? Так ведь и лестниц таких высоких что-то я нигде не видел… А может быть, как-нибудь изловчился да подпрыгнул? Так и это вряд ли возможно — не те у него способности. А уж о том, чтобы взобраться на такую тоненькую веточку, как это сделал я, — ему, бедняге, и мечтать не стоит…

Муравей снисходительно улыбнулся, смело посмотрел сначала вниз, на землю, затем вверх, на небо…

— То ли дело мы — муравьи! — Он гордо оглянулся по сторонам, приосанился. — Нам не то что на яблоню — на самую высокую секвойю забраться — раз плюнуть! Ну так ведь это ж мы! А вот как они — эти двухлапые, то есть, четырехлапые существа, умудряются иногда достигать подобных высот?..

Муравей задумался, почесал затылок.

— А впрочем, — сказал он,— вполне может быть, что и среди них встречаются очень даже способные существа. Возможно даже ни в чём не уступающие нам, муравьям.


ПРО ПУГАЛО

Жило-было на огороде пугало. Вместо головы у него на тонкой деревянной шее красовался дырявый горшок, вместо рук — торчали кривые палки. А одето было пугало в потертый, залатанный, непонятно какого цвета плащ с одной пуговицей и одним внутренним карманом. И вот в этом-то кармане — представляете? — лежала себе, полёживала, неизвестно кем и когда туда положенная, золотая монета…

Пугало знало, что лежит у него в кармане, и поэтому считало себя самым богатым пугалом во всей округе! Но — как и все богачи на свете — тратить свой капитал пугало не торопилось.

«Успеется, — говорило оно. — Дождутся денежки своего часа. Будет у меня и плащ новый, и фуражка с блестящим козырьком, и … Да мало ли чего еще будет!»

А между тем, жизнь у пугала, как и у всех богачей на свете, была полна тревог и подозрений. То ему казалось, что в заветный карман забрались мыши и прогрызли там дырку, то чудилось, что тёмной ночью кто-то пытается его ограбить…Особенно же замирала у него душа в тот момент, когда на огороде появлялись люди. Они пололи, поливали грядки, весело смеялись. А пугало дрожало и думало: «Вот как заберётся кто-нибудь в мой карман…»

А однажды подбежал к нему какой-то мальчишка с пустыми консервными банками и принялся эти банки навешивать ему на сучковатую шею. И пока он их навешивал, не одну страшную минуту пережило пугало…

Доводилось ему волноваться и по иным, не менее кошмарным, поводам — то дубасило его градом, то жуткий ветер срывал с него, сдёргивал скудную одежонку…

А ближе к концу лета стали сюда частенько наведываться старик со старухой — огородные хозяева. Они останавливались недалеко от пугала; старик довольно потирал руки, загадочно прищуривался, говорил:

— Эх, старуха, чует моё сердце — забогатеем мы скоро!

Душа от этих слов у пугала замирала: «Неужто догадывается?»

А однажды старик сказал слова еще пострашнее:

— Богатство-то наше, старуха, вот оно — рядышком!

У пугала при этом все внутри оборвалось…

«Неужто и впрямь ему всё известно? А если так, то почему же тогда… почему же он…»

Но никаких ответов на все эти «почему» не находилось, кроме одного — грабёж откладывается до следующего раза…

«Пошёл бы уж дождь, что ли, — мечтало пугало. — Может, тогда перестали бы шляться тут всякие».

И услыхали, видно, тучи просьбу богача — начался вскоре дождь. Он поливал целую неделю, и пугало было так счастливо все эти дни. Оно стояло посреди грядок в оборванном, промокшем до нитки плаще, и — радовалось…

Но радость, как известно, всегда сменяется неприятностью. Через неделю выглянуло солнце, подсохла земля, и снова появились на огороде старик со старухой. Они на этот раз приехали на большущей телеге, запряженной двумя лошадьми.

«Да-а… — обречённо подумало пугало. — Теперь-то уж, точно пропало моё золото...»

Старик же со старухой, совсем не глядя в его сторону, принялись таскать в телегу арбузы, кабачки, лук, помидоры…

Старик довольно потирал руки, радостным голосом говорил:

— Вот оно — наше богатство! Ишь, сколько нагрузили-то!

— А с этим оборванцем что будем делать? — спросила старуха, показывая рукой на пугало.

— С этим? — подошёл к пугалу старик. — А вот что! — И тут же взял он и выдернул испуганного богача из земли. Выдернул, деловитым голосом сказал:

— Весной другое сделаем!

— И то верно, — согласилась старуха. Согласилась и оттащила пугало на край огорода, туда, где лежала куча полусгнившего бурьяна…


ПРО ПСЕВДОНИМЫ

Прослышал как-то один мужик, что некоторые люди — особенно артисты, писатели, журналисты — берут себе псевдонимы, и говорит:

— А возьму-ка и я себе эту штукенцию! А что? Глядишь и пригодится. Тем более — ни покупать его, этот псевдоним, ни просить ни у кого не надо — бери задаром и пользуйся! И даже не один, говорят, можно взять, а … сколько хочешь! А чего ж и не взять — не на горбу ж их таскать…

Сказано — сделано. Взял мужик себе сразу четыре псевдонима.

— Ничего, — говорит. — Много не мало.

Рассказал обо всём жене.

— Теперь, — говорит, — я тебе не Ванька Кусок, а Иванело фон Кускело. Поняла? Или — Ван де Шматок. Ещё можешь звать меня — Ив Куско или Жан Шматко.

Жена — хотя и была женщина со средним образованием — никак к этим Ванькиным мудрёным именам привыкнуть не может, то по-старому его, Куском обзовёт, то каким-нибудь Шматкусковским… Мужик нервничает, ругается:

— Да что ж ты такая бестолковая! Прямо хоть на лбу тебе пиши эти псевдонимы! А впрочем — зачем на лбу, если можно…

Взял он кисточку, краску поярче и все свои псевдонимы написал… на вёдрах! Благо, вёдер у них было в дому предостаточно.

— Ну, — говорит жене,— теперь-то уж точно запомнишь!

И вправду — сразу веселей пошло дело с запоминанием. Вёдра-то целый день на виду. Ходит себе жена по двору, тут тебе ведро «Иванело фон Кускело», тут — «Ван де Шматок»…

Заглянула к ней как-то соседка, увидала эти вёдра, спрашивает:

— Что это у тебя за непонятности?
— Так это Ваньки моего — псевдонимы.
— Что за псевдонимы?
— Ну, вроде как имена его ненастоящие.

Удивилась соседка:

— А зачем? И вообще — какая от них в хозяйстве польза?

— Э-э, не скажи, — покачала головой Кускова жена.— Ещё какая польза… Вот в это ведро — «Иванело фон Кускело» — я теперь только помои выливаю, вот в это — «Ван де Шматок» — мусор всякий-разный выбрасываю. «Ив Куско» у меня — для картофельных очистков, «Жан Шматко» — для свинячьей мешанки. Представляешь, какое удобство? Ничего теперь не перепутаю. А ты говоришь… Польза ещё какая!


ПРО ФАМИЛИЮ

Один мужик забыл свою фамилию.  Идёт по улице, рассуждает:

— Иванов я? Да вроде бы не Иванов. Петров? И не Петров, кажись. А кто ж я тогда такой — Сидоров? — Остановился мужик, думает. — Нет, сдаётся мне, и не Сидоров я…

Вдруг видит он: почтальон по улице шагает. Обрадовался мужик — и к почтальону.

«Вот, — думает,— кому в деревне каждая фамилия известна! Вот кто всех нас тут наперечёт знает!»

Однако напрямик вопрос свой не задаёт мужик, стесняется. А говорит так:

— Письма мне сегодня нету?

А сам думает: « Если есть — на конверт погляжу — кому письмо адресовано — и всё узнаю!»

Почтальон же пачку писем из сумки вынул, молча просмотрел её. «Нет, — говорит, — ничего тебе нету».

— А может, ты фамилию мою забыл? — спрашивает мужик.

— Ещё чего! — обиделся почтальон.— Из ума я выжил, что ли?

И пошёл себе дальше.

— Эй, стой, погоди! — догнал его мужик.— Я газету хочу выписать!

А сам думает: «Сейчас он начнёт квитанцию заполнять, я и увижу свою фамилию».

А почтальон говорит:

— Поздно, дорогой. Закончилась подписка.

Тогда мужик — напрямую:

— Слушай, братец, скажи, пожалуйста, как моя фамилия?

Удивился почтальон:

— Да так же как и моя, — мы же с тобой однофамильцы.

Плюнул тут мужик с досады:

— Ну — и какая же она у тебя?
— Известно, какая, — говорит почтальон. — По отцу я пишусь да по деду.
— Так ведь…— почесал в затылке мужик, — и я по отцу да по деду пишусь…

Тут задумался он, начал деда своего, прадеда, отца вспоминать, всю родню. Вспоминал, вспоминал, а потом вдруг как стукнет себя кулаком по лбу:

— Так ведь Лепёшкины мы! Лепёшкины!


ЗАДУМЧИВЫЙ МУРАВЕЙ

Сидел себе как-то раз под деревом, на сухом, тёплом листочке задумчивый такой презадумчивый — муравей. Сидел себе да посвистывал. Вдруг бежит мимо него другой муравей — торопливый такой, суетливый.

— Эй, — говорит, — что сидишь, в одну точку глядишь?
— Да так.

— Эх, не муравьиное это дело, скажу я тебе — на месте сидеть. Полезем-ка лучше со мной на дерево — по листочкам, по веточкам погуляем, коровок подоим, молочка сладенького попьём.

А известно, что у муравьёв есть свои коровки — тли называются. Муравьи ухаживают за ними, пасут их на деревьях, доят и с удовольствием пьют сладенькое молочко.

— Ну так что — полезем? — предложил торопливый.

— Нет, я высоты боюсь, — отвечает задумчивый муравей. — Полезай-ка лучше сам. А мне молочка оттуда немножко принесёшь. Принесёшь — я тоже с тобой чем-нибудь поделюсь.

— Давай так, — согласился торопливый и полез на верхушку доить своих коровок. Полез, а задумчивый муравей сидит себе под деревом, посвистывает и, конечно же, о чём-то думает…

Вдруг появляется перед ним ещё один муравей — толстенький такой, рыженький.

— Привет! — говорит. — Чем занимаешься?
— Да ничем.

— Оно и видно, — говорит рыженький. — А не желаешь ли пойти со мной? Там, за тропинкой, я нашёл большую вкусную личинку майского жука. Да дело в том, что мне одному её не съесть.

— Нет, я боюсь через тропинку ходить, вдруг кто-нибудь наступит, — отвечает задумчивый муравей. — Ты уж лучше сам иди. Наешься там, а что останется — мне притащишь. Я с тобой тоже чем-нибудь поделюсь.

— Можно, — согласился толстенький-рыженький и пошёл к своей личинке. Пошёл, а задумчивый муравей сидит себе под деревом, посвистывает и, конечно же, о чём-то думает.

Вдруг появляется перед ним ещё один муравей — с маленьким муравьиным ведёрком.

— Что делаешь? — спрашивает.
— Сижу, жду.

— Да разве это муравьиное дело — сидеть и ждать? Пойдём-ка, братец, со мной. Я знаю место, где можно без особого труда собрать много-премного отличной холодной росы. И совсем недалеко — на кукурузных стеблях.

— Нет, я не пойду, — отвечает задумчивый муравей. — Я недавно на этих самых стеблях так поскользнулся, что до сих пор бока болят. Ты уж лучше сам сходи. Напьёшься там да ещё и мне немножко принесёшь. А я с тобой тоже чем-нибудь поделюсь.

— Согласен, — сказал муравей с ведёрком и побежал к кукурузным стеблям. Побежал, а задумчивый муравей сидит себе под деревом, посвистывает и, конечно же, о чём-то думает.

Глядь — а вот он и торопливый муравей со сладеньким молочком возвратился.

— Пей, — говорит, — угощайся.

— Спасибо, братец, — поклонился ему задумчивый муравей. — На добро твоё и я добром отвечу. Приходи завтра ко мне обедать. Личинка будет вкусная, роса целебная.
— Да ну? Жди тогда в гости.

Только торопливый муравей ушёл, толстенький явился с личинкой.

— Держи, — говорит. — Такая вкуснятина!
— Вот спасибо, — отвечает задумчивый муравей. — Приходи завтра ко мне в гости. Молочко будет сладенькое, роса целебная.
— О-о-о, это я люблю.

Только ушёл толстенький, прибежал муравей с ведёрком.

— Угощайся, — говорит. — Роса такая чудесная.
— Спасибо. Приходи и ты завтра ко мне обедать. Личинка будет вкусная, молочко сладенькое.
— Приду, обязательно приду.

А на следующий день все приглашённые собрались под деревом — обедать. И, конечно же, пообедали на славу. Кушанья, питья было — сколько хочешь. И молочко сладенькое, и личинка вкусненькая, и роса целебная…

Все были очень довольны и благодарили хозяина — муравья, который целый день просидел под деревом.


БОДЛИВАЯ КОРОВА

Жила-была в одном селе бодливая корова. Целыми днями она что-нибудь да кого-нибудь бодала — то плетень, то ржавое ведро, то дерево, а то, случалось, и зазевавшуюся свинью рогами поддевала и соседского барана. Но особенно нравилось ей бодать большое железное корыто, стоявшее посреди двора, под навесом. Каждое утро корова подходила к нему, выпивала из него воду, а затем, довольно облизнувшись, начинала поддевать пустое корыто рогами. Корыто при этом гремело, гудело на весь двор, а корова ухмылялась да приговаривала:

— Шуми-шуми, мне это так приятно!

И одного дня не проходило, чтобы корова не почесала свои рога об это корыто. А уж как начинала она их чесать, такая кругом поднималась суматоха... Всполошённые куры кудахтали, возмущённые индюки, куда глаза глядят, бежали, испуганные свиньи уши затыкали... Особенно же страдал от этих коровьих развлечений пёс по кличке Барбос. Мало того, что ночами он не спал, хозяйское добро охранял, так ещё и днём не было ему никакого покоя, не мог он как следует отдохнуть. Пытался было Барбос по-доброму, по-хорошему поговорить с коровой — да куда там! Она и слушать ничего не хотела.

И вот как-то раз подошла эта бодливая корова к корыту, начала, как обычно, пить воду. Куры, гуси и прочие, видя такое дело, загодя в стороны поразбегались, в щели позабивались, уши начали затыкать…

— Эй, корова! — раздался тут из собачьей конуры голос Барбоса. — Ты что, опять пошуметь решила?

— Угу-у-у, — отвечает корова, — решила. Сейчас вот только напьюсь.

— Ох, не советовал бы я тебе, не советовал бы... — сочувственно покачал головой пёс Барбос.

— Что — не советовал?
— Шум-гам-тарарам тут учинять — вот что.

Удивилась корова, недоумённо поглядела на Барбоса:

— Это почему же?
— Да потому, — сказал Барбос, — что вода нынче в корыте не такая, как всегда, а из речки взятая.
— Ну и что? — спросила корова.

— А то, что речка эта недавно плотину прорвала, три забора поломала и лодку большую в щепки разнесла.
— А при чём здесь я? — удивилась корова.

— Да при том, — сказал Барбос, — что напившись этой бешеной воды, тебе ни в коем случае нельзя делать резких движений, иначе брюхо твоё может лопнуть, и рога напрочь отвалятся!
— Да ну-у-у... — растерянно промычала корова.

— Вот тебе и ну, — сказал хитроумный пёс. — Сейчас вот напьёшься, начнёшь бодать корыто и…

Корова испуганно поглядела на воду, медленно отошла от корыта.
— А если... не начну? — настороженно спросила она.

— Ну, если не начнёшь, — сказал пёс Барбос, — тогда другое дело, тогда и брюхо, и рога твои останутся целы.

Вот так пёс по кличке Барбос сумел угомонить бодливую корову.


2021

Публикуется по авторской рукописи

Вячеслав Колесник, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2021