АНАСТАСИЯ КИНАШ

Студентка филологического факультета НИУ БелГУ. В детстве любила калькуляторы больше барби, а футбол любила больше создания пасочек.  Потом что-то пошло не так, и внутренняя девочка одержала победу. Стихи начала сочинять в детстве, но только совсем недавно они стали похожи на стихи. Много читает, мало путешествует. Изучает иностранные языки, хотя с математикой её дружба крепче. Несмотря на третий курс филфака за плечами, до сих пор пунктуационно безнадежна.


НАМ БУДЕТ ЛУЧШЕ НЕ ЗДЕСЬ...


КАК ПОБЕСЕДОВАТЬ С МОРЕМ

Всё очень просто — корни уходят в детство:
В доме скрипучем пахнет весной и тестом —
Мама на кухне тесной печёт ковриги,
Ты на полу жадно читаешь книги.
Синие волны, лохмы густых туманов,
Чайки, прибои, тёмных закатов раны…
Вырастешь — в путь, в море, лихим матросом!
Папа смеётся, давится папиросой.

Время уходит, мелким песком струится.
Море молчит. Письма летят как птицы.
Мама исправно шлёт три десятка строчек,
Горькие фразы, робкий дрожащий почерк.
Папа ушёл, возится с новым сыном.
В комнате съёмной пахнет табачным дымом,
Солью и небом. Сумки ждут в коридоре.
Утром ты вместе с ними уходишь в море.

Годы, как волны, бьются пушистой пеной,
Вот ты моряк — ловкий, поджарый, смелый…
Море молчит, только теперь иначе.
Это затишье страшное что-то значит.
Письма иссякли после ухода мамы.
Перед глазами люди, причалы, страны,
Словно картинки книжные пляшут, слепнут.
Голос охрип, к ночи окрепнет ветер.

Вот он итог — не обогнёшь погони:
Чёрное море раненым зверем стонет,
Тянется жадно к палубе, бьёт тараном…
Знаешь — ведь в море, в море уходят рано.
Доски скрипят, будто вернулся в детство:
Папа в гостиной, мама мешает тесто….
Море поёт. Вторит грозе и горю.
Ты научился слышать и слушать море.

*  *  *

Пока все упрямо в кузнях ковали счастье,
утирали пот и слезы с горячих щёк,
жгли до мяса руки... Мне дали имя Настя.
Но забыли, видно, что-то додать ещё,
но забыли что-то важное обозначить,
проложить пунктиры вдоль голубой души...
Как ни бейся, а уже раскроить иначе не удастся.
Чем заполнили, тем дыши...

Тем живи и плачь, сбивай об асфальт колени,
спотыкайся в диких травах и ковылях.
Каждый день — последний и никаких рождений
чудотворных искр и бликов в живых глазах,
только так как надо-правильно, по указке,
не тревожась очертаньями на стене...

Пока все тянулись ввысь и слагали сказки
о любви, драконах, рыцарях и войне,
чтобы всё плохое делалось понарошку,
чтобы серый тать в ночи не кусал бочок...
Я дичала, как у топи гнилой морошка,
как в саду заброшенном пышно цветёт дичок.

А теперь, теперь, когда колея затёрта,
перекошен парус и перепутан курс,
когда в сердце красном судорожно и мёртво
шевелится слово, но не находит чувств,
на меня глядят испуганно и тревожно,
презирают как больного проказой и,
словно видя что-то страшное там, под кожей,
неживое нечто бьющееся в груди
отступают в сторону, шепчутся в переулках,
тычут пальцем в спину, крутят им у виска...

Извините, я сама слышу отзвук гулкий
в каждом слове. В каждом вздохе сквозит тоска

Мне так стыдно...стыдно! Но не пробить расчёта,
не запаять камнем прочным такую брешь.
Я к себе привыкла как привыкают к гнёту
снега крыши. Я раскрыла себя настЕжь,
нараспашку — чтобы каждый сумел заметить,
убедиться смог в проёме пустом.

Порой
Сквозь дыру уходит в небо весенний ветер
И я даже чувствую — как это
Быть живой.



ЭВЕРЕСТ

1.

Когда кончается страх и снег
почти не слепит глаза, тогда
Он говорит в пустоту:
— Привет,
Я жив, а прочее ерунда.
Я знаю, все отболит, пройдёт.
Во сне обнимет за шею сын.
Сейчас во мне только смерть и лёд,
и тлеет слабо тепло равнин.
Сейчас я вижу, как ходит Бог
по краю пропасти впереди.
Пусть я не чувствую рук и ног,
Зато я слышу его шаги...

Облиты солнцем снега кругом,
Вершина тянется к облакам...
Не плачь,
Не плачь.
Будь ему теплом,
Преградой всем на земле снегам.

2.

...внизу смешно наблюдать за тем,
как выбиваясь из тел и сил,
глотая слезы, рискуя всем,
они уходят наверх.
Из жил, из мышц натянутых человек
ползёт по склону, как чёрный жук...
Когда ты ляжешь ничком на снег,
когда захочешь услышать звук
в кисельно-вяжущей тишине,
где до обиды белым-бело,
я буду видеть тебя во сне.
Я рядом.
Слышишь?
Теперь тепло...


3.

Господь не думает о других.
Господь не думает о себе.
Он кротко и бесконечно тих
и в счастье, и в роковой беде.
Давным-давно Он ушёл от тех,
кто строил дом у подножья гор,
кто слышал ливней июльских смех
и выходил поутру во двор,
кто видел как умирал рассвет,
кто видел как закалялся зной
в горниле солнца...

Да.
Бога нет.
Внизу.
Он где-то в горах.
С тобой...



ПРО ЗРЕНИЕ

И на том сойдёшься, что лучше, верно,
Ничего не чувствовать до поры.
Сходит снег на узких аллеях сквера,
Пахнут дымом, пряным как мёд, дворы.

И уже не хочется ждать опалы,
Возводить преграды, силки плести...
Перейти бы все на земле вокзалы,
Подержать бы звёзды все-все в горсти.

Ты не слушай, правда, как там стрекочет,
Что-то очень страшное под ребром,
Холоднее стали, чернее ночи,
Непонятный, плачущий солью ком.

Это сме... Хотя и того не надо.
Есть такие вещи — один не трожь.
Твои дети звонко бегут по саду,
А на крыше храма сверкает дождь.

Здесь так просто выйти живым из боя,
И увидеть неба другого цвет....
Ты носитель смерти. Она с тобою,
Но снаружи
Нет её,
Смерти,
Нет...



ВАВИЛОНСКАЯ БАШНЯ

Выше стропила, плотники, мы на седьмом небе,
Время забыть про пот, про мечты о насущном хлебе,
Про притихших жён, про детей с грустными глазами.
Если есть Господь, то сейчас он стоит над нами.

И негоже, братцы, плакаться да лениться,
За стеною башни стрелами вьются птицы,
Что-то там кричат, по-нездешнему горько плачут.
Но Господь над нами, — теперь все пойдет иначе.

Мы пришли к Нему с погоревших от солнца пашен,
Наш житейский быт груб и в грубости своей страшен,
На земле в молитве слышится хриплый вой.
Ну а здесь до Господа-Бога подать рукой.

Он нас всех рассудит и от невзгод излечит…
Выше стропила, плотники, не опускайте плечи!
Вечер краснеет сонно, в небе горят огни…
Господи, слышишь, слышишь? Пожалуйста, сохрани.



МЁРТВЫЙ ЯЗЫК

1.

Вырвется слово
И упадёт стрелой
В травы тугие, в мяту и зверобой,
Птицей без неба
Выгнется,
Задрожит.
Каждое слово
Мёртвое
Хочет жить.
Кровью питаться, под языком болеть...
Слову без боли в небе бездонном —
Смерть,
Слову без неба биться ершом о лёд,
Мёртвое слово
Дольше живых
Поёт.
Мёртвое слово знает,
Оно — мертво.
Не прикасайся,
Не изрекай
Его.


2.

Выткется песня,
Спицей воткнётся в плоть.
Будет кусаться,
Жалиться,
И колоть,
В мясо вгрызаться, жадно в себя тянуть
Сладкую негу сердца,
Ночную жуть
Снов желтоглазых,
Зова кошмарных чащ...
Мёртвая песня —
В горле осколок,
Хрящ.
Не заглотить, не оборвать контакт,
Криком хрипи, не выхрипишь этот мрак,
Не онемеешь,
Не приручишь слова,
Мертвая песня знает — она мертва.
Клацает пастью,
К жизни ревнует звук
Мёртвая песня — жадный до мух паук.
Не обращайся к ней от тоски немой,
Не приручай её,
В тишине не пой.


3.

Вырастет голос из человека
Сам
Станет звучать
Эхом
То тут, то там,
Сталью нальётся острый клинок —
Стрела.
Только помедлил
Смотришь —
Вы-ле-те-ла.
Трубы заплачут —
Первый сигнал конца.
Бог позовёт нас
Голосом мертвеца.

Позже составят
Азбуку,
Обратят
Наши страданья
В буквенный чёрный ряд,
Наши молитвы —
В тесный фонемный строй.

Мертвый язык искренней, чем живой...



ДОЧКИ-МАТЕРИ

Проще, конечно, всё переделать тщательно,
Но, дорогая, слушай — отсчёт пошёл.
Дай ты ему хоть в детстве побыть мечтателем,
Выучить речь чаек и диких пчёл.

Пусть он услышит трав разноцветных пение,
Пусть разгорится, пусть порастёт дичком.
Ты прояви к нему хоть чуть-чуть терпения,
Не закрути раньше поры волчком.

Небо пастельное всё в самолетных росчерках,
Красное море лижет песок у ног.
Знаешь, ведь он когда-нибудь обесточится,
Станет как ты — полностью одинок.

Не тормоши, не торопи с закалкою,
В строну не спеши оттолкнуть скорей.
Взрослые девочки, не наигравшись салками,
Плохо играют в ласковых матерей.



ЖУРАВЛИКИ

Иногда я боюсь, что не выдержит главный нерв
Лопнет, звякнет струной, обнуляя заветный счётчик.
Вера в страшное — популярнейшая из вер,
Я кошмары в ладонях верчу будто это чётки.

Я не ем третий день, третий день за стеклом шуршат
Белоснежные крылья птичьи, всё ближе, ближе...
У меня от тоскливой жути узлом душа
Завернулась в нутре. Посмотрю — никого не вижу.

Этот август отравлен, пропитан насквозь бедой,
На больничной кровати бумажная птичья стая.
Медсестра разбивает гранёный стакан с водой,
Она тоже боится так долго стоять у края.

Где повсюду голодные тени и журавли,
Как присяжные, смотрят пронзительно и безглазо.
Дочка шепчет мне в ухо:

— Все духи уже ушли,
Они знают, что мне недолго держать заразу
Под контролем, так, чтобы она не вгрызалась в плоть,
Не сосала с животным восторгом живые соки...

Сколько нужно журавликов выставить мне, Господь,
Чтобы смерть схоронилась в болотах среди осоки?
Сколько нужно сложить треугольных голов и крыл?
Сколько вынести приступов и телефонных трелей?
Я боюсь иногда, мне однажды не хватит сил,
Чтобы сквозь птичий строй подойти, подползти к постели...

Этот август закончится. Следом я знаю — тьма,
Мертвецы у кровати и тени в саду под вишней...
Солнце тонет в стекле. Я, наверно, сойду с ума.
Журавли, журавли шелестят по ночам над крышей.



ТРИДЕВЯТОЕ ЦАРСТВО

Ни двора, ни кола... Выйдешь — лает метель,
Путеводную нить в ночь унёс коростель,
Щука сдохла в пруду, заартачилась печь,
И в углу заржавел зачарованный меч.

В тридевятом дефолт, неразменный пятак
На базаре помочь не сумеет никак,
Одичали сады, застоялась река,
Посадили на трон дураки дурака.

Не кручинься Иван, жизнь не сказка, а быль —
Жидковатый кисель, золочёная пыль.
Ни кола, ни двора — замок сдан до поры
И корона твоя из кленовой коры.

Хорошо дуракам! — говорят на миру,
Хорошо той же пьяни на бражном пиру,
Ты и хмелен и глуп, а в груди жжёт до слёз,
Обменял бы всё царство за шёпот берёз.



СЁСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ

— Господи, не пусти меня в мясорубку,
иже на небеси, дорогой отец...

— Глупая девочка, с вами не шутят шутки,
Это дорога тянет в один конец.
Будешь лечить и мастерить припарки,
Будешь снимать ладонью последний жар...
Красные всадники,
Белые санитарки,
Промысел Божий или Его кошмар.

— Отче, послушай, дай мне немного света.
Я не умею, смертная, тьму пугать...

— Добрая девочка, что ты отдашь за это?
Что это будет — зло или благодать?
Свет не даётся запросто, без процентов,
Свет выжигает жизнь, изнутри болит...
Лучше скажи мёртвому пациенту,
Что он ещё сможет чуть-чуть пожить.

— Пастырь всеобщий, не разразись грозою.
Знаю, ты занят — но в этот раз ответь.
Ты разреши мне горькой своей слезою,
Выгнать, хоть на день, кривую старуху смерть...

— Смелая девочка, зря ты дразнишь чудовищ,
Им тебя съесть — раз плюнуть, в один укус.
Вечная дрёма — лучшее из сокровищ,
Тем кто забыл хлеба земного вкус.
Ты не ропщи на безголосых духов,
Ты не пугай воронов за окном.
Пусть посидит в чёрном углу старуха
Ей и тебя в путь провожать потом.

— Боженька милый, ты не грусти, не надо.
Всё устаканится, мы ещё будем жить,
Мы обязательно средство найдём от яда,
Снова засеем чёрное поле ржи...
Только не засыпай в небесах горячих,
Только не забывай зажигать маяк...

— Мёртвая девочка, Бог никогда не плачет.
Хочет порою,
Только не знает как.
Ты не волнуйся, не оборвётся пенье
Не прекратят звенеть голоса детей.

Девочки-девочки,
Искорки милосердия
Как объяснить вам,
Что вы и Его сильней?



ЗАГОВОР

У собачки боли, и у кошечки поболи,
У большой черепахи близ острова Сомали,
У стрижа, у гадюки под скошенных трав копной...
В каждой твари боли. В небесной, морской, земной.

А во мне не боли. А во мне не расти, беда,
Как на брошенной пашне жухлая лебеда,
Уходи, умирай, распускайся в другом нутре,
Там врастай себе в мясо живое, жирей и зрей.

У соседа жужжи в гортани, кусай пчелой
Злую бабку Раису Львовну из сто шестой,
Оплетай рёбра пьяницы Фёдора, сок тяни
Из его блёклых мыслей, из хилой его тени.

А во мне не ютись. А во мне не ищи добра
Я родня твоя, боль, неродная твоя сестра
Разделили нас, расщепили на жизнь вперёд.
Не целуй меня в губы липкие, будто мёд

Не плети мои косы жидкие по ночам,
А то мама потащит в ужасе по врачам.
Не соли меня, боль.
Отправляйся в гортань к тому,
Кто создал от тоски человека, любовь и тьму.

Пусть Его засвербит гортань от твоих когтей,
У него разболись
И слабеть никогда не смей.

У собачки боли, поболи у кота чуть-чуть.
Я устала болеть
Дай
Подо...
То есть отдохнуть.


САМОУБИЙЦА

1.

Вот тебе подарок, солнышко, посмотри,
Эта птичка будет жить у тебя внутри,
Под упругим сердцем ловко гнездо совьёт,
Голос этой птахи — в горле горчащий мёд.
Не спугни её,
Не придави бедой,
Только эта птичка будет всегда с тобой.

2.

Дорогие дети, памятка лично вам!
Не ходите по воде и по облакам,
Не вяжите петли к веткам дубов с утра,
Не касайтесь гривы бешеного костра,
Не ищите дети края,
Черты,
Границ.
Дорогие дети, поберегите птиц.

3.

Милая мама, дальше я всё сама.
Ты оказалась права —
Моего ума
Не достаёт для житья,
Только для битья.
Все оказались чьи-то, а я — ничья.
Мама, мне будет холодно и темно,
Ты перед сном в ночь распахни окно,
Чтобы услышать, как я пою
Внизу.
Милая мама, дай мне свою слезу?
Выпадет снег,
Темный уснёт закат
Птица моя вернётся
В замёрзший сад.

4.

Солнца не помню
И красоты,
И слов.
Ты всё забрал полностью, птицелов.
Ловко раскинул в небе свои силки...
Я собирала ей, маленькой, васильки.
Синие-синие. Чтобы тянулась ввысь.
Ах, птицелов,
Что мне, бездетной, жизнь?
Ты уходи, прОклятый, не гляди,
Что у меня две птицы теперь в груди.

5.

Этой надежде не раствориться впредь.
Память способна выгнать из дома смерть,
Память способна тени развеять вмиг.
Добрая память —
Слово
На памятник.

Ты подожди меня,
Я уже почти.
Птичка, веди меня
До конца
Пути.



ТВЁРДО СТОЯЩАЯ НА ЗЕМЛЕ

Дарья Петровна — мать четверых детей,
Старшему семь. Осенью будет в школе.
Под бормотание утренних новостей:

— Скоро война. Падать рублю доколе?
— Митя убил соседку за меткий сглаз.
— Новая дива-попа дерётся с мужем...

Дарья Петровна чистит картошку в таз.
Будут пюре, котлеты и суп на ужин.

Будут дожди стекать по стеклу в цветник,
Пахнуть землёй продрогшей весна в прихожей,
Младшенький будет канючить, включать ночник,
Ведь к ночнику бабай подойти не сможет.

Девочка Даша раньше ждала поры
Подвигов жгучих, красной звезды в ладони...
Грустные тётки, сдавшиеся костры,
Пленницы бесконечных земных агоний...

Синяя птица вдруг залетит извне,
Голосом молвит чистым и человечьим:

— Дашенька, дорогая, ты рада мне?
Я отыскала тебя,
Научилась речи.
С этого часа можешь отдать мне всю
Тяжкую ношу мертвых мечтаний, чтобы
Я оживила их.
Хочешь — брось семью,
Я огражу,
Я излечу от злобы.
Будем лететь, свободны и горячи,
В чёрное небо над океаном к югу...

Дарья Петровна хмурится и молчит.
Ей ли, закоченевшей, прижаться к чуду?
Ей ли перебороть бытовой испуг
Перед щемящей солью тоскливой песней?

Синюю птицу Дарья бросает в суп.
Новый сериал по Первому интересней.



АССОЛЬ

Они говорят: «успокоится…» — слышишь, Ассоль?
Они говорят: «перебесится, выгорит в ноль,
Остынет, устанет, осядет на мягкое дно…».
А море бушует и гнётся упруго стекло.

И доски причала гниют и визгливо скрипят,
Пузатые шхуны беспомощней глупых котят,
Испуганно крутятся, силятся броситься прочь,
В кипучие волны, в солёную хлесткую ночь.

И ты понимаешь, Ассоль, что гроза лишь пустяк,
Не кара небесная и не белесый костяк
Далеких преданий и страшных пророческих слов.
А в спальне темнеет под шорох настенных часов.

А в спальне не спится, ты слышишь внизу голоса,
Как ветер без жалости красные рвёт паруса.

Никто не вернется. В гортани горчица и соль.
Они говорят: «успокоится…» — слышишь, Ассоль?



*  *  *

Ничего не изменишь. Да, в общем, того и не надо,
Наш фарватер просчитан до самых последних огней.
В подворотне хозяина ждёт терпеливо дворняга.
Мы похожи,
Но я уже больше не верю в людей.
И в нездешние кущи,
И в помощь бессильного Бога,
И в себя, если честно, не верю
Совсем.

Потому
В промежутке звучания,
В паузе меж слогом и словом,
Запускаю в себя,
Засеваю в себе
Тишину.

Я учу себя черствости,
Блёклому взгляду зеваки.
Бессердечности жителя джунглей из стен и стекла...
Когда я наконец-то пройду мимо грязной собаки
Равнодушно,
Спокойно,
То значит душа умерла.

Ничего не попишешь,
Ласкаться бессмысленно
Нынче.
Каждый пёс в подворотне сдыхает,
Устав ждать чудес.
Нас затащит вот-вот в мировой океан безразличий.
Это к лучшему.
К лучшему.
Нам будет лучше
Не здесь.



*  *  *

Там где чёрное небо глотает людские сны,
И пропитаны рыбным духом ладони Бога.
У тебя народится звонкий, как ливень, сын,
Непоседливый,
Переменчивый,
Быстроногий.

Ты его назовёшь в честь духа горбатых скал
И забудешь спустя столетие это имя.
Твой ребёнок навечно будет смешлив и мал,
И серьёзен, как взрослый, в играх с детьми другими.

Ты забудешь про смену круглых светил и звёзд,
Перестанешь угадывать между зимой и летом....
Как птенцы раньше времени падают вниз из гнёзд,
Так и вы ослепитесь насмерть нездешним светом.

Не успев подготовиться к новой тропе сквозь дым
Заболевшего мира,
Не изменив личины,
Вы останетесь между
Мертвенным и живым.
Ты и маленький мальчик, не созданный стать мужчиной.

Будут плакать русалки
И умирать киты,
Поколения будут меняться, как женский голос.
Но барьером потоку времени станешь ты
И твой сын меднокожий, словно созревший колос.

И задумав услышать речь, много волн спустя
Ты заглянешь в часовню на разноцветном склоне,
И забудешь дышать,
Вдруг увидев своё дитя
И себя вместе с ним
На висящей в углу иконе.



НЕ СЕЙЧАС

Это раньше пелось,
Нынче, поди, сломалось.
Не добьёшься звука,
Будто весь мир немой.

Всё в порядке будет —
Это пока усталость.
Просто жди приказа,
Окрика злого:
— Пой!

Тишины не надо
Даже в конце чураться.
Жизнь вспорхнёт с ладони
и без твоих речей.
Звук — обманка,
Имитация имитаций
Как манок для уток диких
И лебедей.

Не даёт отвлечься,
Выйти за тесный контур,
Отцепить страховку,
Перешагнуть черту...
Не лечи себя,
Если не можешь звонко.
Не вини,
Не надо,
Кроткую пустоту

Прикоснись к дремоте ангелов и растений,
К долгой паузе божьей,
К истинной немоте...
Мы так часто говорим
Не о том,
Не с теми.
И слова зачем-то
Тоже
Всегда не те.



Публикуется по авторской рукописи




Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016