НАТАЛЬЯ САВЕЙКОВА

5. МУЗА СКОРБИ И ПЕЧАЛИ
Из книги «Звучащая радость»

Источник: Наталья Савейкова. Свет вечерний. Москва, «Авторская книга», 2015, стр. 103-120

Скачать PDF


*  *  *

Материнской слезою омой
                   мою бедную душу.
И дослушай меня...
                   Утешенье в молчании есть.
Распадается мир...
                   Умоляю: дослушай, дослушай!
Ведь я знаю наверно,
                   сорок дней ты останешься здесь.

О, как стонет земля.
                   Белый камень искри́тся на солнце.
Тонкой дудочки свист
                   по-утиному стих в камышах.
Распадается мир,
                   так же как распадается стронций,
и нищает, и плачет
                   и требует света душа.

О, прими моё сердце,
                   оно ещё терпит и любит,
знает каждой травинки обличье
                   и лики светил.
Жизнь достигла вершины,
                   и дни покатились на убыль,
на закате луна
                   взгромоздится на рёбра стропил.

О, утишь мою боль
                   и омой моё сердце слезами –
этот камень в груди
                   почернел и изржавлен до дыр.
Но безмолвное небо
                   бездонными смотрит глазами
на бессмертный, на смертный,
                   богами оставленный мир.

1998

*  *  *

Прóкляты на этом свете
и не приняты на том.
Умирают наши дети,
жизнь – под ядерным зонтом.

Всё, что было, всё, что будет
в творчестве воплощено.
Дождь в открытое окно
влагой голову остудит,
жажду знаний утолит.

Кто мы? Люди, просто люди –
сердце знает и болит
от того, что мудрость хладна,
от того, что плоть всеядна,
от того что, от того –
сразу хочется всего,
пожинаем только ветер...

Звёздный мир над нами светел.
Кто мы? Млечной бездны дети.
И распахнуто давно
в вечность узкое окно.

1998




*  *  *

                  Муза скорби и печали,
                  Дева снов обетованных...
Мы теперь так низко пали –
Нет любимых и желанных.

Не немые от рожденья.
Не слепцы, а видим плохо.
Ухмыляется эпоха,
На глупцов глядит с презреньем.
Снова ханжество в почёте,
Слово – грешно и лукаво.
И Харон у переправы
Вопрошает:
                Поплывёте?

Не страшны и струи Стикса,
В водах Леты нет забвенья...
Знак столетья – символ икса –
Неизвестности владенья.
За обол – в любые нети,
Прóкляты земные кущи...
                Дождик, дождик, дождик пуще,
                Дам тебе из ложки гущи...

Дождь железный, земли впусте –
Века огненное устье –
Насмерть в лóдьях укачали...
Нет любимых и желанных.
               Дева снов обетованных,
               Муза скорби и печали.

1998




ДВА СТОЛЕТЬЯ


1.

Выхожу опять на лестницу,
напеваю околесицу,
навеваю сон и грусть –
за иное не берусь.
На нескладную, нелепую,
неприютную судьбу
нечего пенять: что слеплено,
сожжено, летит в трубу.

Временны́м несовпадением
и разрывом смертных уз
день означен – выпадением
из обыденности.    
                        Груз
прошлого –
              играй игрушками,
вынырнув на этот свет:
обрастаю, как ракушками,
толщей знаний и примет.
И, вдыхая снег и сумерки,
я пою про снег и грусть.
Прóжит день легко, несуетно.
Кончен век.
                И пусть, и пусть...


2.

Душно. Морок туч свинцовых
вновь сжимает горизонт.
Проданы за шесть целковых,
и шумит Эвксинский Понт.
Больно слышать, тяжко видеть
суету бегущих дней.
Кто посмел тебя обидеть
и завёл в страну теней?
С совершенно новым зреньем –
потрясеньем и смятеньем –
слово первое скажи.
Разметались у межи
два столетья, рядом оба...
Века смрадная утроба
не насытилась ещё,
крылья прячет под плащом.
Всё глотает, тянет, тащит
алчных дней водоворот.
Кто же ты, вперёдсмотрящий,
настающий, предстоящий:
чёрный ворон говорящий,
покровитель мудрых Тот?
Мы с тобой – в единой связке,
шепчем на ухо побаски,
ждём, как двоечник, подсказки,
едем задом наперёд...
Жалко бедных и богатых,
и ни в чём не виноватых,
даже злых и бесноватых...
Всех глотает горизонт.
И шумит Эвксинский Понт.

1997




СИВИЛЛА

То, что мерещилось,
мстилось –
забылось навеки.
Гóды горели,
и вот:
пересохли все реки.
Мстительна жажда
гореть –
изначальная милость.
Будешь отныне болеть,
чьим бы богам
не молилась.

Жажда – не жадность,
но страсть:
целиком поглотила.
Будешь отныне страдать,
чьей бы души
не любила.
Не утолила уста,
сердце сожгла и забыла –
неутолённая страсть,
гонор куманской Сивиллы:
тело иссохло в веках,
книги пророчеств сгорели…

И на исходе недели
рдяные искры дотлели,
пепел остался в руках.

2002




*  *  *

Любимы, любили – над бездной
вглядись в чёрно-белый пейзаж:
обломки империи бедной,
округи квадратный типаж.
Обвально проносятся годы,
в провал опускаются дни –
другой стороною свободы
давно обернулись они.
Обрывками слов и наитий
насыщен подкорковый бред.
Незримые нити событий
мы тащим под солнце на свет.
Забудем. Побродим у дома...
Забудем. Поедем домой...
Всё живо, любимо, знакомо,
всё принято светом и тьмой.

1997




*  *  *

Как я устала от своей души,
От зренья, обращённого вовнутрь;
От шёпота: подумай, не спеши;
От шороха: вот-вот тебя сомнут.
Вот-вот сольются зренье и строка,
И обнажится вечное родство
Безумия, блаженства и цветка –
Случайных сил слепое торжество.
Что пересилит на весах твоих?
Как ветер добр
                     и нежен хрупкий снег,
И безразличен, и спокоен стих,
И жаден, и жесток век.

1992




*  *  *

Из ничего – из звёздной пыли
сотворена – из тьмы и света...
К тьме обращаюсь – нет ответа,
и чувства прежние остыли.
Свет поднебесный, искра Божья,
наполни сердце нежной силой:
века – на каторге постылой,
столетний путь по бездорожью.

Ничто – до Божеского Слова,
немá – лишь замысел и калька,
обкатанная морем галька,
хоть – до пришествия второго.
Я – соучастница раздора,
и – сопричастна жертвам века:
варяжский гость в Коринфе грека,
француженка в дни термидора.

Все сны, как прах чужой, отринув,
мечтам воздав, забуду быстро,
что плоть живая – свет и искра...
Но пальцы мнут и месят глину.
И амфора возносит горло
навстречу пенным каплям мёда,
и просолённый запах йода
вослед волне – на крыльях горлиц.

И непростительно забвенье
в любви, в со-творчестве природы!
Когда потопа схлынут воды –
вернусь к тебе я звёздной тенью.

1997




*  *  *

Никто из тех, кто одинок и гол,
чьи губы жжёт Божественный глагол,
увы, не ведает, куда приводит случай:
то – к доле низкой, то – к доле лучшей.

Сегодня ранят чей-то оклик, жест,
а завтра прошлого железный перст
погонит в ночь, ограбив и раздев,
детей и старцев, яснооких дев:
так Молох требует всё новых жертв, даров,
приют давая, отнимает кров.

Помилуй, Господи!
                          Откуда не гляди
нас стережёт лишь то, что впереди.
Что примем, то и отзовётся в нас
болезнью, страстью, счастьем напоказ.

Не ум, а сердце знает верный тон:
Вселенной правят Слово и Закон...
Волна в реке, и стебелёк в руке –
мир говорит на птичьем языке.

Давным-давно сломалось что-то в нас:
мы понимаем речь, сиянье глаз,
но знак небесный, поворот судьбы –
всего лишь звук играющей трубы.
Что ж, плачь и пой, я напрягаю слух,
пусть переводчик вечно пьян и глух…

Волна в реке, и стебелёк в руке,
и звук трубы уже невдалеке.

1997




*  *  *

Лесов полдневных медленная речь:
любить, лелеять, холить и беречь –
подстерегает путника.
Учи
листвы, лучей созвучия...
Молчи,
душа, не пропусти ни звука,
пусть непонятна до поры наука
сплетения корней и трав,
молитва
ручья о путнике,
                      чтоб не плутал в ночи.
Лишь сердце ведает пути –
молчи, молчи:
глухих согласных битва
вмещает всё –
                     с усердием внимай...

Судьба, прошу,
                    свой дар не отнимай!
Душа, помедли,
                     не спеши с ответом:
иссякнет боль
                    и тьма восстанет светом.

1995




*  *  *

Непрерывный плач свирели,
Быстрых капель мерный стук...
Много песен вместе спели,
Да далёко нынче друг.
Отлетающий, ответный
Отклик пляшущей души,
Вновь воскресшей и бессмертной,
В глухомани и тиши.
Поспеши, покуда льётся
Этот сумрак за окном,
Не безмолвствуй, коль придётся
Вновь покинуть светлый дом,
Воспарить быстрее ветра,
Вознестись за край небес
Вслед за шляпкою из фетра –
За поля, за тёмный лес...

За свирелью, как за дудкой
Крысолова – в край иной:
Песенный, желанный, жуткий
За стеною ледяной –
В мир, что блеском и посулом
Манит сказочным манком.
Ночь прошла, луна уснула...
Друг, ты помнишь, где твой дом?
Где, в каком из царств подлунных
Ты вступил на этот путь,
Сколько страстных, сколько юных
Стрел пронзили мозг и грудь?
На каких дорогах дальних
Нынче песен не поют?

Только странствующий странник
Дудку пробует свою.

1996




В ЦЕНТРЕ МИРА

                   На Дунае Ярославнынъ
                    гласъ ся слышитъ,
                    зегзицею незнаема рано кычеть...
                                 Слово о Полку Игореве


1.

Нас неразлучных развели
по двум окраинам земли.

В Москве,
почти что в центре мира,
глухонемая кычет лира,
всенощно плачет и поёт,
свеча – во здравие твоё,
слеза – защита, как забрало.
Луна бледна, а солнце ало,
заря взошла и воссияла...

Всегдашнее непостоянство,
и звёзд венечное убранство,
и окаянность наших дней.
И тень безумная над ней...


2.

              Чужая - на земле чужой,
              другая – в стороне другой...
Сижу за дружеским столом
      меж тех, кто дорог мне,
             и не покину этот дом,
             хотя Гоморра и Содом
      уже горят в огне.

Что ж, всем досталось поделом:
            беспечны – в стороне другой,
            безлики – на земле чужой...

Пусть дом не стал защитой мне,
     а мир не спас родных,
           но дом хранит огонь в печи,
           и огонёк моей свечи,
     и детских кукол заводных,
и силуэт в окне...

           Оставшись в стороне другой,
           не буду на земле чужой...

Ведь песня древняя огня
в пути хранит меня.

1997




СЕСТРЕ

Пока ещё объемлет взор
Всё сущее под небесами;
Пока ещё зелёный хор
Берёз безумствует над нами;
И всё еще белым-бела
Земля под тополиной вьюгой;
Пока судьба не развела
Тебя с единственной подругой;
Пока ещё твои черты
Не стали общими чертами
Давно увядшей красоты –
Не плачь, любимая!
                          Над нами
Заря простёрла два крыла,
Чтоб птицею ты стать могла.

1979




*  *  *

Под ветром тополь ветки заломил,
А мне казалось: ветви неподвижны.
Вслед ветру унеслось уже полжизни,
Как дым из труб над рёбрами стропил.
Но вот и дождь дорогу окропил...
                      И у калитки
                      куст калины красной.

И всё, что было зряшного в судьбе,
Всё, словно пыль осталось на пороге,
На повороте дня, на полдороге...
Собою быть – не изменить себе.
                     И меж ветвей
                     струится свет неясный.

1989




*  *  *

Я знаю, я знаю, я знаю,
что жизнь меня снова зовёт
к какому-то новому краю,
где будет всё наоборот.

Я вижу, я помню, я внемлю
с завистливой блажью скопца
чудесную светлую землю,
где можно не прятать лица.

Где конный и пеший, и странник
не ведают жажды в пути,
где каждый из нас не изранен
тоской и желаньем – уйти.

Светает. Безоблачно-хмуро
стекают к земле небеса.
Слетают покровы. И утро
листвой оперяет леса.

С любовью и болью, и словом
душа призывает Творца.
Нет страха и трепета.
                                  Снова
ладонью касаюсь лица.

Ощупана каждая складка,
осмыслена каждая связь.
Разлука. Развязка. Разгадка.
И я ухожу, не таясь.

Что будет? Чем сущее станет?
Лишь вам, остающимся здесь,
я шлю в предрассветном тумане
из далей последнюю весть.

1995




*  *  *

Как полюбить?
Урок теперь мне впрок,
когда со мною мир, и свет, и Бог
так нянчатся.
Когда обнажена
земля – до трав ещё, но первое тепло
уж соки вешние в движенье увлекло,
и зимних вьюг забыты имена.

Рассвет как зеркало.
Я сквозь стекло прошла,
израненная болью и тоской,
коснувшись золотой пыльцы рукой,
рассталась с прошлым.
Снова ожила.
Мне невдомёк, что все мои дела,
все облики мои и все тела
теперь слились со мною воедино.
Я поняла, что это – середина
пути.

Что время
здесь выткало иной узор.
Что нет
уже ни зим, ни дней, ни лет.
Что семя,
здесь взрáщенное – сразу цвет и плод.
И вечность на поруки не берёт,
и ложный звук невыносим для слуха.

И хаос – не пустыня, не разруха,
а только зарождающийся мир,
вселенной не кончающийся пир,
где всяк любим
                    и не забыт любой,
куда и мы
               приглашены с тобой.

1995




ВСЁ, ЧТО ЛЮБЛЮ И ЗНАЮ

1
.
Никогда и никому
не дано быть одному.
Ты уехал, я осталась,
ну и быть так посему…
А осталась только жалость,
жало прошлого, усталость…
Все идём по одному.
Ты меня не понимаешь,
может я тебя пойму.
Замер звук:
                меня оставишь…
Фортепьянный выдох клавиш,
лунноликий луч сквозь тьму.

2.

И в радости, и в печали
я тебе не подмога:
Ноги идти устали,
вот и легла у порога.
Впереди – красный угол,
позади печь
да дощатый стол…
Нашла куда лечь!
А всё так просто –
вошла и легла,
выбрала б звёзды,
если б могла.
Всё, что могу и знаю,
не вмещают слова.
Если не умираю,
значит, ещё жива.
В пол костяком врастаю
и отворяю кровь:
всё, что люблю и знаю –
это любовь.

2002




*  *  *

Я счастлива, что я ещё рисую
на снежной наледи рябиновою ветвью
неведомые и чужие письмена,
что сквозь меня проходят времена –
невольные свидетели всех сýдеб,
тоскующие о довавилонье жизни,
настроенные
                  на глухой аккорд вселенной:
больные дети в долгом забытьи,
безмолвные товарищи мои.

1992




*  *  *

Разбрелись, уехали, разлучились
на тысячи лет.
Год по секундам считай –
только выглядит долго...
Словно нас нет на земле,
больше ни звука в ответ,
взгляд через тысячи вёрст
тщится увидеть твой облик.

Сердце, вместившее мир,
знает безумства толпы.
Матерь-надежда венки
вниз провожает по Волге.
Свет через тысячи лет
знает изгибы тропы,
где мы прошли вдоль воды –
солнца незримого отблеск.

2000






Виталий Волобуев, 2015, подготовка текста