ГАЛИНА СЛЁЗКИНА

ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Рассказ

Болящая старуха Егоровна с раннего утра, едва проснувшись, плакала, сокрушённая самыми горестными раздумьями. Совсем одолели её хвори да немощи. Кончается масленица, а она за всю неделю даже блинов не могла испечь. Была, правда, невестка, напекла — сын живёт в соседнем селе, рядом. Но хотелось бы самой... Наготовить, угостить, как раньше. А уж как в храм-то хочется! Господи!

Прощёное воскресенье запало ей в душу ещё с детских лет. Семья большая, разное случалось. Ссорились, мирились. Хотя те ссоры можно ли сравнить с нынешними. Старших-то, почитали, даже боялись... И вот бывало, вечером, перед тем как лечь спать, все прощения друг у друга просят! Целуются, плачут... Теперь бы так!

И даже самой себе, измученная разными невзгодами, старуха не могла признаться в том, как жаждет её душа, чтобы сынок попросил у неё прощения! Уж больно грубый он! Такое в запале скажет — сердце от боли заходится! И совсем уж невыносимо стало, когда она так ослабла, что перестала ездить на рынок...

При виде списка продуктов, которые мать просит его купить, сын буквально бесится, сам не зная отчего. Зато доволен, когда деньги от покупок остаются: мать про них никогда не спрашивает. Однако, любой пустяк выводит его из себя, и он находит повод излить на мать поток непристойной брани...

Внезапно старуха встрепенулась: «Ах, тетеря старая! Забыла! Именинник же сегодня, Андрей-то!» Три тысячи в подарок, будто боясь, что не успеет, заранее отдала. А поздравить-то в самый раз! Простенький мобильник буквально выскальзывал из её дрожавших рук, когда она «листала» номера...

— С днём рождения тебя, сыночек!

В слова эти, произнесённые дрожащим голосом, вложила всю любовь, всю боль, и всю надежду.

Но в ответ услышала хриплый, смеющийся голос Андрюхи:

— Мам, ты никак рехнулась?! Двадцать третье-то завтра!

Старуха даже голову назад откинула — будто ледяной водой в лицо ей плеснули. Тут же представила воочию сына своего — вечно недовольного на весь белый свет. Да разве такого обрадуешь чем? Удивишь?

Окончательно придя в себя, Егоровна вздохнула: «Вот тебе и прощёное воскресенье!»

Губы её задрожали, и, уткнувшись лицом в подушку в цветастой застиранной наволочке, трясясь всем телом, зарыдала.

«Что же это за доля у меня такая, Господи! Чем же так-то прогневила тебя! Вот уж тринадцать годочков дитятко моё в земле покоится. А хозяин-то мой… и того больше. И кто же пожалеет меня? Защитит?»

Всего-то шестьдесят пять годков было моложавой, приятной лицом Егоровне, как схоронила она мужа, не дожившего до семидесяти трёх лет. Хозяин, заступник. Характером крутоват был, но пьяным ни единого раза не видела. С сынком — катом уж никак не сравнить. И жену свою никому бы в обиду не дал. Чего уж... Как все нормальные люди жили. Домину этот своими трудами строили. Сынов растили, внуков нянчили. Правнучке Алёне полгода было, когда поднесли её в одеяло завернутую вот к этой кровати, на которой помирал её прадед.

А он, глядя на младенца помутневшими глазами, тихо, из последних сил промолвил:

— Мы и тебя ещё, воробышек, понянчим. Так ведь, бабка?

Егоровна в ответ лишь кивнула мужу головой, да зажала щепотью дрожащие губы.

Схоронив мужа, исходила глубокой скорбью раннего своего вдовства. Не думала и не гадала, что так нежданно, и так несвоевременно одна останется. Всё не верилось ей… то и дело, натыкалась то на одежду покойного, то в сарае на инструменты всякие хозяйские, и плакала... Будто чуяла, что за спиною её ходит беда... Другая. Та самая, страшнее которой не бывает. Особенно плакала, когда навещал её младший сынок Егорушка, сам ставший уже дедом — в сорок лет.

Старший сын, Андрей, с малолетства рвался в город. Там и остался. После техникума нашлась ему хорошая работа. Обзавёлся семьёй. Раньше, пока не выросли его дочки погодки, привозил их сюда на всё лето...

Егор же напротив, любил село. Окончив сельскохозяйственный институт, долгие годы работал главным зоотехником в соседнем колхозе. Благо, сын его, рано женившись, поселился недалеко от бабушки.

— Ну, что ты всё плачешь, мам? — гладил её по плечу Егор. Хотя и самому застилала глаза влажная пелена. — У тебя вон Денис с Танюхой рядом, Алёнка.

— Да уж без них бы совсем пропала, — утирая слёзы, вздыхала мать. — Только, боязно мне, сынок. На что я жить буду. Обузой тебе быть не хочу. А пенсия — копейки!

На дворе была весна двухтысячного года. А сынок утешал её:

— Нашла о чём плакать! Огород тебе посадим. Картошки посадочной у меня на всех хватит. А если хочешь, так у нас телёнка можно купить. С кормами помогу. Подержишь — а к весне и денежки.

На том и решили. И как же быстро пролетели те два-три годочка! Забывалась Егоровна, и с правнучкой, которую любила без памяти, и в разных делах по хозяйству. Телёночка вырастила на продажу, а следом сынок другого во двор привёл... Так и собрала денежку. Думала, и себе на похороны хватит, и хозяина в три года помянуть... Знала бы она, бедная, на какие скорбные расходы пойдут эти сбережения! Врагу не пожелаешь...

Умер сыночек! Будто сгорел за год, от какой-то страшной болезни. Чернел лицом, худел, таял на глазах. Скитался по больницам. А они с невесткой покупали и заказывали мифические целебные препараты, отдавая за них несчитанные деньги. Да всё не впрок... Уже перед концом, в областной больнице, сказали, что, делая прививки, занесли ему по ошибке, какую-то страшную инфекцию. А как это могло быть?!

Изведённый страшными муками, умирал на глазах матери. Она держала в своих его холодеющие руки…

Как только сердце её выдержало?! На куски не разорвалось?!

Искричалась вся! На коленях вокруг сырой могилы ползала... И надо же такому быть: сыну сороковины, а отцу три года, почти день в день выпало. Кого поминать? Кого оплакивать? Обоих сразу!..

Теперь только внук остался последней опорой и утешением. Он да детки его… Алёнка, и крошечный Антошка, родившийся через полгода после смерти своего дедушки.

Видно, эти крохи и помогли ей пересилить боль утраты, выжить...

От Андрюхи-то радости было мало! Красавец писаный, так он и проболтался по чужим бабам, да по гаражам с дружками пропьянствовал. Правда, на работе ценили его. Зато в семье был истый кат! О детях не заботился, над женой измывался. Жил для себя. Любил хорошо одеться, выпить да погулять.

Последний-то раз, невестушку видела на похоронах Егоровых. И даже сквозь пелену горя своего неутешного, заметила, как изменилась некогда белолицая красавица Нина.

— Что ж ты, голубушка, так-то постарела! — воскликнула свекровь.

В ответ Нина лишь рукой махнула:

— А то вы, мама, не знаете? Всю кровь он из меня выпил! Было бы куда уйти — минуты бы с ним не осталась…

После смерти брата Андрей каждое лето приезжал в отпуск к матери. Если не пил, помогал в огороде. Возился и на кухне, умея хорошо готовить. Но если начинал пить! В доме был ад. Превращался сынок в зверя, не щадя ни живых, ни мёртвых...

Лет десять назад перебрался сюда насовсем.

Вот тогда-то и закончилась, хоть и скорбная, но тихая жизнь Егоровны. Памятны остались ей последние одинокие вечера, когда свет зажжённой лампадки осенял святой угол, и молитва, обращённая к Богородице, всё ощутимее утишала боль её души…

Новая жена Андрюхи была из местных, но жила в райцентре. Однако, сынок рвался переехать к стареющей матери. А его подруге сразу приглянулся большой и добротный дом свекрови…

Давно разведённая и бездетная Валентина, давно мечтала начать новую жизнь. Надоело ей бабье одиночество, а теперь бы поскорее доработать в школе «с этими дебилами», которым она преподавала иностранный язык. «Год до пятидесяти доработаю — дня не останусь. Лучше в огороде копаться»…

Продав своё жильё, Валентина купила мужу крутую «иномарку». Жить перебрались к больной тёще, которая вскоре умерла. За это время Андрей успел показать себя во всей красе. А больше всего оскорблял жену беспричинной ревностью и самыми грязными оскорблениями. И всё же надеялась она на что-то, любила его. А еще… не давала ей покоя навязчивая идея:

— Из вашего дома конфетку можно сделать, — говорила она мужу. — Если мой продать... Всех моих денег на евроремонт хватит. Хоть бы на старость в красоте да удобствах пожить…

— В чужом доме собралась евроремонт затевать? — хохотнул Андрей.

А жена возразила:

— Разве он нашим не станет?..

Вскоре, не дожидаясь особых приглашений, продав городской дом, они перебрались сюда, «доглядывать» старуху.

Сынок сразу же и подкатил к матери: заводя речь о её старости, о необходимости всякого рода удобств. Хотя в доме уже имелись и газовая колонка, и отопление.

— Чего же мне ещё не хватает? — возразила Егоровна. — Вот помру, тогда и хозяйствуйте.

— Так вот и сделай «дарственное» на Валентину, — выдал сынок. — Нам-то с нею и доглядывать тебя, если что....

— Сынок!.. Ты сам-то соображаешь, что говоришь? Вон у тебя самого дети — внуки. У Егора сироты остались… Что ж я умалишённая, что ли: чужой бабе всё отписывать. А что не так — она и тебя выгонит. Про себя уж не говорю.

Андрюха, аж побурел лицом от гнева. Иномарка, на которой он теперь мыкался, явно застила ему свет.

— Вижу я, что у тебя Денис на первом плане. Больше тебе никто не нужен…

А вскоре после этого пошли в доме жестокие скандалы. Все трое, изматывая друг друга, стали непримиримыми врагами.

Валентина, в конце концов, купила на оставшиеся деньги дом в ближайшем селе и подала на развод с часто напивавшимся Андреем. Хотя, спустя год, оставшись прописанным у матери, он перешёл к ней: супруги помирились…

Они теперь вместе опекали всё больше дряхлеющую старуху. Летом трудились в её огороде, заготавливали овощи и консервацию в её же подвале. Поливка была на электричестве, и за него платила мать.

Хлебнувшая от любимого мужа море обид, Валентина, льнула теперь к свекрови, не имея никого ближе. Чем могла, помогала ей по дому, даже ночевать оставалась, когда Егоровне было совсем уж худо. Нередко, в благодарность, совала ей старуха тысячные купюры, приказывая:

— Ироду своему не показывай. Купи себе чего... Вон шапчонка у тебя некудышняя… аль помады, какой. Я, пока мой не умер, губы красила… на базар там иду или куда. Потом уж не до того стало.

— Вот и мне, мама, ничего уже немило, — жаловалась невестка. — И как жить с ним, не знаю.

Андрюху же умаслить да разжалобить никак невозможно. Хоть душу свою вынь да положь. Бесился он, оттого что семью свою бросил. Всё бросил, чем жил раньше. Забился в эту нору крысиную, которую всё больше и больше ненавидел. Нестерпимо тянуло его обратно, домой! К семье, детям, внукам, без него народившимся. Как хотелось ему туда! Всё нестерпимее! Всё сильнее! Потому и добивал он ни в чем не повинную мать...

Наконец-то, успокоившись, Егоровна поднялась с постели. Одевшись, тщательно умылась холодной водой. Отыскала в шкафу нарядный праздничный платок, сняла с вешалки пальто. Надумала в магазин сходить. Купить печенья да конфет. Раздать соседкам: пусть Егорушку помянут. Недавно, он опять ей приснился. Маленький, лет десяти, как правнук её, Антоша. Звала-звала его, покормить хотела, да где уж! Убежал!

Тут-то и Андрюха явился! Увидела в окно, как с собакой возится. Кормит. С матерью бы так! Да уж Бог ему судья!..

Оделась она и вышла. Сынок неприветливо объяснил, что ездил в аптеку за лекарствами. Жена заболела, видно грипп.

— Ты в магазин меня не подбросишь? — несмело, испугавшись своих собственных слов, спросила мать.

Лицо Андрюхи даже побелело от гнева:

— В магазин поплетёшься?! Ты мне не могла сказать, что купить? Сколько ж ты позорить меня будешь, сволота старая!

В ответ на оскорбление мать промолчала, даже покатившиеся из глаз её слёзы незаметно смахнула косяком большого платка. И, постукивая палкой, пошла со двора.

Когда на полпути к магазину, почувствовав острую боль в груди, она присела на лавочку у чужого дома, мимо неё на бешеной скорости промчалась Андрюхина иномарка.

Оцепенение, охватившее Егоровну, нарушил знакомый детский голос:

— Бабуль, ты чего? В магазин? — Перед нею стоял десятилетний правнук Антошка. — Помочь тебе?

— Помоги, родненький! Помоги! Кто же ещё-то, бабке поможет.

У Егоровны потеплело в груди, боль отпустила. Она словно очнулась от тяжкого кошмарного сновидения.

И, теперь уже вдвоём с Антошкой, направилась к магазину.

2017

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017