ВЛАДИМИР КАЛУЦКИЙ

ПАСЫНКИ ВЕТРА
Из трёхтомника «Писатели Белогорья» (2014)

Нередко случается, что в определённом событии, как в фокусе линзы, сходятся линии таких судеб и лиц, что событие это буквально прожигает страницы истории. Как это случилось, например, в грозном августе 1812 года.

Трудно понять, почему исследователи упустили из вида фамилию Франца Леппиха, а ведь это был Вернер фон Браун своего времени, создатель «чудо-оружия» сначала для Наполеона, а потом и для Александра I. Я вышел на эту историческую фигуру совсем случайно. В прошлом октябре отдыхал я в санатории посёлка Инжавино, на Тамбовщине, и там моим соседом по палате был удивительный человек по имени Владимир Авксентьевич Кирияков. Он отпрыск знаменитой купеческой фамилии — пра-прадед его Авксентий Романович Кирияков в начале XIX века был хозяином московского Полотняного завода, и тафта, вырабатываемая кирияковской мануфактурой, шла и на нужды государства, и выгодно продавалась за границей.

Вот эта самая тафта и стала чуть не главным героем событий, о которых мне рассказал Владимир Авксентьевич. Тогда я принял рассказ соседа за сказку, но наследник исторической фамилии пообещал прислать мне документы, оставшиеся со времен Отечественной войны.

И слово своё Кирияков сдержал. Зимой я получил от него увесистый пакет с ксерокопиями бумаг такой увлекательности, что мне остаётся лишь восстановить для вас события далёкой поры, опираясь и на бумаги Владимира Авксентьевича, и на другие исторические источники. Наберитесь терпения, мой добрый читатель, и я поведаю вам почти невероятную быль. Особенно уместна она нынче, в преддверии 200-летия грозы 12-го года.


*  *  *

В апреле 1812 года казачий вахмистр пограничной стражи в белорусском местечке Молодечно остановил странного человека. Был тот худ, щупл и бос. Таких много брело тогда из покорённой Наполеоном Европы в Россию, и унтер-офицер не обратил бы на пилигрима внимания, если бы за спиной у босяка на ремнях-помочах не висела странная труба с кнопками. В руках у бродяги был большой фибровый саквояж на железном кольце-ручке. Грязь пополам со снегом довела бродягу до озноба, и он не противился механической хватке казака. «Бди!» — велел вахмистру перед сменой подъесаул Калюжный, и потому донец крепко держал босяка за шиворот: кто таков?

Босяк мычит — ни слова по-русски. Караульные казаки отняли у него трубу и саквояж, вместе с трофеями поставили в палатке перед господами офицерами. Донской старшина, хоть и при эполетах, а по иноземному не лучше, чем босяк по-русски. Хорунжий повертел трубу бродяги, поглядел на просвет. Задержанный всё порывался что-то показать, тянулся к трубе. Офицер милостиво разрешил:

— Ну, покажи свою мортиру.

К удивлению господ офицеров, босяк ловко пристроил трубу на коленях, приладил к ней мундштук и задудел, бегая при этом пальцами по отверстиям. Мелодично и красиво зазвучала «Марсельеза».

— Панмеладикон! — гордо сказал бродяга, указывая на трубу и победно оглядев офицеров. Он как-то странно быстро освоился и всем поведением своим говорил за то, что не есть обычный беженец из Европы. Офицеры заглянули в саквояж и нашли там чертежи и линейки с карандашами. Вкупе от всего этого хорунжий решил, что перед ним шпион, и велел отконвоировать бродягу в штаб 2-го армейского корпуса, расположенный в городе. На бродягу накинули прожжённую казачью бурку и дали стоптанные сапоги без шпор.

И началось удивительно шествие Франца Леппиха по России.


*  *  *

«Его Превосходительству Генералу от кавалерии господину Леонтию Леонитьевичу Беннигсену штаб-офицера Драгунского цесаревича Константина полка подполковника Беклемишева донесение.

Узнав о местонахождении Вашем при особе Государя Императора в Вильне, с сим препровождаю механикуса Леппиха, искусного к приготовлению небесных шаров воздушных, пригодных к летанию над землёй. Сей Леппих удачно сочинил воздушный пузырь на подъём полуста гренадёров для императора Буонапарте, однако ж устыдился злодеяний французов, тот пузырь сжёг и к ногам Его Императорского величества готов сложить нынче чертёж и модель военного шара. Остаюсь покорным слугой Вашего Превосходительства, подполковник Беклемишев. Молодечно, 17 дня апреля, 1812 года».

Леонтий Леонтьевич прочёл донесение подполковника Беклемишева и вспомнил, что не далее как прошлым летом в Штутгарте при русской миссии уже встречался с механикусом Леппихом. Посланник царя Аллопеус тогда внимательно выслушал конструктора, но счёл его прожекты пустым мечтательством. Посланник выставил Леппиха за порог. Однако неделю назад на стол Беннигсена лёг секретный пакет из Парижа. К пакету прилагалось письмо, извещавшее, что в прошлом году Наполеон, внимательно изучив документы механикуса, разыскивает Леппиха по всей Европе. А в документах приводились технические данные по задумке Леппиха. Они поражали. Конструктор предлагал, ни много, ни мало, а создание военно-воздушного флота. Наполеон писал: «...Леппих обещал мне построить пятьдесят воздушных кораблей в течение трех месяцев... По сделанным доселе расчислениям наиудобнейшие воздушные корабли могут вмещать в себя 40 человек и поднимать 12 ООО фунтов».

Почему конструктор сбежал от французов, в сообщении не говорилось, но генералу это было не важно. При первой же возможности он донёс государю императору о поимке Леппиха.

Вчера ещё несчастного беженца быстро отмыли в бане, отметили у парикмахера, одели по последней моде и поставили пред очи русского императора.

Разговор был долгим, переводчиком выступал генерал Бенигсон. Сошлись на том, что в селе Воронцово под Москвой Леппиху отводится место под мастерские и в помощь придаётся нужное число мастеровых.

На постройку опытного, пятиместного, и первого боевого, — пятидесятиместного боевых кораблей казна выделила конструктору 70 тысяч рублей.

Для воюющей страны — деньги баснословные. Но игра стоила свеч, потому что для победы над Наполеоном одной военной силы, как полагал Александр, было недостаточно. И тут чудо-оружие придётся кстати.

И ещё при помощи воздушной армады царь предполагал разорвать континентальную блокаду Англии. А если удастся втянуть Британию в войну — империя Наполеона будет обречена.

Теперь трудно понять ход мысли Александра. Может быть, — на грани существования утопающий и впрямь цепляется за соломинку. Да, к тому времени уже в той же Франции использовались воздушные шары. Знала их и Англия, и Новый Свет. Да и Русь шалунов таких видывала. Государь хорошо помнил документы об отважных русских первопроходцах неба.

«1695 года того ж месяца апреля в 30 день закричал мужик караул и сказал за собою государево слово, и приведён в Стрелецкой приказ, и распрашиван, а в роспросе сказал, что от сделав крыле, станет летать, как журавль. И по указу великих государей сделал себе крыле слюдвеные, а стали те крыле в восмнатцать рублев из государевой казны. И боярин князь Иван Борисович Троекуров с товарищи, и с ыными протчими, вышед стал смотреть; и тот мужик те крыле устроя, по своей обыкности и перекрестился, и стал мехи надымать, и хотел лететь, да не поднялся, и сказал что он те крыле сделал чежелы. И боярин на него кручинился, и тот мужик бил челом, чтоб ему зделать другие крыле. И он зделал другие крыле — иршеные; и на тех — не полетел, а другие крыле стали в пять рублев.

И за то ему учинено наказанье: бит батоги снем рубашку, и те деньги велено доправить на нём и продать животы ево и статки».

«Сего 1762 году февраля 20 дня приведён в канцелярию Тобольской духовной консистории колодник растрига Фёдор Мелес скованой, причём оной сержант Ярков присутствующим словесно объявил, что оной беглец растрига Мелес того 20 числа февраля явился неведомо откуда на двор господина тайного советника и сибирского губернатора Соймонова и объявил о себе ему тайному советнику, что он Мелес имеет искусство употреблять такое, куда похочет, то на крыльях полетит».

Фёдор Мелес (в монашестве Феофилактий), украинец, уроженец местечка Золотоноша, Переяславского полка, до 1754 г. был священнослужителем. Имел монашеский чин иеромонаха.

По доносу царского духовника Дубенского и русского резидента в Гамбурге был лишён «монашеского чина» и сослан в Тобольск.

А «в 1803 года г-н Терци, сего мая 4-го числа пустя известный аэростатический воздушный шар, который имел в окружности 24, а в вышину 14 аршин, с желаемым успехом, и который плавал над Москвою очень долго в виду всех жителей, удостоился от почтеннейшей публики лестного для себя одобрения, равно и показанное искусство его и компании в гимнастике и балансировании, также сожжённый фейерверк доставили, как он Терци мог приметить, зрителям немалое удовольствие».

В том же 1803 году «Прусского двора физик шевалье Иван Иванов сын Пинети располагался отъехать из Москвы с возвратом в оную будущею зимою, но отменил свой отъезд и, с дозволения начальства, намерен представить почтенной публике большой воздушный шар, сделанный из тафты, вышиною 31, а окружностию в 80 футов, каковой величины из шаров в Европе мало было употребляемо. При сем будет гондола на веницианский манер, содержать могущая в себе трёх человек. А как он — Пинети уже два раза с женою своею в Париже в 1783-м, тож и в Мадрите в подобном шару имел по воздуху плавание, то приверженность его за все оказанные к нему в пребывание его в России благосклонности побудила в изъявление благодарности занять благородное дворянство и всю почтенную публику внимательностию столь огромного шара, в коем он сам с одним своим приятелем поднимется».

И ещё Александр вспомнил: «Господин министр внутренних дел сообщил мне, чтобы он по прошению иностранца Гарнерена разрешил, дабы в течение сего и будущего годов Гарнерен один имел привилегию делать публичные аэростатические опыты в обеих столицах, не воспрещая, впрочем, никому делать их частным образом безденежно».

Да что там далёкие экскурсы! Совсем недавно, в 1808 году, воздухоплаватель Яков Гарнерен совершил два воздушных путешествия в Петербурге и одно в Москве. Во втором его путешествии в Петербурге ему сопутствовал, неожиданно для присутствующих, генерал Львов. Воздухоплаватели при этом поднялись из Первого кадетского корпуса. Сначала их понесло по направлению течения Невы, и вскоре они увидели себя над заливом. Мысль быть увлеченными в открытое море уже сильно их беспокоила, но вдруг ветер переменился.

Да что там генерал! В небо поднялись уже и женщины. Вот же отчёт московского градоначальника от 1804 года:

«Страшная буря, нечаянно последовавшая, дождь и повторенные громовые удары предшествовали 8-го числа сего месяца, за полчаса времени, воздушному путешествию г-жи Гарнерень и русской дамы, сопутствовавшей ей в сем опыте. Ежели преждевременные заключения, пронесшиеся без ведома г-на Гарнереня, заставили поверить многих, ехавших ещё в воксал особ, что воздушное путешествие в сей вечер предпринято уже не будет, то решимость обеих дам не поколебалась ни на одно мгновение ока, и в 7 1/4 часов пополудни они поднялись на воздух более нежели на 900 туазов (900 же сажен) от земли на небо, покрытое тучами, обрамлёнными электричеством, и из коих они слышали многократные громовые удары. Обе сии воздухоплавательницы уверяют, что они на помянутой высоте чувствовали почти несносный жар. Через три четверти часа они опустились в окрестностях Царицына за 20 верст от воксала, и сие опущение их последовало не без труда и опасности по причине сильного ветра, дувшего на тот раз. Поелику шар при спущении его обременён был дождевою водою, то и надлежало облегчить оный ото всех нужнейших для наук вещей, равно как и оставить парашют, который надлежало спустить. Сие воздухоплавание явило новый пример, что дамы бывают иногда неустрашимее самих мущин; ибо вероятно, что немногие из сих последних отважились бы хладнокровно пуститься против грома и разъярённого неба».

Но то были шары с подъёмной силой тёплого воздуха — неторопливые, недолговечные. Леппих же предлагал в качестве подъёмного газа, продукт реакции ржавого железа и медного купороса. Он утверждал, что при определённом запасе этих веществ шар может улететь хоть за тысячу километров.

То есть — у царя Александра появилась возможность наносить бомбовые удары по самому Парижу. При этом воздушные корабли Леппиха почти неуязвимы: гладкоствольные ружья начала XIX века стреляли на две сотни шагов, а зенитной артиллерии не существовало по той причине, что стрелять в пустой зенит никому в голову не приходило.

И не важно, полагал Александр, что опыта создания воздушного флота ещё не было. Опыт — дело наживное, и тут выиграет тот, кто начнёт дело первым.

Государь повертел в руках панмеладикон Леппиха, тоже заглянул в трубу. «Дурью мается», — подумал о конструкторе, но вслух сказал:

— Теперь отправляю вас к главнокомандующему Москвы графу Ростопчину. Он всё устроит. Да поможет вам Бог, а за мной, точно, служба не пропадёт.


*  *  *

Московский главнокомандующий ещё в апреле и думать не мог, что к осени Наполеон будет у самой русской столицы. Москва жила привычно — торговала и гуляла, молилась и работала. Говорили о старце Севасьяне, предвещавшем гибель России, по субботам секли на конюшнях дворовых. Вообще с похолоданием природного климата много прибавилось сомнительного люда на Москве. Вот и сейчас Ростопчин готовил к этапу в Тобольск большую партию колодников. Были тут и убийцы, и клятвопреступники, и откровенные вольтерьянцы. Даже иподьяк один — Лоскут Перекрёстов, за богохульство передан митрополитом на расправу светской власти.

С иподьяком Ростопчин разбирался особо. Синод почти никогда не сдавал мирским властям своих служителей — их наказывали по церковному уставу. И только за особые уголовные преступления попадали служители Господа в лапы царских катов, будучи почти всегда расстриженными при этом. Стоял перед генералом высокий молодец — косая сажень в плечах. Лет около тридцати, русоволос, голубоглаз. Лик —хоть икону пиши. Ростопчин смерил преступника глазом, не выходя из-за градоначальнического стола:

— Эк тебя угораздило, болезный, митрополиту не угодить. Чай — церковь спалил?

Лоскут заговорил степенно, хорошо поставленным дьяконовским голосом:

— Крест святой поругал...
— Да умный ли ты? Как можно посягать!

Иподьяк перемялся с ноги на ногу, шмыгнул носом. Даже это у него получилось красиво:

— Не посягал я — так владыке показалось. Я ить што придумал. Вот на мельнице крылья — тот же крест. И вот я подумал: ежели мельнице приделать крылья, да снять её с опоры — полетит она! Вот я малые крылья смастерил, на взгорок взбежал, повернул их против ветру — как загудут! Удержу нету. Крылья задумал сладить. А потом полететь. Тут, ваше превосходительство, деревянные крылья становятся как бы бурав — они ввинчиваться в воздух будут и тянуть летуна вперёд. А митрополит чернецов прислал — повязали. Вот я тут.

— Ну и дурак. — Граф нисколько не пожалел о иподьяке, отправив его назад, в темницу.

Ростопчин вспомнил о Лоскуте Перекрёстове сейчас, когда с царскими бумагами к нему прибыл Леппих с государевым адъютантом.

— Где ж я тебе, немец, артель соберу? Война, каждый человек на счету. Да не возьмёшь ли колодников? Там на все руки мастера есть, один при них такой же ненормальный, как ты.

Леппих не возражал. Так Лоскут Перекрёстов оказался у него в подручных. При Лоскуте была девочка востроглазая — Прасковья. Мужик увёл её из арестантской избы от матери, которую уже определили на этап.

Баба сама попросила иподьяка за дочку.


*  *  *

Выгон у села Воронцово обнесли трёхаршинным забором, на воротах поставили солдата и всем окрестным жителям объявили запрет на хождение к выгону. Леппих торопил мастеровых. Он сразу понял пользу от Лоскута Перекрёстова, переложил на него все заботы по возведению остовов лодок. Иподьяк быстро схватил суть затеи и горячо включился в проект. Настолько горячо, что скоро Лоскут камня на камне не оставил от проекта Леппиха. Русский мужик доказывал австрияку, что старая задумка никуда не годится:

— Это же глупость, — доказывал Лоскут Францу больше на пальцах, чем через переводчика, — никуда твоя лодка не поплывёт при помощи весёл! Небо — не вода, там вёслам и зацепиться не за что. Надо делать бурав винтом, на манер мельничных крыльев.

Спорили чуть не до драки. Но когда приезжал с инспекцией Ростопчин, Лоскут на глаза вельможе не показывался. Графу всё нравилось, он восхищался размахом стройки. В очередной приезд пригнали с ним четыре подводы. Граф велел распаковать поклажу и сказал Леппиху, указывая на груз:

— Вот, по вашему заказу привёз. Тафта лучшей пробы. С полотняного завода именитого купца Кириякова. Думаю — знатный воздушный пузырь из неё получится.

Подошли к рулонам ткани вместе. Мяли в руках, пробовали на разрыв, на зуб. Хороша тафта — узор красный по золоту, глянец шёлковый под светом переливается.

Граф уехал и в тот же день написал Государю: «Третьего дня я провёл вечер у Леппиха: он очаровал неожиданным открытием: это — свёрнутые листы железа, которыми заменяются железные опилки, и это сокращает на три четверти количество купороса, нужного для газа, чтобы наполнить им шар. Леппих — человек очень способный и хороший механик. Он разрушил все мои сомнения относительно рессор, которые двигают крылья машины, — действительно адской и которая впоследствии могла бы причинить ещё более зла человечеству, нежели сам Наполеон, если бы построение шара не было так затруднительно. Мне приходит мысль, которую повергаю Вашему вниманию: когда машина будет готова, Леппих намерен отправиться на ней в Вильну. Можно ли вполне положиться на него, чтобы не подозревать возможности измены с его стороны, что он не обратит этого открытия в пользу наших врагов?»

Через несколько дней пришёл ответ Государя. Александр велел приставить к изобретателю соглядатая и прислал роспись тех мест, где при пробном полёте будет разрешено причаливать шар Леппиха. Царь писал, что главнокомандующий Кутузов уже поставлен в известность о чудо-оружии и ему велено объявить в войсках не бояться появления воздушного чуда. Царь обязал Ростопчина сделать нужное распоряжение и в Москве.

*  *  *

На небесных верфях окончательно распределились обязанности: малый шар с деревянным винтом делали под присмотром Лоскута Перекрёстова, большой, с вёслами, ладился под надзором самого Леппиха. У Леппиха появился военный адъютант, корнет Фаддей Глинка, который для ускорения дела не жалел плети. Да работные и так поспешали — все знали, что неприятель катится к Москве, и всем хотелось остановить его бомбометанием с воздушных шаров.

Леппих всё чаще задерживался у лесов, где делали малый шар. Человек пытливый, но малограмотный, он понимал, что Лоскут готовит ему подвох, а уловить сути не мог.

— Вот смотри, — говорил он иподьяку, резко загребая ладонью воздух, — хорошо чувствуется упругость воздуха. А если не ладонь — а весло, да усилие не моё слабое, а всем корпусом гребца? А если гребцов сорок человек? Птицей полетит мой шар!.. А у тебя? Четыре доски на палке. И кто крутить их будет?

— А вот представь, — глаза у Лоскута загорались, — что вместо одного весла у каждого все твои сорок человек посредством деревянных шестерён вертят один вал. На тот вал насажен воздушный винт. Усекаете — какая сила? Понятно —на моём малом шаре будут только четверо вертунов — так и шар мой не в пример мал — ему много сил не надо. Унесёт вот меня да Прасковьюшку — нам и довольно.

Подошёл август. Ростопчин стал приезжать каждый день. Торопил, скоро начал топать ногами. Но и шары росли, 18 числа их — большой и малый — наполнили горячим воздухом и закрепили на пеньковых канатах. Люди из Воронцова и окрестных поселений с суеверным удивлением глядели на пёстрые от кирияковской тафты воздушные пузыри, зависшие высоко над землёй. Хорошо заметны были мелкие фигурки людей, снующие по канатам между небом и землёй, и особенно удивлял больший шар, под брюхом которого виднелось чо-то вроде большого ковша, а из ковша, словно ложки, свисали громадные вёсла.

Второй шар был не в пример меньше. Ложек под ним не видело, зато позади виднелся большой деревянный равнолучевой крест. В селе было крикнули сполох, мужики похватались за вилы и кинулись на выгон, чтобы разгромить и спалить гнездо антихриста, но возникшие словно ниоткуда солдаты сомкнули ряды у ворот и мигом оттеснили и разогнали бунтовщиков.

Утром 22 августа Ростопчин в Москве отставил все дела — а Наполеон стоял уже рядом — и велел расклеить на улицах и объявить на площадях Указ Главнокомандующего Москвы такого содержания: «Здесь мне поручено от Государя сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят, по ветру и против ветра, а что от него будет — узнаете и порадуетесь. Если погода будет хороша, то завтра или послезавтра ко мне будет маленький шар для пробы. Я вам заявляю, чтобы вы, увидя его, не подумали, что он от злодея, а он сделан к его вреду и погибели. Генерал Платов, по приказанию Государя и думая, что Его Императорское Величество уже в Москве, приехал сюда прямо ко мне, едет после обеда обратно в армию и поспеет к баталии, чтобы там петь благодарственный молебен небесному оружию «Тебе Бога хвалим».

Утром 24 августа дежурный по верфи офицер велел готовить к вылету малый шар Лоскута Перекрёстова.

— Гляди, шельма, — поднёс офицер кулак в драной перчатке к носу иподьяка, — опустишься прямо на Красной площади, у Лобного места. Их сиятельство граф Ростопчин изволят ждать там со свитой. Да возьми в лодку капрала для догляду.

— Капрала не могу, барин — шар лишнего не выдержит.
— А ты дитя не бери!
— Дитя без весу — у неё душа воробьиная. А капрал — семипудовый детина. Нет, не возьму.
— Да ты шутишь ли! На конюшню захотел?

Лоскут склонил голову:

— Как изволишь, барин. Только кто ж к Ростопчину шар погонит?

Офицер поднёс кулак к своим глазам. Повертел его и промычал:

— Да... ну ладно, лети без капрала. Но чтоб без выкрутасов. Я вас, шельмецов, насквозь вижу.

Лоскут пропустил к верёвочной лестнице четверых мужиков из своей колодной артели, подсадил на верхние ступеньки Полинку:

— Поднимайся, дитя мое. Полетим мамку догонять, знать, судьба наша лететь в Беловодье.

Сам влезал, держа в руках громадную бутыль с купоросом. На всякий случай взял лишний рассол для железной стружки. Кто знает — сколько придётся болтаться в небе.

К подъёму шара сбежались все обитатели верфей. Леппих стоял, грея в сердце ревность, и молил своего католического бога, чтобы шар не тронулся с места.

И вот оттуда, из деревянной ладьи под брюхом шара, сбросили вниз тяжко упавшие верёвки. Шар дёрнулся и резко подпрыгнул. С минуту висел неподвижно, а потом ожил деревянный крест на шаре. Сначала лопасти шевелились тяжело и слышался скользящий скрип вала. Но вот шар... медленно... очень медленно... быстрее... прошёл над верфью, над выгоном, над Воронцово и, всё ускоряя ход, под блеск бешено вертящегося пропеллера, стал уходить на восток, в сторону от Москвы.

Очарование картиной было столь велико, что молчало всё пространство с задравшими кверху очёски бород мужиками и сбившими на спину платки бабами. Дети замерли, усевшись на земле и даже собаки, вытянув к небу длинные морды, молчали.

...Первыми забрехали собаки. Потом опомнился дежурный офицер. Невесть почему он схватил за грудки Леппиха и закричал тому в лицо:

— Сговорились! Он куда полетел? К Наполеону с изменой?!

Перепуганный Леппих от страха сел на траву. Спустя полчаса примчался на взмыленной лошади посыльный от Ростопчина, сказал, что «сейчас будут сами».

Граф Ростопчин, не дождавшись на Красной площади малого шара, распорядился вести себя в Воронцово. По дороге ему донесли, что «малый шар сбежал по небу своим ходом».

— Значит, летает! — возликовал вельможа и распорядился заняться сыском малого шара «где бы ни низвергся с облаков».

На верфях Ростопчин расцеловал Леппиха и сказал, что полетит вместе с ним сам лично. И не куда-нибудь, а к штаб-квартире Михаила Илларионовича Кутузова:

— Войска перед битвой должны видеть и владеть чудо-оружием! А француз побежит от одного образа воздушной крепости!

Всё вокруг пришло в движение. В двадцать минут свои места на шаре заняли гребцы, потом подняться по неверной летнице офицер помог и главнокомандующему.

В невероятно приподнятом настроении, оглядывая с высоты окрестности, граф предвкушал, как ошарашит он у Бородино и своих, и неприятеля. Он едва устоял на ногах, когда, свободный от крепёжных верёвок, шар резко подскочил вверх и завис.

И вот гребцы взялись за вёсла. Они по-морскому развернули их, разом ударили в восемьдесят рук. Вёсла замелькали, гондола наполнилась невероятным скрипом, и даже наблюдателям с земли показалось, что в небе появился воловий обоз, наполнивший пространство жалобным деревянным стоном.

Но как ни старались гребцы, небесный корабль не двигался с места. Напрасно Леппих бегал взад-вперёд, напрасно подливал он купорос на железные полосы: вонючий газ возникал, обильно наполнял шар — тот поднимался выше, но двигаться в безветренном небе упорно не желал.

.. .Скоро до Ростопчина дошла мысль о провале. Не будет воздушной армады. Не будет чудо-оружия. Будет только отчёт Государю, и будет битва, где Александру остаётся надеяться только на армию.

Ростопчин даже не рассердился на Леппиха. Только сказал:

— Потрудитесь удлинить лестницу — я схожу.

Уже на земле, проходя мимо обескураженных мастеровых, Ростопчин чувствовал себя разве что не оплёванным. Военному начальнику верфей он сказал:

— Воздушный шар собрать, мастеровых вернуть по местам, Леппиху ждать своей судьбы.

И уехал. Пока двигался по Москве — боялся выглянуть в окошко кареты. Ему казалось, что столица смеётся над своим градоначальником.

В канцелярии он тут же написал государю: «С прискорбием извещаю Ваше Величество о неудаче Леппиха. Он построил шар, в котором должно находиться пять человек. Я назначил шару посадкой Красную площадь, но волей ветра тот шар улетел прочь и пока не сыскан. Большая же машина оказалась не готова, хотя я лично прибыл для полёта. Кажется, надо отказываться от надежды на успех, которого ожидали от этого предприятия. Менее всего, конечно, можно пожалеть о деньгах. Леппих — сумасшедший шарлатан, и значимость его не заслуждивает внимания».


*  *  *

Всегда ловлю себя на мысли, что пишу телеграфно, что размер и весомость повествования требуют усидчивости и достойного предмета слога. Вот, думаю, запишу сюжет наскоро, чтоб не забыть, а потом, будет время, вернусь к нему и перебелю неспешно, как надо.

А как надо? Ни разу ни к одному из написанных собою рассказов не возвращался.

А может — именно так и надо? И пусть читатель вместе со мной посредством торопливого ломаного слога ощутит грозность, штыковатость Москвы 1812 года. Пусть он по кусочку лоскутка с мануфактуры Кириякова, что прислал мне его пра-правнук, представит, как выглядел обёрнутый в такую тафту воздушный шар. В конце концов, читатель так же, как и я, может выйти на ветер, некогда носивший на своих крыльях храбрых русских воздухоплавателей.

И пусть, как и для меня, для читателя навсегда останется загадкой судьба малого воздушного шара, иподьяка Лоскута Перекрёстова и сиротки Прасковьи.

Будем верить, что они долетели до Беловодья.


Источник: Писатели Белогорья. В 3-х томах. Т. 1. Проза.  — Белгород: Константа, 2014. Стр. 133-148


На страницу Владимира Калуцкого

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017