АНАСТАСИЯ КИНАШ

Студентка филологического факультета НИУ БелГУ. В детстве любила калькуляторы больше барби, а футбол любила больше создания пасочек.  Потом что-то пошло не так, и внутренняя девочка одержала победу. Стихи начала сочинять в детстве, но только совсем недавно они стали похожи на стихи. Много читает, мало путешествует. Изучает иностранные языки, хотя с математикой дружба крепче. Несмотря на третий курс филфака за плечами, до сих пор пунктуационно безнадёжна. Лауреат в номинации «София» фестиваля «Бабье лето» (2016)


КАЖДОЕ МОРЕ ЛЮБИТ СВОИХ УТОПШИХ...


*  *  *

У меня внутри поселилась большая рыба.
Она скользкая, очень холодная, пахнет ряской,
Ночью в рёбра лбом стучится, от этой встряски
Я не сплю совсем, либо мало сплю очень, либо

Достаю тетрадь и рисую, дрожа от боли,
Океанский мрак, черноту марианских впадин...
Я хочу прогнать эту рыбу, она в неволе
Мне дышать мешает, будь её плен неладен!

Вот скажи мне, как ты сумел опустеть? В зазоре
Между веками, между шторами раз за разом
Я смотрю со дна на чужое большое море,
Но не рыбьим нет, всё ещё человечьим глазом.



*  *  *

Можешь расслабиться, мама,
Видишь, какое дело,
Лампочка в твоей дочке ночью перегорела.
Лопнула на кусочки,
Хлопнула как в кино...
Можно купить другую
Лучше,
Светлее,
Но
Стоит ли тратить средства,
В новый  вставлять плафон?
Лучшие купить мобильный яблочный телефон,
К морю поехать летом,
Поезд «чух-чух», «та-та».

В дочке твоей
Без света
Вызреет темнота.
Станет в глазах зелёных влажно плескаться речкой,
Станет каркасом тела, смехом её и речью,
Станет сильнее жизни,
Станет нужнее ласки...
В детстве читала дочка на ночь такие сказки,
Где от волшебной хвори
Чахла принцесса в башне.
Стало житейски просто
Всё, что казалось страшным.

Не уноси осколки, мама, в своём совочке,
Дай хоть чуть-чуть поплакать
Перегоревшей дочке.
Сколько искрилось, Боже,
Сколько внутри болело!
Может срастётся,
Может...

Поздно.
Перегорело.



СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА

Мама на кухне льёт слёзы горючие,
Зимнее солнце на кафеле плавится,
К вечеру небо укроется тучами,
Станет темно в тесной спальне Красавицы.

А за рекой всё грохочет и дыбится,
Всполохи красные птицами мечутся,
Бродит Война — дряхлой смерти кормилица
В Городе стынущем, в городе меченом.

Снится Красавице корочка хлебная,
Снится парад на ликующей площади….
А за окном скачут всадники бледные,
Белые всадники, чёрные лошади….

Снежные хлопья периною стелются,
Воет вдали кровожадное чудище,
Спит безмятежно прекрасная девица
И не разбудишь её, не добудишься.



*  *  *

Человек говорит:
Я хочу увидать Христа,
Даже если во мне нет ни совести, ни креста.
Я не хуже средь прочих братьев своих, сестёр.
Если нужен потом костёр, — значит на костёр.
Если нужно потом любить, я любить готов
Всех убийц и насильников,
Нищих любых сортов.
Я такой же как все,
Я повязан грехом одним
С каждой шлюхой
И с каждым чтимым в миру святым.
Я — живой человек.
Я кусочек единой тьмы.
Покажите Христа,
Пусть посмотрит, какие мы.

А ему отвечают:
Ты видно неладен, друг.
Посмотри что творится в сердце, хрипит вокруг...
Ну какой Христос? Одна человечья гниль.
А Христос ушёл и думать про нас забыл.
Ненавидь как прежде,
Чёрта корми душой.
Для живой надежды ты уже лоб большой...

Человек уходит, чтобы совсем пропасть.
Поболеть, помучить близких и дальних всласть,
Потопить концы,
Выжать в траву итог...

В человеке безъязыко рыдает Бог.



ИДЕАЛИСТЫ

1.

Вот тебе девочка в руки картонный меч,
Клевер счастливый,
Тонкий бумажный щит.
Эти предметы будут тебя беречь,
Там, где никто больше не защитит.
Там, где основой сущего стал цемент,
Там где Спаситель щурит капризно рот...
Если тебя не задушат в один момент,
Если не вывернут душу наоборот, —
Будешь сражаться,
Будешь шагать, пока
Где-то под горлом не оборвёт контакт.

Небо качает ватные облака,
Сердцу больному солнце мигает в такт.

Не оживай, девочка,
Просто жди.
Скоро бетон омоют печаль-дожди,
Скоро погаснет в солнечный рай проём...

Жалко
Немного,
Что так смешно живём.

2.

Мельницы, мельницы,
Красные жернова.
Крутится ворот, в воздухе вязнет скрип.
Я — пустомеля,
Ватная голова,
Утром ребёнок, а в темноте старик.
Вам не ломать меня на муку и прах,
Вам не учить меня белизне костИ...
Видите, мельницы, что я держу в руках,
Чем потрясаю зябко в своей горсти?
Это всё то, что когда-то цвело как дрок,
Где-то во мне разгоралось, тянуло ввысь...
Мельницы, мельницы, как вам такой урок:
Хуже любого ворота — наша жизнь.
Все перемелет,
Размолотит золой,
Сделает мельче,
Злее,
Душой дурней.

Я — недотёпа,
Ветер над головой.
Лучше бы правда
Стала
немножко злей.

Мельницы, мельницы,
Ваша пора прошла.
Эта эпоха сделана из стекла,
Пластика,
Денег,
Точек с немым вай-фай.

Ад наяву
И понарошку рай.

3.

Здесь не умеют больше учить добру.
Это дурная практика для детей.
Слушай внимательно, в день когда я умру,
Дома останься.
И никаких мечей
Больше не доставай из моих шкафов.
Пройдено,
Переделано много раз.
В городе этом нету лесных волков,
Только счета за воду, тепло и газ.
Будет страшней дракона плохой сосед,
Яда опасней вязкая станет лесть..

Чтобы тебя отгородить от бед,
Я заклинаю крепко тебя — не лезь.
Не пререкайся с глупым, не спорь с больным
Злобой кипучей...
Тихо живи,
Прошу.

Смог превращает веру живую в дым,
Голос далеких звёзд в самолетный шум.

Если получится, я навещу тебя
Пёрышком птичьим,
Каплей большой дождя.
Там будет легче,
Я обещаю.
Но

Ты не откроешь мне никогда окно.

4.

Город болеет,
Город трещит по швам.
Сытно ему,
Тошно ему, хоть плачь.
Люди снуют, прячутся по домам,
Школьник с портфелем,
Дворник,
Таксист-лихач,
Девочка с куклой,
Дядя с большим ножом,
Толстый политик,
Автор бульварных книг...
Каждый мечтал,
Мучился о другом
Каждый в свой срок фикусом в кадке сник.
Влился в метро,
В плотный людской поток,
Вплёл себя накрепко в Твиттер, Контакт, Фейсбук.
Если однажды кончится этот ток,
Если однажды высохнет этот звук,
Что они сделают?
Где обретут покой?
Церковь-коробка,
Небо — пустой плакат,
Дьявол гадливо машет на них рукой...
Город расстроен.
Сломанный автомат.

Где-то в канаве мокнет картонный меч.
Что теперь делать?
Что для кого беречь?
Клевер под солнцепеком — ковёр сухой.

Это почти не жизнь,
И совсем не бой.



ЗАГОВОР ОТ ЛЮБВИ

Говорю себе и не помню в который раз:
— Значит это правда, пусть и не в бровь, а в глаз,
Глухота внутри, немота как в пустой норе,
Я фонарь без масла, грот потайной в горе,
Оболочка твёрдая, с мясом сращен гранит...
Но болит внутри, о господи, так болит!

Не пойму, хоть режь и бей, не пойму никак
Почему грызёт огонь, почему наждак
Пилит кости, пилит рёбра, когда в ночи
Кто-то горько плачет, — что-то внутри кричит,
Но беззвучно, но неловко, ни такт, ни в лад:
— Не люблю тебя, не люблю, хоть замерзни ад,
Хоть сам Бог отец и творец сходи вниз журить...
Не могу любить. И не могут меня любить.

Замолчи в ночи пропавший, в овраге сгинь!
У тебя внутри огонь и морская синь,
Ты живой, ты плачешь, ты ещё встанешь в строй...
Я могла бы тоже, да родилась пустой.

А кругом всё стройки, чащи, да пустыри
Что у них внутри? Что у неба болит внутри?
Не могу любить, я уродец в беде смешной...
Не люби меня, я должна умереть пустой.



ГОРЕ И ЛЮДИ

Я узнала утром на кухне, готовя кашу
Самолёт взорвался в воздухе голубом
Разметало чемоданы, обшивку, Машу
Пятилетнюю вместе с мамой, смешав с песком

Над пустыней плоской. Я не убрала завтрак
Со стола. На паре молча вела тетрадь.
Уходя, забыла шарф разноцветный в парте
Приходила вечером зябнущим забирать.

Проспала теракт в Париже, уже в субботу
На экране люди плакали в темноте
У меня заболела кошка и всю заботу
Мы отдали ей. Приближаясь к своей черте

Горе обрастает мышцами и отравой,
Горе проедает дырку в живой груди.
Мне и дела нет до того, что сказал Обама
Если дома слышу смерти чужой шаги.

Это глупо плакать в мире большом и диком
Не о людях, а о кошке глотая соль.
Чья-то мать, дитя лишившись, исходит криком,
Но не знает этой разницы наша боль.

Может, завтра я опоздаю на свой автобус,
А чужой сорвётся в реку и я умру.
Повернётся на подставке пузатый глобус,
Строчка текста змейкой выползет поутру.

И другой живой человек, собираясь спешно
Пробежит по ней глазами, глотая чай.
В нас горит черта, за чертой только мрак кромешный
И одна на все эти беды душа-свеча



*  *  *

На площадке лестничной холодно и темно,
Прижимаюсь лбом к стене, — ничего не нужно.
Пахнет снегом в ночь распахнутое окно
И сама я тоже вывернута наружу.

И сама я тоже чёрный квадрат в стене,
Ни лица в стекле, ни искрЫ золотой и жгучей,
Тишина гудит во мне, темнота во мне
Разливается уверенно и ползуче.

А ночная улица дышит сырой корой,
И зелёным небо звёздно горит по краю...
Я отлично знаю — мир без меня живой,
Это я сама какая-то неживая.

Забери меня, — я не знаю кому кричать,
Хоть всю ночь простой не будет оттуда знака...
Гнётся воском жёлтым в храме моя свеча,
И всё смотрит, смотрит, кто-то чужой из мрака.



УДИВЛЕНИЕ

Третью ночь Фома до утра не смыкает глаз,
Третью ночь чадит на щербатом столе свеча,
В тёмный дом извне долетают обрывки фраз:
«Он воскрес, воскрес…» — каждый слог, как удар меча.

Ах, зачем, Фома, протянул ты тогда ладонь?
Ты же видел свет, ты же помнил высокий крест,
А теперь в груди бьётся птицей большой огонь,
Не даёт заснуть, изнутри жадно жжёт и ест.

Ты пропал, Фома, нет дороги теперь назад —
В тесный строй зевак, в череду безразличных лиц,
Потому что всё-таки есть эти рай и ад,
И ты сам теперь в промежутке меж двух границ.

Удивлён, Фома? Это был настоящий Бог…
Оседает пыль и на грязном полу рассвет,
Не спастись в молитве, в тихом напеве строк,
Ведь ответа нет, или это и есть ответ.



ПОМИНАЛЬНАЯ

Выхожу на свет, осеняю себя крестом,
Будто жду в живот расстрельный заряд картечи
Мертвецы вернулись, я их впустила в дом,
А теперь учусь их повадкам, и тихой речи.

Потому что прошлое не покидает кров,
Потому что память строже судьбы и смерти.
Мы лелеем мёртвое, цедим густую кровь,
Мы позвали тьму и теперь за неё в ответе.

Мне немного страшно выйти на бис вот так.
Чем они меня приветят, мои фантомы?
Как дворняга чёрная, спит в коридоре мрак,
Я сама его привела и пригрела дома.

Я сама тянусь к утянутым в темноту,
Как клеймо болит отпечаток «вчера» на коже,
Чью же горечь ощущаю теперь во рту?
Чья мечта теперь меня алчущим червем гложет?

Я транзистор, я гудящие провода —
Пропускаю через нервы слова по буквам...
Ночью снятся наши мёртвые города,
Тишина всего лишь призрак живого звука.



СНЕГУРОЧКА

Снегом осыпалась ночь над хатой,
Я ли, бездетная, виновата,
Что за дитё, все презрев заветы,
Снег окропила кровавым цветом?

Ночь молчаливо качала звезды,
Ветер свистел: — Впредь молиться поздно,
Будет ребёнок тебе, но вскоре,
Будет в придачу беда и горе...

Больше креститься я в жизнь не смела,
Дочь родилась — лоб белее мела,
Смотрит пронзительно, да не плачет.
Муж всё ворчал: — Что мне девка? Мальчик
Должен был бегать босым в светлице...

Ночью засну — ничего не снится.
Тени услужливо шепчут в ухо:
— Ох и хлебнёшь ты слезы, старуха,
Ох и повоешь потом волчихой...
Предупреждали — не трогай лихо!

День ли, ночная над крышей темень,
Не замечала. Бежало время
Юрким ручьём. Дочка тонкой ивой
выросла. Стала до слёз красивой.

Свататься стали к ней парни рано:
Эка невеста, белей сметаны!
Косы до пят — как княжна из сказки..
Жаль, холодна, как на речке ряска.
Хмурится тучей да ткёт за прялкой,
По двору ходит — пряма, как палка...

Всё пересуды кругом да толки:
Эка невеста, да всё без толку.

Годы летели гусиным клином,
Муж вплоть до смерти мечтал о сыне,
Дочь не ласкал, не просил за внука.

Дом опустел — сплошь тоска да скука.

Ночью метели в деревне пели.
Дочь не спала — на локтях в постели
Приподнималась, смотрела в стёкла...
Глянешь, а щёки красны, как свёкла,
Косы распущены, жгутся очи...
Будто бы выйти к метели хочет,
Будто бы встретить желает друга.

Выла всю ночь у порога вьюга.

Так от зимы до зимы жизнь длится,
Дочке мерещились в стёклах лица,
Плакала тихо, не ела хлеба,
В мёртвых глазах только снег и небо.
— Скоро, — шептала, — придут за мною,
Буду я князю зимы женою....
Что мне душа? Отдам даром душу!..

Тяжко мне было такое слушать!
Тяжко мне было смотреть, как скоро
Дочь побелела, как пена моря,
Дочь поседела меня скорее,
Стала носить жемчуга на шее.
Кто подарил — разве скажет? Рядом
Горе ходило, кололо взглядом,
Спало под дверью, как пёс скулило...

Дочь не по дням растеряла силы.
Глянешь — живой не увидит лета.
Холод такой, что река одета
В синие льды аж до дна. Морозы
Только крепчали. Не год, а слёзы!

Я не спала, сторожила яро
Дочку свою, — та лежала с жаром,
Бредила, руки тянула к свечке,
— Мама, — зовёт, — отпусти до речки!

— Мама, — кричит, — открой дверь, мне душно!
Поздно уже, отдала я душу,
Это приданое мужу было...
Мама, открой, к нам стучится милый!

Дверь ходуном заходила сразу,
Как не поддаться дурному сглазу?
Чем излечить эту хмарь из тела?

Дочь умерла. Лоб белее мела.
Только метель завывает тихо:
— Вот тебе, старая, скорбь да лихо,
Вот тебе соли — глотай горстями...

Похоронила я дочь. С гостями
Выпила, да не согрелась, браги,
Света совсем не видать от влаги
В красных глазах. Лёд скрипит на крыше.
— Кто там? — кричу, да ответ не слышу.
Ночью поют под окном бураны
Дочка, ты там? Дай услышать «мама»...
Дай хоть разок отогреть от стужи,
Не уходи к синей речке с мужем...
Поздно. Зима зло звенит морозом.
Что тебе, мёртвой, живые слёзы...

Снегом осыпалась ночь над хатой,
Я ли, бездетная, виновата?
Что за дитё, все презрев заветы,
Снег окропила кровавым цветом.



СОН

Я во сне иногда на забытом пою языке,
В таких снах ты уводишь меня к обмелевшей реке,
Где в оврагах заросших по-страшному чавкает ил…
У меня не идти за тобой, нет ни воли, ни сил.

За спиною смыкаются тени, смолкают леса,
Я спешу за тобой, а за мною спешат голоса,
Мне неведомо чьи, — может духов вселенской тоски,
Они шепчут мне, что ты убьёшь меня там, у реки.

Остановишься, вздрогнешь, ко мне повернувшись лицом,
Все дороги у затхлой воды перемкнутся кольцом,
Я смотрю на тебя — ни сказать не могу, ни вздохнуть…
А потом небо меркнет, а ты бьёшь кинжалом мне в грудь.

И по новому разу, по кругу, опять и опять,
Ты уводишь меня, ты уводишь меня убивать,
Через древние чащи, к холодной безмолвной реке,
Заржавелая сталь, пятна крови на жёлтом песке…

Я не знаю, зачем мы играем в умри-отомри,
Ты коверкаешь лезвием всё, что скопилось внутри,
Как услужливый лекарь, как самый бесстрастный мясник…
В моей полой груди очень скоро пробьётся тростник.

Я во сне иногда на забытом пою языке.
Мои кости в реке, моя кровь в золотистом песке,
Я быть может, прорвусь через сотни удушливых снов…
Чтобы снова услышать тебя и ответить на зов.



РЕМИССИЯ

1.

Дай угадаю. Некого выручать?
Некого из трясины тянуть на свет?
Значит сражайся,
Перебивай врача,
Мол, ничего не было там и нет.
Это тревога ложная, добрый врач,
Все устаканилось,
Не разрезай зазря...
Пусть у других жжётся (хоть в голос плачь)
Где-то в грудине
Собственная заря.
Ты излечился. Ты теперь будешь жить.
Долго,
Умеренно счастливо,
Ты — здоров.
Не у тебя сердце сшивает нить,
Не для тебя мартовский смех дворов.
Всё хорошо
Главный получен приз.
— Доктор, поставьте штамп, я устал болеть,
Нет для таких, как я, на земле больниц.
Нас не микстура лечит —
Спасает смерть.

2.

Где-то в овраге черном лежит на дне
Тёплое сердце,
Старый издохший пёс.
Травы его укроют собой к весне...
Скоро забудешь
Как и зачем принёс
Будешь себе стареть без затей один,
Будешь читать на кухне
И жить
Сто лет.
Мёртвое сердце лучше чем анальгин.
Лучше лекарства (то есть, надёжней) нет.

3.

Как хорошо, что кого-то спасут врачи
Снова поставят на ноги
На крыло
Я излечилась, а до сих пор горчит
Это сердечное
Жертвенное тепло
Знаешь, ведь знаешь?
Нет ничего страшней
Чем излечиться
Полностью,
Всё стереть.

Это нездешнее,
Это сильней людей.
Не победит
Доктор,
Не выжжет
Смерть.



*  *  *

Утонула Мэри в шестнадцать. Отец рыбачить
Перестал. Хотел уехать, зажить в горах
Но завёл кота и совсем говорят не плачет,
Только часто вертит брошку-цветок в руках.

Вот такое дело. В хижине на отшибе,
Где просолен неба край до лиловых звёзд
Снова жжёт лучину, жарит на ужин рыбу
И дожди встречает горше солёных слёз.

Но надёжно закрывает все двери ночью,
И крестит углы, и вонзает в порог ножи...
Потому что слышит — ходит босая дочка
По песку снаружи, как тонкий лист дрожит:

— Ты не спишь, отец? Открой я замёрзла, слышишь?
До костей замёрзла, вымерзла до нутра!
Обними меня, к огню подсади поближе
Дай поспать с тобою рядышком до утра!

Горько плачет Мэри, в двери скребётся робко,
И глаза слепые щурит на звёздный свет...
На волне морской качается сонно лодка,
На волне морской колышется лунный след.

Утром солнце отразится в стекле оконном,
И оближет берег жадно морской прибой.
Рыжий кот с колен сползёт, потянувшись сонно,
Как солдат ещё один переживший бой.

— Уже скоро — тихо старый рыбак ответит
Горизонту моря, брошку зажав в кулак.
Почерневший лепестком семицветик-цветик
Для него отныне и оберег, и знак,

Что однажды можно разом сорвать засовы,
Темноту пригреть и без страха закрыть глаза...
Все уйдёт когда-то и возвратится снова
Всё всегда уходит, чтобы прийти назад.



ИСКРА

Нет, даже если так
Крепнет беда кругом,
Не зажимай кулак —
Будешь жалеть потом.

Выгоришь до костей,
Сцедишь весь свет на пол...
Милый мой, будь слабей,
Самой большой из зол.

Будут дразнить враги,
Будут судить друзья...
В травлю не лезь, беги, —
Остервенеешь зря.

Все зарастёт травой,
Коркой спасётся плоть.
Милый, побудь живой —
Не уходи полоть

Дикие сорняки,
Не вырывай, кляня.
Помни, что у реки
Я пока жду тебя.

И даже если дрянь,
Въелась так цепко в жизнь.
Не сатаней по дням,
Ради меня держись.



*  *  *

Ненавидь на здоровье, кручинься и унывай,
Извивайся коброй, лживый роняй елей,
На других надейся, сам до конца плошай...
Но жалеть себя,
Открыто жалеть —
Не смей.

Никогда, ты слышишь, не сыпь на прилюдный суд
Россыпь бед кусачих,
Горестей мелких сор.
Жить на свете самый страшный и грязный труд:
Как скрести руками спины бессонных гор,
Как глотать бездонный пляшущий океан,
Как гасить руками жгущий огнём закат.
Каждый должен получать по заслугам сам,
Каждый мерой собственной честен и виноват.

Не тянись к другим за лаской.
Тянись струной
К голубому небу в искрах певучих звёзд.
Если хочешь, плачь.
Но вот напоказ не вой
Пресный вкус
У безболезных
Напрасных слез

Посмотри сперва, несчастьем своим кичась,
Что несут с тобой идущие по пути.
Ты бы смог забрать задаром хотя бы часть
Их печали,
Их отчаянья
Их тоски?
Ты бы смог страдать безропотно
За людей
Незнакомых,
Нелюбимых,
Унять их тьму?

Не жалей себя на публику,
Не жалей,
Не желай своих отчаяний никому



ПЕСЧИНКИ

Этот меч из картона. И ты
Никогда не сразишь им дракона.
Оставайся.
Потушим мосты,
Отойдём от пустого перрона.

Поезд вырвется в ночь и без нас,
Через плоские степи.
На север.
Посмотри. Что мы можем сейчас?
Только жить
Как мы жили
И верить

И молиться, что нам повезёт ,
Не усохнуть
До нужного срока.
Мир прекрасен
Мир скоро умрёт
И спасать его слишком жестоко.



*  *  *

Плакать не буду — мой океан внутри,
Пахнет солёной злостью и чешуёй.
Шепчут оттуда :

«...ну-ка давай, умри. Не притворяйся, падаль, живой, живой...
Мы тебя знаем, знаем с нутра и вширь,
каждую мысль, каждый твой сон, и страх...
Это хороший, очень хороший мир.
Выстроен, вскормлен на честных живых словах.
Сделан из страсти,
Радости,
Жгучих слёз.
Ниткой надежды сшит по больным краям.
Ты ничего не сможешь отдать всерьёз
миру и человечьим его морям».

Мой океан горше других и злей бьётся о рёбра
Вечный прилив-отлив.
Он никогда не чувствовал кораблей
Он не качал их ласково
Не топил.
Мой океан знает меня одну
Я его боль
Я его глубь и тьма.

Если однажды выдохнусь, утону,
Кто будет ждать в зыбких изгибах дна?



*  *  *

Трёшь виски, кладёшь на лоб синеватый лёд:
— Помолчи,
Не дергайся
Господи, не кричи ты!
Ты всегда боялась — горе тебя убьёт,
И в себе носила груз его нарочито.
А теперь ты просто кокон, безсветный храм,
И кого просить: не трогай, меня, не трогай...?
Поделом твоё отчаянье,
По делам.
Все сбоит внутри. Пора объявлять тревогу.

Расплетаешь волосы, нежно целуешь мать:
— Всё в порядке, ма. Я снова смогла пробиться!
Ты всегда боялась, вдруг перестать мечтать,
И в себе растила кротко немую птицу.
А теперь ты стала крепкой стеной, теперь
Никакому миру не проломить преграды.
Птица тихо свищет: — Всё обойдётся, верь!
И когда поёт, тебе ничего не надо.

Вы однажды встретитесь. Пересечетесь здесь:
— Тебе больно? Я могу исцелить, сестрица.
Разомкни грудину, выпусти грусть...
— Не лезь.

Вы два края бездны:
Небо без дна
И птица.
Вас не сделать целым. Не уравнять в правах,
Даже после вы простить не решитесь встречи.

Очень жаль, что жизнь нельзя поделить на два
Возложить и крест, и свет на чужие плечи.



АВТОРСКИЕ ПРАВА

1.

Если ты не придёшь, мне придётся поставить точку,
Уложиться в абзац,
Безобразно скомкать финал.
Мол, пошла за него, родила сыновей и дочку,
И однажды зимой проскользнула змеёй в подвал.
Чтобы там умереть, обнимая коленки крепко.
Россыпь горьких таблеток пригоршней отправив в рот...
Если ты не придёшь, я сломаюсь, сомнусь как ветка.
Просто глупый шаблон,
Бесполезный сюжетный ход.

2.

Если ты не умрёшь, мне придётся уехать, выйти,
Из сюжета исчезнуть,
Выскользнуть из страны.
Так случилось, пойми, мы попали в каскад событий,
Для которых все наши выборы не важны.
Третий план для других, нам достались такие роли,
Где страдай не страдай, а заставят играть всерьёз.
Я совсем не хочу, чтобы ты, онемев от боли,
Затихала во тьме, как заразный бродяга-пёс.
Но иначе нельзя,
Мы должны пересилить чувства,
Мы должны обратить, переделать себя в чужих.
Если ты не умрёшь, на бумаге, на деле,
Устно.
Мне придётся писать историю за двоих.

3.

Если кто-то прочтёт эту книгу,
Водя по строчкам белым пальцем своим,
Едва слышно шепча слова.
Ясным утром в трамвае,
В кровати январской ночью,
На спине в старом парке, где пахнет дождём трава...
То запомните впредь,
Как молитву «отец небесный»,
И несите с собой до конца своего пути.
Самый страшный недуг человека — есть дар словесный,
От болезни такой человека нельзя спасти.
Можно жаться в приёмной, слезами стуча о кафель,
Можно жалобно выть, припадая к кресту всю ночь.
Но когда в человека врастает живой писатель,
То такие лекарства не могут ему помочь.
Ему нужно теперь никогда ни за что не спорить
С тихим голосом, что говорит ему «сотвори».
Если кто-то прочтёт эту книгу, мои герои
Никогда не умрут,
Никогда не уснут внутри.

4.

Если есть редактура, коррекция этих текстов,
То не стоит, наверное, этот роман белить.
Мы так сильно боимся за слог своего контекста,
Что теряем в волнении смысла живую нить.
Я не знаю кто ты, мой редактор с холодным взглядом.
Я не знаю кто ты, мой писатель.
Но даже так
Я идти не хочу за влекущим словесным рядом,
Безголосо шагать в неизведанный книжный мрак.
Даже если каркас этой книги уже составлен
И персона моя рождена, чтобы здесь пропасть
в глупой позе,
от старости,
в чреве квартирной спальни...
Не изведав таких эмоций, как злость и страсть,
Если есть редактура, то пусть в предпоследней сноске,
Мелким шрифтом, почти что точками на листе...
Кто-то лучший напишет:
Все наши тела-обноски.
Человечья душа на бумажном живёт кресте.



*  *  *

Каждое море любит своих утопших,
Шепчет им сказки,
Гладит провалы глаз:
— Хочешь позволю небо увидеть, хочешь?
Там хорошо.
Небо в огнях
Без нас.
Волны мои вытолкнут и помогут
Звёзды увидеть кожей,
Прочесть их свет...

И каждый раз,
Тихо,
Спокойно,
Строго
Шепчет мертвец Черному морю:
— Нет!

Глупое море, соль без тоски и муки,
Мутная темень с жёлтым покойным дном!
Как ты поймёшь,
Их,
Наложивших руки,
Тело убивших
Вязким укрывшись сном?

Гавань болеет шумом людским и быстрым,
Лодки и шхуны пляшут в волнах,
Маяк
Чертит дороги и высекает искры,
Мол, возвращайся к свету, живой свояк!

Что их так манит в холод твоих объятий?
Что их толкает с берега в никуда?
Девочек, в белоснежных туфлях и платьях,
Мальчиков с твёрдым взглядом?

Вода, вода...

Плещется в чаше, ливнями косит травы,
Солью стекает с кротких сметанных лиц.

Нет никакой таблетки,
Кнута,
Управы.
На уходящих
В царство без жизни,
Вниз.

Каждое море любит своих утопших,
Кутает кости в белом песке, как в плед:
— Хочешь покоя, хочешь свободы, хочешь?
Хочешь согрею?

И тишина
В ответ.



РЫБАК РЫБАКУ

Внутри у рыбы темнота
И божие слова.
Лови их,
Скупо бормоча:
Не та,
Не та,
Не та.
Бросай их на песок,
Бросай.
Курганы строй из рыб.
Внутри у каждой — рыбий рай
Болит,
Болит,
Болит.

Лови их, глупых и калечь,
Крючком,
Ломай
Хребты.
Внутри у рыбы — божья речь
И море
Темноты.

Учись душить их рыбий плач,
Тяни
Наверх,
Наверх.
Рыбачь, пока живой, рыбачь.
Заставь
Звучать
Их всех.



Публикуется по авторской рукописи




Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016