ВИТАЛИЙ ВОЛОБУЕВ

БЕЗ ЛЮБВИ НЕ БЫВАЕТ ПОЭТА…
Валерий Игин. Россия начинается с любви. Белгород, «Константа», 2013


«Нами лирика в  штыки неоднократно атакована, ищем речи точной и нагой, но поэзия — пресволочнейшая штуковина, существует — и ни в зуб ногой…». Так когда-то выразился Владимир Маяковский, не в силах объяснить воздействие лирических стихов на читателей и слушателей, в отличие от своих, грохочущих и разящих. Загадка тихой лирики и до сих пор волнует исследователей поэтического творчества, но вряд ли она когда-нибудь будет разгадана до конца.

Я бы назвал одной из основных черт настоящей лирики — искренность. Можно сколько угодно оттачивать форму — придумывать рифмы, играть с  размерами, но если в стихах нет искренности, они так и останутся упражнениями для ума, которые никак не трогают сердце.

Есть поэты, которых я бы отнёс, по аналогии с изобразительным искусством, к области наивного. Мне скажут, что к поэзии это неприменимо, однако, я мог бы сослаться на устное народное творчество, которое трудно классифицировать как поэтическое искусство, но которое, тем не менее, по воздействию на чувства вполне может соперничать с професссиональными творениями, иногда и превосходя их.

Конечно, суждения мои не претендуют на некое первооткрытие, мне просто хотелось каким-то образом объяснить самому себе обаяние такой поэзии, искренней и наивной, близкой к незамутнённому детскому взгляду своей простотой и естественностью. Не всегда они удаются автору, но именно потому, что он сам не знает, как их улучшить, считая, что всё им сказанное может быть улучшено, но уже не им. В этом смысле он близок к народным сказителям, которые не признавали авторства, считая, что сказанное ими может быть пересказано как угодно и кем угодно.

Это длинное предисловие понадобилось, чтобы перейти к представлению книги белгородского поэта Валерия Игина «Россия начинается с любви», которую я редактировал, хотя в выходных данных это почему-то не указано, и к которой написал небольшое предисловие. Понимаю, что говорить о книге, к созданию которой причастен сам, не совсем корректно. Однако, сложилось так в нынешнее время, что мало кто отзывается на выход книги, особенно поэтической, а тем более такого неоднозначного автора, каким является Валерий Игин.

Наши профессиональные поэты смотрят на него, в основном, сверху вниз, считая стихи его примитивными и малозначащими. А воздействие их на слушателя и читателя оправдывают невзыскательным вкусом нынешнего почитателя поэзии, особенно сельского. Я помню, как когда-то так же отзывались об Эдуарде Асадове, стихами которого зачитывались в своё время школьницы. Теперь же его ставят в один ряд с лучшими поэтами России.

Помню, как поэт Николай Старшинов говорил о Викторе Бокове: «Раз в месяц приносит десять-пятнадцать стихов. Все — графомания, но одно — гениальное». Вот эти его стихи и будут долго ещё звучать в русских песнях, но не будь Старшинова, они могли бы остаться забытыми. Не всё тут так однозначно. На мой взгляд, если стихи трогают душу, бередят какие-то умолкшие с детства струны, они уже имеют право на издание, на возможность найти своего читателя.

В этом смысле выход в свет новой книги Валерия Игина даёт возможность убедиться читателю в справедливости или неверности моих суждений о поэзии этого рода, однако вне всякого сомнения стихи найдут своего читателя, искреннего и понимающего. Однажды мне подарили толстую книгу поэта, долго не издававшегося, работавшего редактором где-то в Средней Азии. Стихи, сделанные крепко с точки зрения техники, не вызывали отторжения. Однако, я не смог осилить и двух десятков. Становилось невыносимо скучно. Возможно, я не уловил какого-то подтекста, который виден другим, но мне в них не хватило вот этой русской искренности, неподдельности, умения одним потайным словом поднять бурю воспоминаний в душе.

А вот стихи Валерия Игина, несмотря на некоторую наивность, безыскусность, читаются с интересом и не надоедают. Не могу расписаться за всех, но мне, родившемуся в деревне, в небольшой хатке, помнящему с детства дыхание новорождённого телёнка, ночью занесённого с мороза, маленькую речку с чистейшей родниковой водой, запах зимней проруби, из которой таскали вьюнов, — мне его стихи понятны и близки.

Как не понять, например, такие строки:

Я в деревне — иду огородами,
С детства всё здесь знакомое мне.
Вот родная межа — жаль, что продана,
Как и многое в нашей стране… (стр. 65)

Без излишней выспренности или надрыва, которая уже ничем не поможет, автор констатирует — родная межа продана, и ходить огородами, как в детстве, уже небезопасно, «как и многое в нашей стране…» И всё же любовь к родной деревне ничего не может истребить:

Когда заботы и усталость
Помногу раз стучатся в дверь,
Я понимаю — мне осталось
В деревню мчаться от потерь. (стр. 68)

Не случайно и корова
Промычала мне привет!
Я успел сказать ей слово
Благодарности в ответ.
И пошёл по той дороге,
Где всегда встречал рассвет,
Где церквушки вид убогий
Мне шепнул, что я — поэт… (стр. 79)

Вот эта нескрываемая убогость сельской жизни, пробудившая поэтический дар, в высшем понимании убогий, если вспомнить слова Евгения Баратынского («Мой дар убог, и голос мой негромок…») и вдохновляет Валерия Игина, не отпуская ни на секунду. Он не имитирует любовь ко всему сущему, он просто так живёт, и пишет, как живёт. Может быть именно эта, неподъёмная для многих, искренность, очень мешающая в нынешней прагматической жизни, и спасает его непричёсанную, наивную, но в высшем смысле любовную поэзию.

Без любви не бывает поэта,
Как без крыльев Пегаса-коня. (стр. 16)

Его любовь распространяется на все предметы, о которых он пишет. Это может быть и сельская старушка, и бомж, и старик на завалинке, и певица на сцене. Раздражает его лишь несправедливость, ложь и предательство. Его обнажённые нервы с трудом переносят всяческую несправедливость и часто коверкают стихи об этом. То есть, его нелюбовь к плохому выливается даже в технически плохие стихи. Он как будто не хочет искать хорошую рифму для плохого сюжета и в результате терпит крах. Иногда удаётся подправить такие стихи, но тогда из них уходит та самая изначальность.

Он каким-то образом умеет сочетать, казалось бы, несочетаемое. Вот такой, например, переход:

Дом родной, горит лампада,
Нежно смотрят образа,
Их намоленная правда
Мне очистила глаза.
Невозможное — возможно,
Не предвидится греха.
Хоть и час опять тревожный —
Счёт пришёл из ЖКХ… (стр. 83)

Рифма «греха» и «ЖКХ» сама по себе точная, но уж очень несовместимы эти понятия. Поставить в один ряд философский термин и советскую аббревиатуру, это значит — приравнять абракадабру ЖКХ к греху. Не думаю, что автор сделал это намеренно, однако то, что так получилось как раз и говорит о чутком отношении автора к слову.

Вот ещё одно стихотворение, в котором совмещены высокое и низкое:

Люблю проснуться на рассвете
И шторой выгнать темноту.
Безденежье вновь не заметить,
И поприветствовать мечту.
Потом — прости, страна родная, —
Уже не помня ничего,
Дни до зарплаты вновь считаю
Существованья моего… (стр. 89)

Чем-то напоминают такие переходы Николая Тряпкина с его частушечными переборами и житейскими зарисовками. К этому же ряду можно отнести и цикл стихотворений «Поздний вечер» (стр. 92-95). Все пять стихотворений начинаются с одной строки «Поздний вечер — сижу пред экраном…» Эти раздумья пенсионера, как будто бы юмористические, однако, вызывают острое чувство одиночества, обречённости, бессилия перед экраном, который показывает что угодно, только не жизнь человека, всю жизнь верой и правдой служившего своей Отчизне, но в результате заброшенного и забытого.

Я один — ну а где же Россия,
Наши души врачующий храм…
…До меня не дойдёт, видно, дело,
Самому и платить по счетам,
Что растут и растут беспредельно
Паутиной по хилым углам. (стр. 95)

В своей искренности он не боится признаться, что атеистическое общество, которому он служил, не научило его молиться, хотя и не выкорчевало веру в высшую справедливость.

Я не молюсь — меня не приучили,
А Богу врать, молясь, я не могу.
Меня тайком родители крестили,
Тот крест святой я чту и берегу… (стр. 98)

А за окном жизнь, совсем не райская, не коммунистическая:

Под окном моим ходят пьяницы,
За столом сидят алкоголики,
И, дрожа, на бутылку пялятся,
Горемычной страны соколики… (стр. 109)

И всё же автор уверен:

Писать поэту надо кровью,
А без неё не строки — лай… (стр. 121)

К сожалению, стихами трудно что-то переделать, предотвратить беду, остаётся только сжимать кулаки и… любить, любить свою Родину, малую и большую, высказывая ей и свою боль, и свою радость. Потому что:

И самому себя не переделать,
И в морду дать всевластью — не могу… (стр. 144)

Только Богу и Матушке-правде
Служат истинно на Руси… (стр. 170)

Стихи Валерия Игина больше всего напоминают молитву. Молитву о Руси, униженной и обманутой. Не наученный в своё время молитвам православным, он сочиняет их сам, иногда совсем не заботясь о стилистике или размере. Но любовь, просто сочащаяся из его стихов, любовь не плотская, а возвышенная и жертвенная, — она заставляет вчитываться  в строки, оставляя за рамками восприятия шероховатости, неточности, поспешности. Править его стихи достаточно легко, поскольку они сами подсказывают как это сделать, главное — уловить вот эту лёгкость слова, почти народную, и убрать поспешные, как бы временно подставленные слова. Мне не раз приходилось редактировать его книги, и я получал удовольствие от этой работы. Ведь когда слово сказано искренне, с любовью, оно, как птица на проводе, само находит своё место.

Искреннее слово, написанное неравнодушным человеком, не может не стать поэтическим, особенно, если оно рождено любовью ко всему сущему — и в лучшие свои годы, и, что особенно трудно, в годы, когда силы уже на исходе, и ничем другим ты уже не поможешь ни людям, ни Родине, кроме слова любви и правды. И Валерий Игин не просто словами, а всей своей жизнью утверждает, что Россия начинается с любви… С неё же начинается и любой поэт, вот только не всякий остаётся с ней к закату. А ведь только так и стоит жить…

2013 

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016