ЛЮДМИЛА ЧУМАКИНА

ОТВЕРНУСЬ ОТ СОЛНЦА
Стихи из книги «Дневник сиделки», Москва, 2015, стр.92-123




ПАМЯТИ ПЕТРА РЭБАНЭ

А смерть – небездарна,
в ней – бездна таланта,
она изъяснялась
терцинами Данта.

Зависел успех
От усердия смерти,
Когда на Голгофе
Творилось бессмертье.

Она же собою и попрана
С блеском.
Посредницей – смертью
Сам Бог не побрезгал.

А люди, как люди, –
в пространстве для стычек
противятся смерти
слезами – с ресничек.

Не так – сочинитель
противится смерти –
он пёрышком слово
на листике вертит.

Его назову я
Петром – рыболовом.
Рыбацкая снасть его
Прорвана словом.

Оно уплывает.
И  где ему сбыться –
Не знают ветра,
и не знает водица.

И лишь коростель
У меня в изголовье
Кричит и кричит
О Петре – рыболове.

2010




*  *  *

                Родиону Рэбанэ

Однако ж смешно
И трагично живём,
Себя ограждая тряпицей.
Мы в проймы обнов
Локоточки суём,
Весёлыми делая лица.

Тряпица скрывает,
Тряпица хранит,
Тряпица поведает много.
Порфиры, шинели, плащи –
Это щит.
Тряпица нашлась
И для Бога.

Для сердца б найти
Подходящий лоскут,
Чтоб стало оно веселее,
Но этот лоскут
Всё никак не соткут,
Весёлые нитки жалея.

А, может быть, сердце,
Не спя никогда,
Затем и стучит своевольно,
Что в замысле нет
Для него лоскута,
В который уткнуться
Не больно.

2010




*  *  *

И я скажу, намаявшись безвестно,
как гамсуновский БОМЖ, –
«Спасибо, Бог, жить было интересно»,
всё кончено, и всё ж …

Ещё я здесь. Стою меж чёрных веток.
Гляжу на Звёздный Ковш.
Не нужно мне глобального ответа,
всё кончено, и всё ж …

Ещё я жду, шатаясь ночью звёздной,
когда своим ковшом –
Бог зачерпнёт земной воды морозной,
где рыбки нагишом.

2009




*  *  *

                Брату Валентину

Как из небыли слышится
                 храп этот конский.
Как из небыли видятся –
                 зной и пески.
По глазам, по походке твоей
                македонской
затоскую… и брошусь
                по следу тоски!

Когда шёл ты – пески
                не скрипели, а пели:
льстило древним пескам,
                что ты их попирал.
Твоя поступь осталась
               и в свисте метели!
И согдийский песок
               под ногой замирал!

От коней и снегов –
               отлучили пустыни.
Золотым миражом
               опрокинули взгляд.  
Но прошедшая жизнь –
               мне отдушиной ныне,
где пески и метели:
               поют и свистят.

Где сидим мы в обнимку
               у отчего дома,
где родители рады
               изменникам – нам,
где под август – в копне
               золотится солома
и алтайский туман
               шелестит по кустам.

Где азийский песок
              обжигает нам кожу,
где сбылась эта сказка
              о дальней стране.
Если Бог – это всё, —
              Он, конечно, поможет
долететь, куда надо,
              тебе и родне.

По твоей македонской
              походке и стану
всё тоскует, тоскует
              азийский песок,  
два холма день и ночь
              занося непрестанно,
где лежишь с согдианкой:
              к височку – висок.

2013




*  *  *

                 А. Казанцевой

Тонька, тонкая девчонка,
горделива как инфанта,
колокольчиком юбчонка,
лён волос, сиянье банта.  

Ах, кузина – Антонина,
тоньше талий –  нет на свете.
Ждёшь кузэна Валентина
посекретничать о Пете…

Этот бал! Белей не сыщешь!
Шум капрона и поплина.
Ты кого глазами ищешь,
замечтавшись, Антонина?

Так глядишь – уже полвека.
Над псалмом в Часовне стонешь.
Чёрный плат наполз на веко.
Тоня, Тоня, Тоня, Тоня…

2013




*  *  *

             Подругам: Наташе Савейковой,  
             Лене Адамской,  Рите Черненко

Мы пока ещё квадрига.
Ещё рядом наши лица.
И планета, как коврига,
в Божьих пальцах шевелится.
Ещё крутятся колёса,
ещё цокают подковки,
и от вечного вопроса –
шевеление в подкорке.
Ещё всё неразрешимо,
ещё сердце глуповато,
ещё можем без режима
жить, и врать витиевато,
отмечая именины,
оросясь винцом Тосканы:
чёрной-чёрной, длинной-длинной
струйкой щупая стаканы.

2013




*  *  *

                А. Филатову

И ты из тех незаменимых,
кому даётся через край!
И ты из хрупких и ранимых…
Тебя как липку обдирай!

Хоть обдирай, а не убудешь.
Великодушие – в чертах…
В упор увидя – не осудишь.
Забудешь всё под вёсел взмах.

Мудрец с зелёными очами –
отодвигаешь жизни жуть,
когда водою за плечами –
весь в поворотах вольный путь.

Он завораживает всплеском,
смеётся – всхлипывает он.
Рыбак, Поэт в азарте детском,
ты этой волей упоён! –

И волей слов! Откуда воля?
Как эта тайна – весела!
Хоть та же боль и та же доля
с тобой под взмахами весла.

1977-2013




*  *  *

                   С. Ташкову

Мой слух тебя не много знает.
Твой стих тебя не знает вовсе.
Дух в слоги крылышки вонзает:
по два, по три, по пять, по восемь.
Чтоб разнокрылые созданья
летали как вселенский ветер,
как ненасытное дыханье,
вбирающее всё на свете!
Они – как встречное движенье,
они – как бьющиеся ставни,
они – как Бога отраженье –
как звуки заповедей давних.
На чёрных крыльях иероглиф:
то белый, то пурпурно-красный.
Такие слоги – недотроги
и притягательны, и властны!
Им разве замысел твой ясен?
Они свободны без подсказки.
И ты, Поэт, гадать согласен
об истине по их окраске.
Чернее тьмы, белее мела
они взлетают выше, выше…
И ты летишь душой без тела,
запоминая то, что слышишь.

2013




*  *  *

                    Ю. М. Литвинову

Давным-давно ты Богом дан
тому двору, о друг Каштан.

Ты в небо – свечи задирал.
Ты наши спины подпирал.

А этот май меня зазвал,
чтоб показать, каким ты стал.

Я во дворе. Прошли года.
Каштан, мне стоило труда –

как в пустоту шагнуть сюда,
где нет о прошлом и следа,

где слева – пень и справа – пень,
где умерла Каштана тень,

и солнца лязгают лучи
в мозгу, как в скважине ключи.

2013




ВЛАДИМИРУ БОНДАРУКУ

Я верю: то Бог меня снегом занёс,
То вьюга меня целовала
А. Блок

Мой день рожденья был бы жуток.
Но ты октябрь дотошно знал.
И потому на двое суток –
ты передвинул свой финал.

Был тот октябрь осенне-чуток.
Был золотым вверху провал.
И в тот овальный промежуток
Вселенский Бог тебя позвал…

Мороз мне выстудил рассудок,
а хризантемку лёд сковал,
когда я через 40 суток
пришла сквозь снежный этот шквал.

Я гнулась несколько минуток…
Рукав со снимка снег сбивал…
И вдруг из снежных незабудок –
твой цепкий взгляд меня поймал!

Он так внезапно проявился!
Такой смеющийся до слёз!
«Ну, здравствуй..,  – голос мой смутился, –
как Блока – снег тебя занёс…»

2013




*  *  *

Как будто готовлюсь сидеть в «одиночке».
Окно затемнила. Мотаю моточки.

Всё шью-зашиваю, дырявлю-латаю,
сама о себе вспоминаю-болтаю.

Диван мой столетний,
покойников знавший,
пружины как жилы
когда-то порвавший, –

в бока мои стылые тычет и тычет.
Бессонниц набег, как из времени вычет.

Домашняя роба – на спинке кровати.
На голой стене – Сына Божьего Матерь.

Одна в темноте полежу до рассвета.
Молитва прочитана. Песенка спета.

2013




*  *  *

               И. А. Чернухину
               К книге «Между прошлым и будущим»

Чем ярче мальчики в отчизне –
тем жарче дело у Прокруста.
Как карандашики их жизни
строгают ножички до хруста.
Сгоняют мальчиков – в колонны,
ведут дорогой непроглядной:
всё – в тюрьмы, всё – в каменоломни,
чтоб мыслям стало безотрадно.
В стране, где столько руд и тачек, –  
не нужен думающий мальчик,
не нужен взгляд его пытливый
под русым чубчиком с отливом,
не нужно – слепленного чётко
спартаковского подбородка…
Нужны – обтянутые скулы
и, чтобы плечики, –  сутулы.
Пусть окольцуют этот лобик
колючей проволоки узы.
Пусть злой конвой и злобный Бобик
забрешут так, что смолкнут музы.
Страна заботится о форме:
с иголочки костюмчик сшила,
пасёт, напутствует и кормит…
Вот только имени лишила!
Се – человек. «СЕ – 720».
Звучит не гордо, не почётно,
чтоб всласть затворами поклацать
над номерочком этим чётным.
Всё учтено. Всё неучтиво –
в стране без Божьего величья:
ведь, то – Его прерогатива
менять нам имя и обличье!
Не здесь. Не сходу. Не прилюдно.
Незримо действо мировое…
Есть где-то в небе АБСОЛЮТНОМ –
озон и зона без конвоя.

2013




*  *  *

                 Сестре Оле

Когда-то в этом городе…

Ты помнишь лето в золоте?
От солнца небо плавилось –
и нам всё это нравилось.
Я – рыжая, ты – белая,
а город этот – Белгород.
И ты – такая юная,
и нежная, и южная,
на плечи загорелые
стекают пряди белые…
У нас подолы длинные
(мы – барышни старинные)
и серебро браслетное –
литовское, заметное…
Наш слог – иносказательный,
мы к жизни – притязательны,
читаем – запрещённое,
знакомимся – с учёными,
с поэтами, с артистами,
с большими скандалистами.
Мы смерть ещё не видели –
нам души не обидели,
ещё не в нас, не в нас, не в нас
нацелен снайперовский глаз.
Ещё не страшно, не темно,
ещё есть мамино окно,
и папин шаг – широк и смел,
и дух семьи не ослабел.
Мы что-то знаем о веках,
держали Библию в руках,
а философские тома
нас сводят мыслями с ума…
Одно с тобой не знаем мы,
что сли-воч-ки снимаем мы,
что греет нас Господь в горсти,
пред тем, как с ПАЛЬЦЕВ отрясти.

2013




*  *  *

                Родившимся в 90-е

Смогу ли когда-нибудь с этим смириться…
Ты чёрною-чёрною стала, столица.
Холодная тварь с обмелевшей душою.
Лежишь на холмах – одуревшей, чужою.
В речах твоих – пусто, в очах твоих – сухо,
в углах – безотцовщины злая разруха.
Тобой не гордиться – тобой бы стыдиться:
взгляни: на граните – всё детские лица.
О, средневековье на серой брусчатке,
где власть с сатаною затеяла прятки:
всё сходки, разборки, квитанья, братанья,
всё зрелища, игрища, муть балаганья!
Столица, отечество, Божья землица –
на детской беде  твой навар пузырится.
Хапуги твои козырные ворюги –
все, как на ладони, – все лучшие други.
Что скажешь загубленному поколенью?
Проехали… Новых зовёшь к «устремленью»!
Но, кто устремился – тот насмерть разбился:
с умом и талантом – он не пригодился.
Зато уж с экранов в паханской столице –
отечески смотрят отёчные лица.

2013




*  *  *

Как. Всем. Всё. Хочется. Сказать.
Задобрить словом то, что сплыло.
По-волчьи раны зализать.
Пустить пузырики из мыла!
«Воспоминаний» – не хочу:
Искусен брёх бытописанья…

Кленовый листик по плечу
Скользнул, как пальчиков касанье…

10 октября 2014




*  *  *

Рэбанэ Родион Петрович,
21 год, студент,
не успевший стать режиссёром

Свет мой, Мальчик. Мальчик-свет.
Зря тебя на свете нет.
Мудрецов прочёл ты много.
Баха слушал. Мыслил строго.
Эту голову – Бог дал.
(Дать везенье опоздал).
С красотой, умом, талантом –
Знался с Гегелем и Кантом,
Но всегда любил Христа
В перекладинах Креста…
Ты спешил. Ты торопился.
Ты с фатальностью сразился.
Только сердце, мой храбрец, –
Хрустнуло как леденец…
Что-то я сказать хотела…
Слово в памяти вертела…
Колокольный выбил звон…
Свет мой Мальчик Родион…

2014




*  *  *

Замри весь мир
на малый срок!
Замрите звуки
на мгновенье!
Замри кладбищенский
вьюнок!
В сомнамбулическом томленье
Мать камню говорит: «Сынок…».

2014




*  *  *

Я нынче старушечкою незлобивой
стишочки строчу.
Нет гривы. Тряхнула бы рыжею гривой –
сразилась бы с жизнью безумной, глумливой!
Простите, шучу!

И старость – не новость, и скука – не диво.
Реальность – пуста.
Затем и припомнилась рыжая грива,
что с гривою было не так уж тоскливо, –
ну, да, – красота.
Нет гривы, а, значит, уместна усмешка.
Дерзи да дерзи:
мол, жизнь – это только разминка, пробежка,
мол, что из того, что какая-то пешка
не вышла в ферзи?!

Растяжечка губ – это всё же защита
от немощи, бишь...,
когда всё зашито, зажато, убито..,
а в ней ожиданье такого кульбита –
не  вы-го-во-ришь!

2014




*  *  *

Конь бледный за окном.
И всадник неподвижный.
Отторгнутая сном –
в пейзаж вникаю ближний.
На ветке жёлтый лист –
я это ясно вижу.
А всадник – мутен, мглист –
ночь его профиль лижет.
Моё стекло трещит –
и входит холод в горло:
тоска в его хрящи
рогатину упёрла.
Мучительный пейзаж:
немой и однозначный.
Меня постигла блажь –
увидеть лик прозрачный.
А это – лишь туман
на веточках белеет:
вода, азот, метан… –
система… Менделеев…

2014




ДВУХТЫСЯЧНЫЕ

Всё прошедшее, ушедшее –
этой осенью больней…
Ходит время сумасшедшее –
гонит бесов из свиней.
Время выберет булыжину
(понадёжней, поплотней)
и метнёт в головку стрижену,
чтоб поплакали о ней.
Свистнет в темень – пуля вылетит:
темя нежное найдёт…
Время – вынюхает, выследит –
и в сторонку отойдёт…
И в страну, войною выжженну,
вспыхнувшую как кизяк, –
приведёт головку стрижену
разбираться, кто тут враг…
Расчищает место людное –
для могильной красоты…
Время – бранное и мутное –
от кого, откуда ты?!
Не поймёт душа сиротская
этот чёрно-красный год,
это адское  и скотское
толкование свобод…

2014




28-е ОКТЯБРЯ 2014 ГОДА

Сквозь грязноватое, немытое годами, –
взираю сквозь окно…
А муж по листикам уходит за цветами.
(Хлопушка! Дубль! Кино).

А листья в кадре очень чистые, сухие –
податливо хрустят,
когда ботинки опускаются глухие
на листьев мёртвый взгляд.

А муж мой не злодей… Совсем напротив…
Он с  жалостью глядит… –
с печалью (как неспрятавшийся кротик)
на листьев внешний вид…

(Хлопушка!) Он летит… Мелькают ноги
над жёлтою листвой!
Шнурки его, отбившись от дороги,
играют с синевой!

И карий взгляд его нежнеет и влажнеет…
Муж, всё-таки летит!
А это, знаешь, – поважнее, поважнее,
чем ждать, что Бог простит…

Шагать, шагать.., но выглядеть Шагалом
не всякому дано…
Когда листва мертва – быть верным в малом –
вот где кино!

А белые цветы японцев мудрых –
муж купит за углом…
И в грустный дом наш (бледные от пудры)
вплывут они крылом…

2014




*  *  *

Выпускникам 1966 года
Кашинской школы Алтая

Бог спросил у человека:
«Где ты был, Адам? (Негожий!)»
Вот и я через полвека
слышу этот возглас Божий.
Где была? Нигде. И всюду.
Всех я помню поимённо.
Но рассказывать не буду,
как душа моя бездонна…
Пусть оправдываться станет –
сердце, память, созерцанье,
где не чахнет и не вянет
ни единое касанье…
Десять лет снегов и ливней,
жёлтых листьев и сирени!
Десять лет – как десять жизней
без унылых повторений!
Вы – из лучших, вы – из ближних:
все! (у Бога нет пропавших,
мёртвых нет, плохих, и лишних,
нет ни гениев – ни падших)…
«Где ты был, Адам?» – Бог знает…
С Евой ел плоды запрета…
Всяк страдает. Всяк страдает –
и за это… и за это…

Я на школьный тот порожек
поднялась… Водица льётся…
Блеск резиновых сапожек –
может… как-то… мне… зачтётся?

2014




БЕЛГОРОДУ СЕМИДЕСЯТОГО ГОДА

1.

Как из Ноева ковчега,
вышедших на Арарат, –
нас охватывала нега,
уводя в везенье взгляд.
Общежитие-ковчежек
в три убогих этажа…
Топоток – от перебежек.
Хохоток – от куража.
Дети, мамы, педагоги,
там – студенты, здесь – родня…
Обиваются пороги…
Затевается возня…
В общей кухне – настроенье!
Пляж, каток, театр, кино…
Частной жизни невезенье –
в общей здесь растворено…
Леночка… Еле… Елена…
Я бегу по всей стране,
но как тайна гобелена –
город этот… обо мне…
Город мой – наивный, дальний, –
тот, в котором нас с тобой,
светлый дух и инфернальный
уводили за собой.
Первых мыслей первый шорох
в головах и голосах
(интеллект зажатый в шорах)
отпечатался в глазах!
Не забудется минута,
где ликуют голоса…
Стой на камушках разута!
Ветром платьице раздуто!
На всю спину – волоса!

2.
                     Серёже

И ты держал меня за пальчик.
И к юной тётке припадал.
И ты принёс мне радость, мальчик,
в те отдалённые года.
Ты – мал, я – слишком молода.
О, как я лихо и бывало –
знакомым с важностью кивала:
«ну, мой… ну, замужем… ну, да…»
И ты подыгрывал мне ловко:
«ма-мА», а может быть «му-му», –
адресовал ты никому:
и удалась моя уловка!

Уловка – милое враньё,
но расплатилась за неё…

2014




*  *  *

Сиделка! А, Сиделка?
Ты в лодочке плывёшь…
Глубоко или мелко?
На что твой сон похож?

Сиделка! А, Сиделка?
Вода качает чёлн.
И часовая стрелка
качается меж волн.

Сиделка! А, Сиделка?
Качаешься и ты.
Спустила хвостик грелка
(как мышка) в темь воды.

Сползает одеяло
с лежащего на дне,
и волны вяло-вяло
несут его к луне.

Луна лежит устало
на темени воды.
Кивают с одеяла
ромашечки-цветы.

Сиделка! А, Сиделка?
Ромашки уплывут…
На дно свалилась грелка…
(Глубоко, мелко тут?)

Сиделка! А, Сиделка?
Сидишь в своём челне,
а часовая стрелка
ржавеет на волне…

2014




*  *  *

                Р. Р. П.

Отвернусь от солнца,
загляну за тучу:
нет тебя…
Стены из бетона
песенкой замучу:
нет тебя…
Засмеялись дети –
укололи душу:
нет тебя…
Для кого мамаша
мыла дочку Лушу:
нет тебя…
Руки ловят море
и к губам подносят:
нет тебя…
Паренёк соседский
шарф вишнёвый носит:
нет тебя…
Пролетают люди
в длинных самолётах:
нет тебя…
Мёд окаменеет
в золотистых сотах:
нет тебя…
Сонною травою
всю себя омою:
нет тебя…
Буду спать весною,
буду спать зимою:
нет тебя…
А, когда разбудит
служба поминанья –
лития, –
сядем на котомку
в зале ожиданья –
смерть и я.

2014




*  *  *

Ищу (но что?) с закрытыми глазами.
Кричат мне: «холодно», «теплей», «ещё теплей»!
Игра азартная с досадой и слезами.
Повязка чёрная. И сердце – злей и злей.

Закончить бы игру! Душа без света…
Но шарю пальцами: ещё, ещё, ещё…
Нашла (но что?) Я слышу только это:
визг хаоса – «теплее!»… «горячо!».

2014




*  *  *

Не смоковницу жаль…
Жаль в себе содержать пустоту.
Я бесплодна всегда,
когда голодно в небе Христу.
Неурочной порой
Он приходит плоды отряхать.
Может этой зимой
будет велено мне засыхать…
Может Он подождёт… –
шанс отвалит ещё пострадать…
И придёт в лучший год,
чтобы смОковку с ветки содрать.

2014




Наталья Савейкова, Виталий Волобуев, 2015, подготовка и публикация