ЛЮДМИЛА ЧУМАКИНА

ЗАМЕТКИ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ

Эти заметки — о литературе. Но без вводных слов начать их не могу. Сегодня, когда не молчат ни музы, ни пушки, когда мы живем днем с огнем, когда Слово, явленное на всех языках, стало доступно для прочтения (от Махабхараты до Библии) — именно сегодня Образ Мира в который раз въезжает в эпоху падения. Как после этих слов перейти к литературе? А так: собравшись с духом! Все же самой великой ценностью остается маленькая жизнь, работающая в трех измерениях: Вера, На­дежда, Любовь.

В моей маленькой жизни есть комната, состоящая из книжных полок. Самое любопытное, что есть на Земле, — говорящие со мной люди из всех эпох. Это тот огонь, который и есть — свет в окне. И одно «окно» — в Белгороде. Для начала я выхвачу из общей кучи несколько имен: Чернухин, Литвинов, Ташков... Для начала. И поступлю так: сконцентрируюсь на самом дорогом для меня. Это будут небольшие по объему заметки. И — однобокие. Но одна сторона медали — уже медаль.

Часть I

Давно искала случая сказать не только в письмах, но, выйдя за их рамки, — о «блоковских вьюгах» в стихах Игоря Чернухина. Человек с лагерной нашивкой, «прошедший Джезказган», напи­сал: «И слово Русь звучит во мне, как Бог в российской круговерти». Я давно обратила внимание на то, что у Чернухина Блок очень близко в памяти. В его стихах нет блоковских интонаций, но именно этот Поэт повлек его к вечно открытой теме: Женщина. Сила чернухинских стихов не столько в том, что «адресная» женщина изводит его душу, сколько в том, что душу изводит Огромное Беспокой­ство, в котором повинны и Женщина, и Родина, и Рок, и те высокие Очи, наблюдающие его душевные вьюги и принуждающие поэта ерзать в самом себе, не находить ни сна, ни покоя, ведать страх, слезу, чтобы, наконец, признать Высшую Волю над собой... Но это только одно из состояний души (попробуй удержи!). Сильна тяга земной любви к женщине, завьюженной временем, далью... («Ах, Елена, белая колдунья...») И стихи гонятся за той, что под блоковской снежной маской, а «у той» — много лиц.

«Дай мне ее Пришествия —
      главного в жизни события...»

Но что скажут о всей боли эти оторванные от стихотворения («Женщина в черном») две строчки?! Ровно ничего. Только все стихотворение способно отдать всю боль.

А между тем «Женщина в черном» — большая боль Поэта, и — в ряду лучших его стихотворе­ний. В трех последних книгах старые стихи кочуют: то идут подряд, то врозь, но там, где они вперемешку с поздней бесценной добавкой («Я вышел от тебя на тихий дождь», «Ночью проснусь от дрожи», «Хроника души», «Ночные диалоги»...) — там происходит мистерия, стекание времен и чувств в единое остановившееся время и чувство, затянутые в снежную воронку. Если стереть даты, как это случилось в книге «Земное время», то стихи шестидесятых годов прошлого века, переме­шанные со стихами нового века, — не проигрывают и не выигрывают, а кажутся (все) написанны­ми в один час и одной женщине.