ВЛАДИСЛАВ ШАПОВАЛОВ

МИШКА
Повесть

1. ГРОЗА В ЛЕСУ

У него было самое обыкновенное медвежье имя — Мишка. В лётный полк он попал случайно. Так началась эта необычная история.

В звериной памяти Мишки остались тёплые воспоминания о прошлом, когда он, ещё сосунком, прижимался к громадному телу матери — старой медведицы, зарывался в её мохнатую шубу, отыскивал вкусное молоко, а она мыла его: лизала тёмно-коричневую шёрстку, похожую на лёгкий пушок, расчёсывала её шершавым языком. Жили они тогда в тёмном, но уютном логове, устроенном под вывернутой сосной, и кроме матери был у Мишки ещё брат — такой же маленький медвежонок с чёрным влажным носом и круглыми пуговками глаз.

Старая медведица иногда уходила в лес. Малыши оставались одни. Они тоскливо ползали по углам берлоги, больно натыкались носами на острые корневища дерева. Жалобно поскулив, как слепые кутята, когда их бросит мать, медвежата отыскивали в потёмках друг друга, укладывались на сухие ветки, забитые мхом, и постепенно согревались, прикрывая плюшевые мордочки лапами. Так, дремля, и лежали неподвижно, чтобы сберечь тепло.

Сквозь небольшой лаз в берлогу доносился далёкий шум леса. Порывисто шелестели листья, натужно скрипели деревья. Слышались голоса не то птиц, не то зверей, хрустел сушняк. Медвежатам казалось, что это приближается к берлоге мать. Но шорохи удалялись, и снова бесконечно шумел лес, пугая зверят неведомыми звуками.

Да вот валежник затрещал совсем рядом. Что-то огромное заслонило вход. В берлоге стало темно, как ночью. Малыши пробудились. Каким-то особым, звериным чутьём поняли, кто это. Бросились навстречу, и медведица обнюхала каждого по очереди, будто пересчитала, все ли на месте. Затем повалилась на бок, вывернула поудобнее живот. Настойчиво толкались медвежата в шерсть носами, отыскивая сосцы. И, посвистывая, жадно глотали тёплое молоко.

Прошло время, и малыши вылезли на прилобок логова. Свет ударил в глаза, и они чудно щурились на солнце, отряхивая со своих шубёнок сырость подземелья. Всё для них было ново и незнаемо — каждый куст манил и пугал неизвестностью, каждый пень таил множество загадок. Выпрыгнул из-под носа обыкновенный кузнечик — пострелята стремглав кинулись в панике назад, в берлогу.

Старая медведица лежала неподалёку под сосною, искоса следила, как малыши, отдышавшись, высовывали круглые мордочки из норы, вылезали наружу и, осмелев окончательно, затевали свою извечную медвежью возню, тузя друг друга лапами.

Случалось, тучи заволакивали небо. Лес наливался фиолетовой темнотой. Всё замирало. Потом неожиданно порывистый ветер разрывал плотный полог листвы. В клочке неба зловеще вспыхивал ветвистый огонь. На мгновение синий свет ослеплял глаза. Раздавался оглушительный треск. Крупными градинами срывались сверху увесистые капли дождя. И вот уже весь лес шумел дружным хлёстом ливня. Медвежата кидались к берлоге. Их лапы скользили по грязи. Зверьки падали на живот и тут же вскакивали, бежали дальше. Опрометью влетали они друг за другом в спасительную нору, забивались в дальний угол.

За ними неуклюже вваливалась мать. С её шерсти стекали капли воды. Медведица внюхивалась в свежий воздух, фыркала, отряхивалась. Холодные брызги обдавали дрожащих зверьков, и они ещё глубже забивались под корневище. А она лизала, точно полотенцем вытирала, их мокрые спины, согревала тёплым дыханием и, глядя на малышей, должно быть, думала: «Какие вы трусишки! Ведь это обыкновенная гроза».

Но однажды…

Однажды испугалась грозы и старая медведица.

Внезапно под берлогой вздрогнула земля. Сверху, между корнями, просыпалась долголетняя труха. Медведица замерла, настороженно прислушалась. Загремело ещё раз — она живо подхватилась, выскочила наружу.

Всё в лесу было как прежде: тихо, спокойно, чисто. Вверху, за листвой, светило солнце, рассыпая по траве золотые монеты зайчиков; нерушимо стояли огромные стволы сосен. Одуряюще пахло цветущей черёмухой. Но медведица встала на задние лапы, вытянула шею, повела носом, внюхиваясь в лёгкий ветерок. Её дрожащие ноздри округлились, глаза хищно заблестели. Шерсть на загривке встала дыбом.

Совсем близко раздался оглушительный взрыв — медведица отскочила назад. И тут же, опомнясь, кинулась в берлогу. Схватила детёныша зубами за холку, выволокла наружу, затем — другого.


2. САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ

Они бежали знакомой тропкой между толстыми стволами сосен. Дорога вела к озеру, куда часто ходили все вместе на водопой. Медвежата хорошо помнили блестящую, как небо, гладь озера. Сосны в нём почему-то чудно опрокинуты вниз вершинами и колышутся, если начинаешь пить воду. Обычно малыши радовались, когда мать вела их на озеро. Но в этот раз обеспокоились: всегда, что ни случись, медвежата прятались в спасительной берлоге, теперь же бежали прочь от неё. Еле поспевали за быстрыми ногами матери.

Позади нарастал непонятный гул. Мишка всё чаще перебирал лапами и начал отставать, как вдруг впереди неожиданно взорвалась чёрная, перемешанная с огнём, земля, и большое дерево, ломая ветви, с треском повалилось на дорогу, преградив путь.

Медведица остановилась. Малыши подкатились под неё. Там, под животом матери, было не так страшно. Выглядывая, Мишка видел, как сверху, у самой сосны, ещё раз вспыхнул, брызнув во все стороны иссечённой щепой, огонь, и как в сплошной зелени крон показался клочок светлого неба, а сломленная лесина стала медленно, нескончаемо долго падать на землю.

Мать сильно придавила Мишку лапой. Он с трудом выбрался на волю, осмотрелся. Медведица недвижимо лежала на земле. Придавила она своим грузным телом и братишку, торчала из-под неё лишь его лапка…

Едкий дымок гари пощипывал в носу. Серое облачко ядовитого туманца сходило в чащобу. Мишка чихнул, сморщившись. Потянулся и тут же попытался забраться под медведицу снова. Да ничего не вышло…

Всё же он зарылся в длинную шерсть материнской шубы носом и долго лежал так, посапывая, пока тело старой медведицы не стало холодным, деревянным, как та сломанная снарядом сосна…

Наступил вечер. Дохнуло прохладой. Мишка продрог. Он поднялся на лапы, обошёл необычно длинное, вытянутое тело матери. Понюхал тёмное пятно застывшей крови на земле. Ещё раз попробовал забраться под медведицу. Но она лежала мёртво, и её никто уже не мог поднять…

Мишка потоптался на месте, тронул языком холодный нос матери и медленно, то и дело оглядываясь, несмело пошёл, не зная куда…

Пошёл в самостоятельную жизнь.


3. ОДИНОЧЕСТВО

Несколько дней медвежонок проскитался в лесу без особых приключений. Трудно ему пришлось одному. И хотя он был приучен к добыванию всякой мелкой снеди, всё же отощал. Мордочка его, похожая на крутобокую грушу, заострилась, живот подвело. Нестерпимо хотелось есть.

Он брёл по лесу неопределённо; и если б кто мог проследить за ним со стороны, то удивился бы: свернул налево к небольшой бочажине, засыпанной по краям прошлогодними листьями, вернулся назад. И снова поплёлся к бочажине. Да так могло только показаться, ибо он собирал всё, что попадалось на пути: и прошлогодние, уже подсушенные ягоды калины, и перепрелые под зимним снегом жёлуди, и свежие шляпки грибов. Попались ему и кислые муравьи, и толстая гусеница, и сочный жучок. Прошмыгнула перед самым носом мышь — медвежонок ринулся за ней, но не догнал. Стукнулся с разгону в старый пень, иссечённый норами. Замотал головой, жалобно взвизгнув.

Обнюхал нору, в которой скрылась мышь, попробовал залезть лапой. Да ничего не вышло. Отщепил кусок старой коры. И неожиданно увидел личинки. Полакомился личинками, вытягивая хоботком тонкие губы.

А когда устал, прилёг на траву. Положил на лапы голову. Он любил дремать на вытянутых передних лапах. Снилось ему, должно быть, что-то приятное. Вернее всего, материнское молоко. Длинные волосины его бровей время от времени подрагивали, тонкие уголки губ подтягивались к ушам. Казалось, медвежонок улыбался, посапывая и сладко причмокивая во сне ртом.

Через некоторое время ему захотелось пить. Он встал, потянулся, выпрямил задние лапы, прогнул спину, зевнул. Почесал коготками за ухом. Подошёл к небольшой бочажине, понюхал на илистом берегу солнечный зайчик. Тронул губами воду — но тут же вздрогнул, весь подобрался, боязливо оглянулся по сторонам и осторожно, чтобы не хрустнул под лапой сучок, двинулся дальше лесом. Хотелось есть, и это постоянное ощущение голода гнало его неведомо куда…

Временами медвежонок останавливался, чтобы осмотреться. Непонятный шум настораживал, и зверь задирал, как это делала мать, кверху морду, оттопыривал и вытягивал желобком нижнюю губу, внюхивался в лёгкий ветерок. Убедившись в безопасности, брёл дальше.

Лес пошёл реже, идти стало легче. Попалось на пути буреломное дерево — полез под толстую колоду. Затем пробил густую пелену кустарника и неожиданно, упираясь лапами, ссунулся вниз по песку на дорогу. Замер в растерянности.


4. ВСТРЕЧА

Лесная дорога шла в глубокой ложбине с крутыми обрывистыми краями. Первое, что увидел медвежонок, были лошади. Они двигались на него парой, остро выделялись поочерёдно их колени. Лошади фыркали, мотая при ходьбе головой. Позванивали удилами. Лошади шли с наветренной стороны, неведомый запах конского пота забил дух.

Всё это показалось так страшно, что Мишка не мог двинуть лапой. Стоял, закаменев на месте, соображая, как быть. Шерсть на загривке встала дыбом, глаза остро сверкнули звериным блеском. Лошадей он, ясное дело, никогда не видел, потому принял их за каких-то страшных чудовищ. Кинулся назад, еле выбрался на пригорок и нырнул в чащу. Глубоко забился в зарослях лещины. Притаился, закрыв лапой глаза. Прижал уши.

Его заметили. С передней брички соскочил совсем молодой парнишка в форме военного лётчика.

Он взобрался по крутому склону обочины, разыскал в кустах живой комочек шерсти. Вытащил на свет.

Медвежонок дрожал. У него звонко билось сердце. Он часто дышал. И всё пытался вырваться. Но ничего не вышло: офицер крепко держал его в руках.

Прибежали солдаты с ближних повозок, окружили лётчика. Всем хотелось погладить косолапого по шерсти. Медвежонок вздрагивал каждый раз, когда приближалась чья-либо рука. Скалил зубы. Диким, затравленным зверьком смотрел на неведомых существ.

— Будет вам! — сказал офицер. — И так сирота, наверное…

Сел на бричку поудобнее, устроил медвежонка у себя на коленях.

Обоз тронулся. Косолапый попробовал ещё раз освободиться, да не смог. Следил строго глазом за каждым движением лётчика.

— Ну, что ты? — ласково спросил офицер.

Это оказался ещё совсем молодой, похожий на мальчишку паренёк с русыми волосами и веснушками на лице. Веснушек было так много, что казалось, будто кто-то взял и сыпнул их в лицо щедрой пригоршней. На счастье. Грудь героя была вся в орденах, поблёскивала выше орденов совсем новая “Золотая Звезда”. Во время движения звёздочка вспыхивала на гранях солнышком. Лётчик мало чем был похож на взрослого, что-то детское просматривалось на его удивлённом, с заострённым подбородком лице. Снять бы с него офицерскую форму, дать в руки удочку, пустить босиком по пыли — впору пришёлся бы он в друзья деревенскому сорванцу. Особенно выдавала его мальчишеская улыбка. Зная это, лётчик старался держать лицо в строгости.

— Ну, косолапый, куда мать подевалась?

Медвежонок пытался зарыться в куцый подол военной гимнастёрки, прятал круглую, с пуговками глаз, морду и вздрагивал при каждом слове.

Медленно катилась бричка. Устало шли лошади. Колёса глубоко просаживались в песок. В лесу стояла настороженная тишина. Лишь медали и ордена позванивали на груди у белобрового лётчика с веснушками на лице, когда по дороге попадались толстые корневища и через них с глухим стуком перекатывались тяжёлые колеса.

— Что, проголодался?

Лётчик достал кусочек сахару, сунул в пасть медвежонку. Зверёк хрумкнул зубами, глотнул слюнки. Заморгал удивленно глазами, подняв морду.

Где-то за лесом садилось солнце. Рваными тучками залегал на ночь в ложбинах туман, проколотый стволами деревьев.

Паренёк накинул на плечи шинель, укрыл полою зверька, и медвежонок, свернувшись на тёплых коленях калачиком, задремал. Снилось ему, наверное, материнское молоко. Или белые кремешки сахара. Потому что зверёк, захватив край гимнастёрки, сладко сосал её во сне.

А лётчик думал. Он думал о том, что на войне сиротеют не только люди. Сиротеет всё живое. И что этот медвежонок остался без матери, наверное, тоже из-за войны.


5. ПОДАРОК

Лётчик штурмовой авиации гвардии лейтенант Пётр Ефимович Волжанов возвращался в полк. Прошло всего две недели со дня его отъезда в Москву — срок небольшой, но Волжанов, подъезжая к расположению своей части, заволновался. И как только увидел за деревьями боевые машины, нацеленные вверх трёхлопастными винтами, посадил медвежонка в ящик, накрыл брезентом, строго наказал ездовому беречь.

— Петька Волжанов приехал!..

Эта весть мигом облетела всю авиачасть. К штабной землянке начали сходиться лётчики, техники, оружейники.

— Качать его!

Несколько рук живо подхватили худощавое тело, и Петька взлетел над головами. У него свалилась фуражка, растрепался чуб. Золотая звёздочка вспыхивала на гимнастёрке солнышком.

Наконец Петька благополучно приземлился. Поставили его на ноги, обступили со всех сторон. Наперебой забросали вопросами:

— И в Кремле был?
— Был…
— Ну, рассказывай.
— Да вот…

Волжанов не любил рассказывать о себе. Да и не умел. Медали и ордена больше говорили за него. Отмалчивался, поглядывая в небо. Там, снижаясь, подходил к аэродрому штурмовик. Вой моторов заставил Мишку насторожиться.

Туго проворачивая воздух, самолёт пронёсся над головами. Зашевелились на поляне травы; придержали, точно по команде, фуражки лётчики. Самолёт тронул мягкими колёсами взлётную полосу — два продолговатых серых облачка пыли схватились на земле, — понёсся с поднятым хвостом вдоль поля. Развернулся на расстоянии, подрулил к стоянке. Мотор заглох, колпак из бронестекла отодвинулся, и лётчик в синем комбинезоне спрыгнул на крыло, затем на траву.

Это был Гриша Алиев — тоже лейтенант, боевой друг и напарник Волжанова. С перекошенным под тяжестью пистолета ремнём, со сбитым на макушку шлемом, взопревшей на лбу прядью волос, он пошёл на Петьку медведем, растопыря широко руки в лётных перчатках. Обнял крепко — кости хрустнули.

— Ну, как ты здесь? — спросил Петька, немного отдышавшись.
— Нет, сначала рассказывай ты, — возразил Алиев.
— Да вот… съездил… — не знал, что сказать, Петька. И вдруг, вспомнив что-то, остановил всех, подняв руки:
— Стойте, ребята! Какой подарок я вам привёз!

Подбежал к повозке, сбросил брезент. Вынул из ящика маленького медвежонка.

— Вот, сирота, — сказал виновато.

Лётчики окружили Волжанова плотным кольцом, стали рассматривать пушистого зверёныша. Каждому хотелось тронуть его.

— Ну, не бойся!
— Дай лапу!
— Ишь какой! — отдёрнул руку Алиев, потому что медвежонок оскалил зубы и зарычал.

И всё же косолапый оказался трусишкой. Он жался толстым ушком к Петькиной портупее, испуганно смотрел исподлобья дикими глазами. Его пугало всё: и восторженные крики лётчиков, и гул садящихся на взлётную полосу один за другим самолётов, и особенно руки, порывающиеся огладить лоб, отчего каждый раз невольно приходилось прищуривать глаза.

— Давай знакомиться! — улыбнулся Гриша Алиев, попробовав протянуть руку ещё раз. Его узковатые по-восточному глаза сузились ещё больше.
— Почему молчишь? — склонился к зверьку и в тот же миг отшатнулся назад.

Лётчики засмеялись. Алиеву показалось, будто медвежонок хочет цапнуть его пастью за подбородок.

— Вот и познакомились! — не растерялся Алиев. — Меня зовут Гришей, а тебя как?

Рыжемордый хотел лизнуть Алиеву руку, да тот остановил его:

— Ну-ну, довольно тебе, мишка! — Сказал и сразу спохватился:
— Вот и получил имя! Мишка — самое подходящее имя ему!


6. НОВАЯ ЖИЗНЬ

У Мишки началась новая жизнь. После смотрин, устроенных почти всей авиачастью, ему отвели место в каморке, возле землянки Волжанова. Петька принёс охапку душистого сена, Гриша Алиев отдал свою старую шинель. Там, на складе подсобных инструментов, устроили что-то наподобие логова. Впустили косолапого, и он начал обнюхивать незнакомые вещи: ломики, лопаты, кирки, толстые тросы и цепи с огромными крюками на конце.

Когда все ушли, Мишка потолкался носом в дощатую дверь, отыскал шинель, улёгся на неё. Конечно, там, дома, в настоящей берлоге, было намного уютней. Вместо острого запаха технического масла и бензина из лесу шёл свежий дух сосновой смолки. Пахло матерью и тёплым молоком. Да что он мог поделать?..

Он зарылся носом в рукав шинели, согрел морду дыханием, прикрыл глаза и задремал.

А за дверью гудели моторы, лязгало железо, гудели автомашины. Там шла напряжённая жизнь фронтового аэродрома.

Постепенно щели в перекошенной двери начали темнеть. Рёв моторов стих. Мишка пробудился. Жутко показалось одному в тёмном чулане, и он попробовал заскулить. Но сам испугался своего жалобного писка. Замолчал, зарываясь носом в рукав шинели.

Вскоре за дверью послышались голоса людей. Голоса приближались. Стукнул засов — медвежонок вздрогнул. Поднял морду — на пороге увидел Петьку Волжанова и Гришу Алиева.

Что, друг, проголодался? — спросил Волжанов, беря Мишку на руки. — Пойдём, брат, ужинать.

Медвежонок не знал, что ему говорят. Однако чутьём понимал доброе отношение людей к себе. Благодарно тронул кончиком розового язычка золотую звёздочку. Петька прижал его к себе, понёс к домику, откуда доносились вкусные неведомые запахи.

— Мишка! Мишка! — закричали со всех сторон, как только Волжанов с медвежонком появился на пороге столовой.

Вверху, у самого потолка, сияла электрическая лампочка. За столами сидели военные. Всё смешалось в Мишкиной голове: и куски нарезанного хлеба в тарелках, и жёлтые спинки стульев, и квадраты цветастой клеёнки. Всё казалось ему съестным. А тут ещё с такой силой ударил в нос острый запах поджарки с луком, которую пронесла мимо девушка в переднике, что от восторга медвежонок не удержался. Разинул пасть, хотел что-то выразить, да кроме непонятного звериного звука, похожего на козлиное «ме-э-э», ничего не вышло.

— Смотрите, просит! Просит, чертёнок! — закричали лётчики, а один из них подскочил к медвежонку, сунул ему в пасть шоколадку.

Сначала Мишка даже оскалился и наморщил нос — таким дерзким показался ему поступок незнакомца. Но шоколад так мгновенно растаял во рту, что Мишка даже не заметил, как проглотил его. Облизнулся, мигая глазами от удивления, заурчал, довольный.

— Дайте ему ещё!

Лётчики подбегали к Волжанову, предлагали медвежонку шоколад, сахар, галеты из НЗ — неприкосновенного запаса. Мишка смотрел оторопело по сторонам, двигая дрожащим кончиком носа, прижимался ушком к Петькиной портупее. Крики оглушали его, будто удары по голове. Он терялся, не зная, что делать и куда спрятаться.

Выручила косолапого девушка в белом переднике — официантка Надя:

— Будет вам! Так и обкормить недолго.

Её послушали, лётчики разошлись по местам. Она же сходила на кухню, принесла молока. Поставила миску на пол.

Мишка почуял знакомый запах — сердце растревожилось. Ему вспомнилась мать — старая медведица, и он заюлил вокруг миски, не зная, как взять молоко.

Тогда Надюша легонько пнула его мордой в миску. Мишка чихнул, раздувая белые пузыри. Облизнулся и тут разгадал, в чём секрет. Приловчился и быстро вылакал молоко розовым, вытянутым в ленточку язычком.

Таким образом, появился у Мишки новый друг — официантка Надя, и он, привыкнув, ходил на кухню запросто, когда хотелось есть, и так наедался, что шёл из столовой с остановками. Посидит, отдышится — затем ковыляет дальше к своему лежбищу.


7. НЕБОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Утром следующего дня Мишку покормили и заперли в каморке. Сквозь косые щели в двери он наблюдал, как выстраивались в один ряд лётчики и как вынесли и установили перед строем что-то красное. Мишка не знал, что полк готовился к митингу и что из штабной землянки вынесли бархатное знамя с двумя орденами. Не знал он и того, что торжество назначено в честь его друга Волжанова, которому присвоено звание Героя. Завалился на бок — глаза сами закрылись. Он всегда после сытной еды любил поспать.

— Под знамя — смирно! — пробудился Мишка через время от команды, которая прозвучала за дверью.

Наклонил голову, подставил ушко. Послушал немного, поднялся. После отдыха ему обязательно надо было размяться. И он всегда находил себе дело: то ящики ворочает, то гнёт попавшуюся на пути трубу, то ломает палку. Рычит и злится, если она не поддаётся.

Теперь погрёб лапой шинель, обнюхал железный гвоздь, забитый в бревно. Попробовал его зубами, бросил. Начал протискиваться между лопатами и ломом, раздвигая их. Забрался в угол, обнаружил лаз под стеною, проделанный каким-то зверьком. Подрыл глубже, расширил и — вышел на волю.

Петька Волжанов стоял в это время у штабной землянки и ничего не видел, кроме десятков пар глаз, устремлённых на него. Такого напора взглядов он не выдерживал и краснел. Веснушки на его лице сливались воедино с густым румянцем. Всю боевую жизнь Петьке приходилось быть в строю со всеми рядом. Теперь же его выставили, как именинника, перед строем, у знамени, лицом к лицу с личным составом всего полка, и он, как никогда, смущался.

Монотонно читает по бумажке приказ капитан Сигимица — начальник штаба. Настоящая фамилия у него — Нетудыхата, но капитан не любил своей фамилии и охотно принял кличку. Лицо у него круглое, как солнце, на месте глаз — узкие прорези век. После ранения летать ему запретили, и он с трудом добился места в действующем полку.

Есть у капитана слабость: он любил выступать. С трибуны не стащишь. Подвернулся случай — хлебом не корми. Слушает его Петька и не слушает. Скосил глаза — блуждает по аэродрому: метеобашенка с надутым конусом-мешком; штурмовики, замаскированные в капонирах между соснами. Пузатый бензозаправщик шелестит помпой, наполняя баки самолётов. Землянки поодаль в лесу. И небольшая каморка у дерева. Там Мишка. И так хорошо оттого, что там зверёк, что Петька даже улыбнулся. Некстати улыбнулся.

В это время посмотрел на него командир полка майор Лысенко, и Петька притушил улыбку. Вообще Петьке почему-то казалось, будто улыбка ещё больше придаёт его лицу мальчишеское выражение.

А капитан Сигимица после приказа начал выступать. Слушать нудно… Смежил Петька веки — сквозь снег ресниц увидел что-то знакомое. Чуть не сорвался с места.

Там, на взлётной полосе, у крайнего самолёта, копался в моторе, приставив лестницу-стремянку, техник. А внизу, под штурмовиком, возился Мишка. Он встал на задние лапы, потянулся передними к фюзеляжу, не достал, свалился и снова потянулся. Обнюхал небольшую лесенку-стремянку, приставленную к мотору, лизнул инструменты, разложенные на клочке брезента. Сунулся в бидон с маслом — долго отплёвывался, вытирая нос о траву. Прислонился к шасси — спину почесал, приседая и вставая на задних лапах. Подошёл к маленькому колесу-дутику, на которое опирался хвост самолёта, грызнул его зубами. Резина не поддалась — зарычал на неё.

Неожиданно взревел мотор. Сильная струя воздуха ударила косолапого в грудь. Вихрем полетели сухие листья и травины. Мишку повалило наземь, перевернуло через голову. Кубарем влетел он в кусты — и Петька рассмеялся.

Это произошло в тот момент, когда Сигимица заканчивал своё длинное выступление и, выкинув руку вперёд, хотел произнести что-то особенно громко — да так и остановился с разинутым ртом. Заморгал маленькими глазками.

И только после того, как лётчики повернули головы в ту сторону, куда смотрел Волжанов, после того, как все узнали, что произошло, а глаза майора Лысенко несколько смягчились, капитан Сигимица, сбившись окончательно, опустил руку с бумажками доклада и тоже улыбнулся.


8. ЭКВИЛИБРИСТ

Петька взял медвежонка на руки, выбрал из шерсти колючки. Мишка виновато смотрел исподлобья. У него часто билось сердце. Он вытянул нижнюю губу ковшиком, помотал головой.

— Будешь без разрешения лазить под штурмовиком?

Мишка прижал уши. Отвернул голову. Петька уже заметил, когда зверёныша ругаешь, он отворачивает морду, закрывает один глаз. Конечно, зверёныш не понимал человеческих слов, но случай под самолётом запомнил и впоследствии был осторожен с техникой.

Подошёл командир полка с начальником штаба, потрепал косолапого по загривку:

— Эх ты, механик!
— Эквилибрист, — поправил командира полка Гриша Алиев.

Майор улыбнулся, ласково посмотрел ещё раз на медвежонка. Зверёныш отвлек его от той жизни, какой он жил на фронте, напомнил о другой, мирной. Тяжело, устало вздохнул.

— Товарищ майор, — воспользовался случаем Петька Волжанов, — как там насчет заявок?

Прошло более двух недель, как Петька возвратился в часть, а полётов не было, и ему хотелось подняться в воздух.

— Пока нет, — двинул бровями майор Лысенко. — Готовимся. Но заявок пока нет.
— Разрешите тогда выйти на охоту? — не терял надежды Петька. — Помните ту станцию, товарищ майор?

Кто её не помнил, ту станцию!

Сколько раз летали туда — заметить ничего не удалось. Станция была мертва. А вражеский фронт пополнялся войсками каждый день.

— Хитрит немец. Разгружается ночью. Эшелоны отправляет навстречу темноте, — сказал Волжанов.

И майор задумался.

Отъехал от штурмовика, подвывая на рытвинах, бензозаправщик. Солдаты с БАО поливают из бочек взлётную полосу. Примачивают её, где трава выбита, чтобы аэродром не демаскировался от пыли во время подъема самолёта. Мишка заворочался на руках. Лизнул языком звёздочку.

— Их надо встречать в глубоком тылу. До захода солнца.

Майор глянул на Мишку, неожиданно спросил:

— Долго думал?
— Всё время, товарищ майор.

Потрепал по загривку косолапого, и тот, сощурив веки, скорчил рожицу. Майор невольно улыбнулся. И тут же кивнул Сигимице — что означало: проложи маршрут полёта на карте. Разрешил вылет. Из-за Мишки разрешил, конечно.


9. БАО

С аэродрома они свернули на дорожку, ведущую в лес. Мишка забегал вперёд, обнюхивал кусты, норовил юркнуть в сторону.

— Это тебе, брат, не с мамкой в медвежьей глухомани, — учил медвежонка Петька Волжанов. — Здесь расположена воинская часть. И шнырять по кустам не разрешается.

Да Мишка всё равно не слушал его, косолапил по тропке впереди, стараясь на ходу обнюхать каждый куст.

— Туда нельзя: там склад боеприпасов!

Но и этого Мишка не понял. Всё так же бежал бодрой рысцой, высоко подбрасывая задние ноги. Попалась на пути тряпка — схватил её зубами. Помотал головой — разорвал в клочья.

Петька был в хорошем настроении, держал губами веточку цветущей черёмухи. Временами прижимал веточку к лицу, вдыхая аромат.

Вскоре между стволами деревьев показались палатки. За палатками, на вырубках, стояли штурмовики с отнятыми крыльями, висели на треногах моторы.

— Это БАО, — объяснил Петька, — батальон аэродромного обслуживания. Здесь ремонтируют самолёты.

Ясное дело, Мишка и этого не знал. Да и не слушал Петьку. Обнюхивал веревочные растяжки на палатках, пробовал выкорчевать деревянный колышек.

— Гляди — медвежонок!

Невысокий парнишка в грязном комбинезоне стоял на лесенке-стремянке, приставленной к штурмовику с цифрой «9». Мазок тёмного масла на его лбу казался прядью волос.

— Привет Герою! — помахал он рукой, не выпуская ключ, и спустился с лесенки.

Мишка подкрался к нему, лизнул ключ. Ключ был в масле. Мишка фыркнул, махнул лапой по носу, точно сбивая комара.

Моторист рассмеялся.

— Где вы такого раздобыли?
— Да вот… осиротел… — ответил Петька, думая о другом. Он смотрел на свою боевую машину. Вот она, иссечённая в боях осколками, заплатанная и теперь заново окрашенная, немного грузноватая на земле, но удобная в воздухе «девятка»!

От штока у кабины до самого киля струной натянута антенна; прозрачной горбинкой из бронестекла светлеет кабина, крылья щетинятся иголками пулеметов и пушек. И на стабилизаторе выведена цифра «9» зелёной краской, что означает номер машины в эскадрилье.

— Ну, как она?..

Моторист отвлёкся медвежонком. Переспросил:

— «Девятка»-то?
— Понимаешь, Вася, надо. Сегодня к вечеру.

Моторист покосился ещё раз на Мишку, тронул его крутой лоб рукой, погладил мягкий загривок.

— Ради такого случая можно. Постараемся, — ответил загадкой моторист Вася Хохлов, отчего никак нельзя было понять — ради какого случая: ради немецкой станции, что до сих пор оставалась загадкой, или присвоения Волжанову звания Героя. Или ради встречи с таким забавным зверьком.


10. РАССТАВАНИЕ

Всегда так бывает, если долго не летаешь и затем снова садишься в машину, тебя охватывает чувство, будто поднимаешься в воздух первый раз.

Петька опустил медвежонка на землю, снял фуражку, взял шлем. Шлем туго облегает голову, отчего вначале приятно, а потом, в конце полёта, чертовски устаёшь. Подошёл к «девятке».

Штурмовик, целясь в небо острым носом, стоял на растопырках шасси; в лучах заходящего солнца поблёскивали стёкла гранёной кабины. Выделялись на пробоинах свежей краской заплаты. Машина была вся в поранках, удивительно, как она ещё летала. Правда, Волжанову предлагали сменить самолёт, но Петька отказался. Уж больно сросся он со своей «девяткой», а к новой машине надо приноравливаться, сживаться с нею.

Пристегнул парашют. Натянул шлемофон, затем перчатки с раструбами чуть ли не до локтей. Вспрыгнул на крыло, перекинул ногу через борт. Сел в кабину, пристегнулся ремнями. Задвинул за собой «фонарь» из бронестекла, включил передатчик.

— «Двадцать первый», «Двадцать первый», я — «Сокол», я — «Сокол», даю настройку: раз, два, три, четыре, три, два, один…

Мишка остался за бортом. Он видел, как Петька вдруг стал совсем чужим. Уткнулся в приборы — головы не повернёт. Подбежал к фюзеляжу, лапой хотел достать кабину, да тут заработал мотор. Отскочил прочь, пропуская тугую струю воздуха. Встал на задние лапы, вытянулся весь. Зашевелил нижней губой, вытягивая её трубочкой.

«Девятка» вздрогнула, тронулась с места. Пошатывая на рытвинах крыльями, вырулила к взлётной полосе. Петька увидел своего дружка, бегущего сбоку, склонился к бронестеклу. Помахал перчаткой. Мишка подумал, что сейчас Петька вылезет из кабины и возьмёт его на руки. Кинулся к другу, но мотор, меняя тон, взревел сильнее, и машина ринулась вперёд.

Косолапый бежал рядом, держась чуть в стороне от потока взбитого винтом воздуха, задыхался и отставал, выбиваясь из сил. Сквозь бронестекло видел круглую, в шлеме, голову Петьки и никак не мог понять, что происходит. Наконец свалился на землю, уронил голову на лапы. Остался серым комочком на взлётном поле.

А штурмовик, быстро набирая скорость, огромной птицей с распластанными крыльями понёсся вдоль аэродрома и где-то там, на краю поля, оторвался от земли, полез вверх, в небо, подломив под себя колеса, и через минуту растаял у горизонта. Вслед за ним поднялся ещё один штурмовик — Гриши Алиева.


11. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Медвежонок остался на старте один. Сидел нахмуренный. Уши его стояли торчмя, вытянутая нижняя губа окаменела ковшиком. Вытянув шею, он внюхивался в воздух. Пахло отработанным бензином. Но вскоре и этот след самолёта развеялся. Стало пустынно вокруг. Никакого движения. Словно вымерло всё. Лишь полосатый конус на метеобашенке шевелится от лёгкого дуновения ветра.

Тоскливо почему-то. Мишка заскулил — не помогло. Лёг снова на траву, положил на лапы голову. Так, с прищуренными глазами, стал ждать, наверное, своего друга Петьку.

Часа через полтора, а то и больше, на аэродроме начали собираться люди. Пришли свободные от работы оружейники и мотористы; разрешив посадку, вылез из штабной землянки Сигимица. Он любил смотреть, как садятся лётчики: не даст ли кто случаем «козла», не занесёт ли кого дальше взлётной полосы. Прибежала на старт официантка Надя. С ленточками в косичках, в лёгком платьице, с большими задумчивыми глазами, она была похожа на школьницу. Всматривается в небо — не показались ли на темнеющем горизонте две чёрные чёрточки?

Встал, отряхнул шубу и Мишка. Почмокал губами, склонил набок голову. Точно в небо посмотрел. Как люди. Подошёл к Надюше, приник мохнатой шеей к ноге. Выставил мохнатое ушко — улавливает еле слышный гул самолётов.

Два штурмовика один за другим будто упали на землю далеко за небосклоном и провалились. Даже моторы стихли. Но так могло только показаться. В сумерках штурмовики слились с чёрной землёй, и вскоре обе машины выросли на фоне тёмно-серого неба, увеличиваясь на глазах, и, развернувшись, остановились у обвалованных землёю капониров.

Мишка бросился к самолётам. Он видел, как за стеклом кабины улыбается Волжанов, как отстегивает электрошнуры шлемофонов, как отодвигает стеклянный фонарь и, став на крыло, прыгает на землю. К нему!

Подкатился клубком к ногам — Петька подхватил его на руки.

— Здравствуй, Мишка! Здравствуй, друг!

Так и крепла их дружба: в расставаниях и встречах.


12. ЕЩЁ ОДИН ДРУГ МИШКИ

В полку немало нашлось людей, которые подружились с Мишкой. Лейтенант Волжанов утверждал, что любить животных могут только добрые и открытые люди. И хотя война ожесточает человека, души лётчиков не огрубели ко всему живому, что окружало их. А глядя на эту забавную и безобидную животину, так привязавшуюся к человеку, добрели сердцем.

Бывало, появится у кого-либо собака или кошка — за ними присматривает каждый. Или вблизи аэродрома, расположенного где-нибудь неподалёку от леса, найдёт кто птицу с подбитым крылом, подраненного зайца, примятого колесом ежа — всем оказывали помощь, устраивая настоящий звериный лазарет, бегая в медпункт за йодом и бинтом.

Вот почему в каждом человеке медвежонок видел своего друга и льнул к людям. Но, кроме лейтенанта Волжанова, кроме Надюши, Мишка подружился ещё с финишёром Миронычем.

В части его не называли ни по имени, ни по фамилии. Не обращались к нему и по званию. Пожилого, рассудительного сержанта-финишёра, в прошлом таёжного охотника, Михаила Мироновича Авдеева называли просто — Миронычем. И к этому все привыкли.

— Ну, Мишка, пойдём, — говорил он косолапому каждый раз, когда Петька улетал, и они брели на финиш.

У Мироныча скрипучий, похожий на Петькин, приятно пахнущий ремень, серебряные и бронзовые медали, которые при случае можно лизнуть, мозолистые, но ласковые руки. У него также приятно свернуться калачиком на коленях, подремать, уткнув нос в подол гимнастерки. Мироныч был свободнее других, Мишка с ним коротал время в ожиданиях.

— Без меня, — говорил Мишке финишёр Мироныч, — ни один самолёт не взлетит и не сядет. Это я, брат ты мой, сигналю, и штурмовики поднимаются серебряными стрекозами в небо. А когда нельзя, не принимаю, и они кружатся в отдалении, чтобы не выдать аэродром.

В самом деле, самолёты садятся, если Мироныч разложит на траве белые полотнища буквой «Т» и начнёт сигналить флажками — красным и белым. А сидит под кустом у телефона со свёрнутыми флажками — и самолёты не появляются над аэродромом.

Но Мишка особенно не разбирался в делах Мироныча. Да и разговаривал сержант больше с самим собою, потому что словом не с кем было переброситься. Вот он, старый, и нашёл себе подходящего собеседника. Правда, безответного. Так что слова человеческие были Мишке ни к чему, а вот флажки, которыми сигналил Мироныч при взлёте и посадке самолётов, пришлись косолапому по душе. Он утащил один к себе в каморку, за что Мироныч осерчал и даже шлёпнул косолапого флажком по известному месту. А когда отнял флажок и глянул на древко, где остались вмятинки от зубов, на память, — улыбнулся.

— Эх ты, озорник! — сказал, окончательно примиряясь.

И, видя медвежье любопытство, занялся обучением зверёныша.

Старый охотник хорошо знал повадки зверей, считай, весь век прожил рядом с ними. Потому ладно у них получалось. Вскоре Мишка мог перенести ведро, подцепив его лапой, перекатить с места на место бочку, пройтись на задних лапах, держа в передних финишёрский флажок.

Не понимал зверь, почему парни в лётных формах так довольны, если он что-нибудь сделает. Не понимал, но охотно выполнял задания своего учителя — на радость людям.


13. ИГРЫ

Но больше всего Мишка любил борьбу и ещё — играть в пятнашки. Хоть малый, а задирается. Придёт Мироныч — цепляет старого лапой: давай, мол! Вызывает на поединок.

Мироныч отскочит молодцевато назад — расставит руки. Идёт на зверя. А тот — навстречу. Тоже лапы развёл, чтобы сломать противника. И так сходятся, пока не схватятся в обнимке. Завертятся на месте, топчась ногами. Зверь старается повалить человека, Мироныч же сопротивляется, сам норовит оказаться сверху. Сцепились в мёртвой схватке, покатились — кто кого прижмёт лопатками к земле.

Ясное дело, медвежонок был ещё мал. Повалить его не составляло особого труда, хотя силы уже чувствовались в нём недюжинные, звериные. Но обычно Мироныч уступал, потому что Мишка очень уж злился, если ему не удавалось положить на лопатки соперника. В такие минуты зверь дико рычал, из его красной пасти остро оскалялись жёлтые клыки, а шерсть на спине вставала дыбом. И хотя Мишка побывал уже на лопатках не раз, и надо было по правилам игры прекращать борьбу, он всё равно наскакивал на Мироныча до тех пор, пока тот не сдавался. Мироныч поддастся — Мишка тут же прижмёт его лопатками к земле. И такой довольный, как ребёнок. Мурлычет на радостях. Да Мишка и был ещё дитём.

Зато он всегда побеждал во время игры в пятнашки. Обычно начинал Мишка. Стукнет лапой — удирает. Попробуй догнать! На вид медведи кажутся неуклюжими и косолапыми. Идёт — нога за ногу цепляется. А такой прыткий, что не угонишься! И когда вырастает, становится необычайно сильным. Уложит лапой быка или оленя, затем схватит зубами тушу, забросит на спину, тащит бегом.

Догнать Мишку трудно не только из-за прытких, хотя и косолапых ног. Хитрость тоже помогала. Чувствует, что его уже настигают сзади — раз на дерево. Вскарабкается живо на самую вершину — достань!

Сидит на ветке, поглядывает сверху довольный: ага, поймал? Щурится на солнце, почёсывает лапой за ухом. Губу вытянет — ну точно ухмыляется.


14. РЕВНОСТЬ

Иногда лётчики собирались по вечерам отдохнуть возле «клуба» — небольшого помоста из досок под кронами деревьев.

Петька взял гармошку, сел на скамью. Мишка устроился рядом, у ног. Петька расстегнул поясочек, растянул меха. Перебрал лады — и враз бойко заработали его пальцы на чёрных и белых пуговках. Трудно уследить за ними. Замельтешили спицами.

Мишка поднял морду, посмотрел на друга. Затем свернулся калачиком. И хотя он ничего не смыслил, музыка на него действовала особым образом: смирел зверь. А может, и понимал, что люди в эти часы заняты чем-то очень серьёзным. Может, не менее важным, чем там, куда летают каждый день.

Сошлись на переносице белые брови, сбежались в кучу под глазами веснушки. Губы сжал и весь в игре. Никого не видит и ничего не замечает.

Но вот он передаёт гармошку Грише Алиеву, а сам становится в круг. Мишка настораживается. Вытягивает шею. Не нравится ему, когда его Петька уходит на помост. Всё же лежит на месте. Свернётся опять, прикидывается, вроде дремлет. А чуть прищуренным глазом следит за другом. Сопит недовольно.

Волжанов выходит на середину, встряхивает плечами, плавно идёт по кругу, перебирая, как пальцами на ладах, носками сапог, — рядом с ним появляется Мироныч. Хлопнул ладонью по голенищу и приглашает в круг Мишку поклоном до земли.

Косолапый набычился. Отвернул голову. Заворчал недовольно. И когда Мироныч настойчиво ещё раз топнул сапогом, выкинул ногу перед ним и, согнувшись, постлал рукой дорожку, Мишка встал, отошёл прочь, лёг под комлем сосны.

В кругу появилась Надюша. Волосы её перехвачены ленточкой, лицо вспыхнуло лёгким румянцем. Петька подходит к Надюше, берёт её за руку, ведёт в круг.

Этого Мишка не выдерживает. Неуклюжий и неповоротливый на первый взгляд, он проворно, никого не задев, пробрался между танцующими. Подкрался к Волжанову сзади, край гимнастёрки захватил зубами. И, упираясь ногами, всё настойчивей и сильнее начал стаскивать его с помоста.

— Смотрите, ревнует! — кричали лётчики, указывая на косолапого.

Старый охотник Михаил Авдеев — Мироныч, знающий отлично повадки зверей, сказал:

— Зверь-то он зверь, а всё понимает.
— Где там всё! — возразил ему кто-то.
— Всё, — убедительно сказал финишёр.

Понимал ли зверь, что такое ревность? Возможно, и не понимал. Но когда снова забирался к Петьке на колени, зарывался носом в его куцый подол гимнастерки и вдыхал такой знакомый и родной запах портупеи, сразу успокаивался. Тогда ему казалось, должно быть, что никто, даже красивая Надюша, не сможет отнять у него любимого друга — русоволосого парнишку с щедрой пригоршней веснушек на лице, отменного лётчика, весёлого гармониста и просто чудесного человека, Героя, которому надо ещё расти до двадцати, — Петьку Волжанова.


15. МУРАВЕЙНИКИ

Мишка перебрался к лётчикам в землянку. Ему отвели место в углу, бросили на пол старую шинель. На ночь укладывался он вместе со всеми, пробуждался рано, терпеливо ожидая, когда лётчики поднимутся. И стоит кому шевельнуться — он тут как тут. Уже на ногах. Как он слышит, что кто-то встал — спит же, высунув язык, непробудным сном, а настороже.

— Ну, пойдём на зарядку, — потёр кулаками в глазницах Петька.

Мигом обогнав своих дружков, Мишка первый выскочил на улицу. Все эти приседания, подтягивания, бег на месте казались ему игрой, зверёныш, глядя на лётчиков, заражался каким-то детским восторгом, метался с одного края полянки на другой, не зная, куда себя деть.

— Переходим на водные процедуры, — объявил Петька.
— Волк и медведь не умываючись здоровы живут, — заметил Мироныч.

Ребята посмеялись над словами старого охотника, да увидели, что не всегда пословицы оправдывают себя. Петька с Гришей Алиевым убедились, что Мишка не прочь поплескаться в воде.

— Всё! — брызгаясь, отряхнул руки Петька. Вытерся полотенцем. — Теперь генеральная уборка.

Мишка, видимо, полагал, что продолжается та же игра. В землянке передвигали скамейки, скребли веником пол, вытирали тряпкой самодельную столешницу. Косолапый путался под ногами, норовил схватить зубами веник, утащил тряпку. Выследил, когда лётчики отвлеклись, потянул её к себе в угол. Он вроде мешал, да ребята не сердились. Наоборот, охотно затевали с ним возню, шлёпали слегка веником по спине. Петька стал вырывать тряпку, а Мишка, озоруя, сцепил зубы ещё крепче. Петька помотал рукой из стороны в сторону — и медвежонок, держа тряпку в пасти, помотал вслед головой.

— Отдай, бесёнок!..

После утренней разминки лётчики собрались в столовую. Следом за ними ковылял рыжемордый. И как поели, направились к своим боевым машинам. Прошли мимо штабной землянки, Мишка задержался.

— Что, интересуешься?

Девчата-связистки вынесли стол под густую тень клёна, сидят возле рации в наушниках, принимают сообщения с пункта наведения.

— Ну, пойдём, — окликнул Мишку Волжанов.

Возле «девятки» рычал мотором, наполняя баки, бензозаправщик; Вася Хохлов, перегнувшись, копался в моторе. Оружейник Смирнов чистил пушку. Петька помог завинтить крышку горловины бака, присел в тени под кустом сирени. Бензозаправщик отъехал к соседнему капониру, а Мишка устроился в ногах своего друга.

Скрипели маленькими пружинками кузнечики. Мельтешили в воздухе бабочки. Садились на шток антенны, сгоняя друг друга, и снова садились красные стрекозы.

— Сегодня тоже, наверное, полётов не будет, — с досадой произнёс, подходя, Гриша Алиев.

В такие «безработные» дни Мишка брёл на взлётное поле, отыскивал себе муравейник.

На широком поле аэродрома, окружённого с трёх сторон лесом, в траве, густой и зелёной по краям взлётной полосы и вытоптанной посредине, бесчисленными колониями селились муравьи. Их топтали сапогами, давили шинами самолётов и машин, с землёй перемешивали гусеницы тягачей, но муравьи упорствовали, не переходили в лес. Кислые на вкус, они были для Мишки особым лакомством. Чудно подвернув голову, целясь глазом в каждого муравья, Мишка рылся в земле, перебирал носом травины. Часами он мог просиживать на одном и том же месте. И сколько их ни поедал, насекомых не убывало.

Мишка отыскал нору, разрыл её. Когти у него не втяжные, торчат редкой гребёнкой. Землю грести удобно. Вот он и увлёкся охотой. Мимо с грохотом проносились автомашины, косолапый не обращал на них внимания. Раздул ноздрями пыль, отыскал среди корешков белые личинки, похожие на подушечки.

Но ему помешали. Огромное колесо мелькнуло перед самыми глазами, обдав морду пылью. Чуть не придавило голову! Мишка отпрянул назад. Отряхнулся, встал на задние лапы, посмотрел вслед — что за штуковина?

Таких больших самолётов на аэродроме ещё не было. Мишка заинтересовался. Двухмоторный транспортник подкатил к лесу, и оружейники тут же натянули над ним маскировочную сетку с нашитыми кусками жёлтого и зелёного полотна. Механик приставил лесенку. Из открытой двери самолёта сошёл на землю стройный человек в чистом комбинезоне. Следом за ним спустились ещё несколько офицеров. Майор Лысенко подал команду: «Смирно!» — и, приложив руку к фуражке, стал докладывать…
Мишке мешал муравей. Муравей забился в ноздрю, и медведь сбивал его лапой. Наконец, мотнув головой, выдул его. Встал на задние лапы.

Человек в новом комбинезоне тем временем поздоровался с каждым лётчиком и, подойдя к Волжанову, долго тряс его руку. Звёздочка на груди Волжанова трепетала золотой бабочкой.

Никем не замеченный, Мишка подкрался сзади. Встал на дыбы, ткнулся влажным и холодным носом в мягкие, приятно пахнущие пальцы гостя. После муравьёв пальцы показались слаще конфет. Мишка даже облизнулся.

А гость, вздрогнув от неожиданности, отдёрнул руку. Заметил под локтем мохнатого медвежонка — удивился. Может, даже испугался. Глянул строго на командира полка.

Майор Лысенко оробел. По правде, он боялся командующего, и теперь, видя, как некстати подвернулся этот зверёк, пожалел, что не приказал держать медвежонка на замке.

Почуяв беду, Мишка бросился к своему защитнику, прижался к ноге. Петька взял косолапого на руки, и тот, как всегда, прильнул ушком к портупее.

— Твой? — спросил командующий, стараясь не показать, что он струхнул, обнаружив под рукой мохнача.
— Так точно, товарищ генерал. На дороге нашёл. Без матери по лесу скитался. Сирота, значит.

Конечно, генерал не прилетел в полк специально для того, чтобы поздравить Волжанова с присвоением звания Героя. У командующего, понятно, были дела поважнее. Но звёздочка помогла. Мишке, разумеется. Глянув на лётчика с медвежонком, на золотую звёздочку, генерал смягчился:

— Не мешает?
— Наоборот, — ответил Волжанов, — помогает.

Заморгал белыми ресницами.

Генерал подошёл ближе, потрепал косолапому загривок:

— Эх, Мишка, Мишка…

И не досказал, задумавшись о чём-то. Смотрит куда-то вдаль отрешённо. Ведь и для него медвежонок — это капелька детства.

Лётчики тоже замерли. Ждут, что скажет генерал. Очнувшись, он выговорил с болью в дрогнувшем голосе:

— А пока… Пока предстоит работа. Большая работа…


Окончание


Источник: Интернет-ресурс «Белгородский бессмертный полк» (дата обращения: 18.05.2022)


На страницу Владислава Шаповалова

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022