АЛЕКСАНДР ОСЫКОВ


ЛУКИЧ

Когда я был маленьким, в нашем доме, в подвале, располагалась котельная, где работал истопником седой хмурый мужик, которого все звали просто по отчеству — Лукич. И летом и зимой он ходил в одной и той же грязной ватной телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, пьяно пошатываясь и не обращая внимания на неодобрительные, а порой и презрительные взгляды людей.

Обыкновенно, Лукич начинал прикладываться к бутылке ещё с самого утра и к вечеру набирался так, что засыпал прямо в котельной. И вот тут для нас, озорников-несмышлёнышей, начиналось веселье. Мы собирались ватагой, человек семь-восемь, у зарешечённого окошка котельной и истошными голосами принимались вопить:

— Пьяница, пьяница, за бутылкой тянется.

А потом ещё громче и обиднее:

— Лукич-дурак, курит табак, спички ворует, дома не ночует.

Так мы могли изводить бедного истопника пять, десять, пятнадцать минут, без передышки. И при этом с каким-то смешанным чувством шкодливого азарта и пробирающего до самых пяток ужаса ожидали момента, когда заспанный, с седыми всклокоченными волосами, озверевший от наших дразнилок, Лукич выбегал из подвала и с громкой бранью начинал гоняться за нами по двору, шумно топоча старыми кирзовыми сапогами. Мы бросались врассыпную, кто куда, и всякий раз оказывалось, что неуклюжий и неловкий Лукич никого не мог догнать. Побегав за нами с полминуты, он начинал задыхаться, останавливался и, сердито махнув рукой, возвращался к себе в подвал.

Но однажды мы, похоже, разозлили Лукича не на шутку, потому что гонялся он за нами особенно долго, а потом почему-то решил поймать именно меня. Еле увернувшись от его грязных, пропахших табаком и углём рук, я в ужасе бросился бежать со двора на улицу, свернул в школьный сквер и что есть духу помчался по аллее. Лукич начал уже отставать, когда я вдруг зацепился за что-то ногой, чуть не упал и заметил боковым зрением, что мой замечательный перочинный ножичек, с которым я никогда не расставался, выпал у меня из кармана и валяется на асфальте. Я притормозил, быстро нагнулся за любимой вещицей, но едва успел поднять и положить в карман, как тут же с ужасом ощутил на своём плече тяжесть от прикосновения грубой мужской руки. От страха я был не в силах ни пошевелиться, ни вымолвить слово. Лукич повернул меня к себе лицом и, продолжая больно сдавливать плечо, глянул сердитым, злым взглядом. Я зажмурился и простоял так, наверное, всего несколько секунд, но мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем я услышал хриплый и грубый голос:

— Тебе лет-то сколько, пацан?

Я собрался с духом и, стыдясь смотреть Лукичу в глаза, еле слышно пролепетал:

— Четыре. Скоро пять будет.
— А звать как?
— Саша.

Лукич, продолжая смотреть на меня всё ещё сердитым взглядом и тяжело дыша, заговорил вдруг тихо, почти шёпотом и как бы с трудом подбирая слова:

— И мой вот младшенький... Тоже Сашка... Был... Как ты беленький, в мать... Когда на фронт уходил, пять ему исполнилось... Меня вот война пожалела, а их нет... Никого нет...

Губы у Лукича задрожали и я, подняв голову, с удивлением увидел, как из глаз его по щекам, заросшим густой седою щетиной, покатились настоящие слёзы. Помню, что тогда это меня просто поразило, так как прежде мне не приходилось видеть плачущих мужчин.

Я видел несколько раз, как плакала моя мама, как плакали из-за четвёрок мои сёстры — круглые отличницы, как плачут, ушибив коленку, мои сверстники, но чтобы взрослый дядька, да ещё такой большой и страшный, как Лукич, вдруг взял да и расплакался!? Потрясённый, я смотрел и не верил своим глазам. Тем временем Лукич отпустил моё плечо и уже спокойным, почти ласковым голосом сказал:

— Ладно, Бог с тобой. Беги, пацан.

Легонько шлёпнув меня, он развернулся и тяжело зашагал прочь, громко стуча старыми солдатскими сапогами.

Во мне же вдруг словно проснулся прежний, леденящий душу страх. Почти ничего не соображая, я побежал вперёд, подальше от ужасного Лукича, перелез через какой-то штакетник и очутился в незнакомом, нелюдимом переулке, среди частных домов, окружённых высокими, неприступными заборами. Вконец выбившись из сил, я остановился, чтобы перевести дух, и тут остро и ясно осознал, что заблудился. На улице между тем стемнело. Откуда-то донёсся женский голос:

— Саша, хватит гулять, поздно уже. Быстро домой!

И хотя голос был похож на мамин, я с отчаянием в душе понял, что это зовут не меня. Слёзы сами стали наворачиваться на глаза, но я усилием воли заставил себя не плакать и решил, что надо просто идти вперёд, авось куда-нибудь и выйду. Вскоре я действительно вышел на широкую, по-вечернему оживлённую, но, к сожалению, незнакомую улицу. И тут я увидел двоих военных, одетых в новенькую, с иголочки форму, в начищенных до блеска сапогах. Моё сердце радостно забилось. «Солдаты! Эти точно не обидят», — пронеслось в голове, и я тихонько пристроился сзади.

Военные оживлённо беседовали и не обращали на меня никакого внимания. Я же, стараясь идти с ними в ногу, радостно затопал, по-солдатски размахивая руками, как вдруг — о, чудо! — узнал до боли знакомые, обшарпанные металлические ворота, за которыми виднелся мой дом. Я тут же перешёл на бег и, ещё только влетев во двор, увидел у дверей нашего подъезда встревоженных маму с отцом. «Ох, и попадёт же мне сейчас», — подумал я, почему-то совсем не страшась наказания.

Но, вопреки ожиданиям, родители встретили меня ласково. Видимо, к этому моменту их первоначальный гнев из-за моего отсутствия уже перерос в настоящую тревогу.

Так что отец, когда я подбежал к ним, обнял меня за плечи и сказал совсем не сердито:

— Слава Богу, нашёлся. Ну-ка, домой быстро и спать!

Мама же ничего не говорила, а только целовала меня в щёки и в лоб мокрыми от слёз губами. Я выскользнул из родительских объятий, быстро прошмыгнул в квартиру, мигом разделся, выключил в комнате свет и почти сразу заснул.

Мне снилось, как огромный, страшный Лукич гонится за мной, настигает, хватает за плечи, поворачивает к себе и вдруг начинает гладить по голове, приговаривая:

— Сыночек, сыночек мой миленький.

Проснувшись утром, я долго лежал с закрытыми глазами, притворяясь спящим, и вспоминал события вчерашнего дня. Мне опять стало стыдно за себя и за своих друзей, и я подумал о том, что никогда больше не пойду с пацанами дразнить Лукича и издеваться над ним. А после, уже днём, гуляя во дворе, я вдруг подошёл к распахнутому окошку котельной, просунул руку между прутьев металлической решётки и, совсем чуть-чуть поколебавшись, осторожно положил на подоконник маленький перочинный ножик, представляя, как обрадуется подарку Лукич.




Источник: Писатели Белогорья. В 3-х томах. Том 1. Проза. — Белгород: Константа, 2014. Стр. 394-397




Виталий Волобуев, 2015, подготовка и публикация