ВИТАЛИЙ ВОЛОБУЕВ

ДЛЯ ВЕЧНОЙ ПРАВДЫ НАЗВАНЬЯ НЕТ... [1,245]
Заметки о Есенине
Опубликовано в журнале «Звонница» № 22 (2014), стр. 277-280

                  Мы пишем крупные вещи, тянемся в эпос,
                  а это определённо жанр второй руки.
                                            Б. Пастернак [2,3]


Трудно подступиться к Есенину.

Можно взять тексты поэта, безотносительно к его судьбе, и анализировать стиль, поэтику, взаимосвязи с другими явлениями литературы, благо, время Есенина было насыщено ими. Можно рассмотреть судьбу поэта, безотносительно к его стихам и проследить его духовную эволюцию на фоне времени. Но все эти способы изучения дадут только узкую полоску его судьбы, не умещающейся в установленные каноны.

Отношение к Есенину в разные периоды истории было разным. Ведь существуют, похоже, лишь два способа восприятия поэзии и, в зависимости от того, какой используется, оказывается разной оценка творчества одного и того же поэта. Условно эти два способа восприятия можно обозначить так: эмоциональный и рассудочный. В какие-то периоды времени один из них становится доминирующим, и, следовательно, меняются общие оценки.

И особенно непримиримыми становятся два этих взгляда в тех случаях, когда и сам поэт определённо принадлежит к одному из этих направлений, и не только по способу восприятия, но и по способу выражения.

Одним из ярких представителей именно такого направления в поэзии, выражающегося в эмоциональном способе создания поэтического произведения и является Сергей Есенин.

К сожалению, долгое время рассудочное направление в поэзии преобладало, да и теперь оно всё ещё находится в более выгодном положении. Оттого и упрёки тем, кто пишет о берёзках, травках, о любви, о тонких движениях души. Но ведь рассудочно нельзя понять такие, например, строки Есенина:

Так и хочется к телу прижать
Обнажённые груди берёз.
...Так и хочется руки сомкнуть
Над древесными бедрами ив. [3,23]

Над этим можно посмеяться, поиронизировать, можно написать пародию, как это теперь принято, но только человек эмоционально наполненный, преданный какому-то маленькому уголку своей земли, может всем существом понять эти строки и прослезиться над ними.

И, кроме всего, поэт, сказавший такие слова, не может не относиться так же обожествляюще к женщине, воплотившейся в берёзе или иве, как он относится к берёзе, принявшей облик женщины.

Именно полная слиянность, нерасторжимость человеческой жизни и жизни природы характерны для Есенина. Примеры тому просто рассыпаны во всём его творчестве. Для него нет живой и неживой природы. Клён стоит согнувшись, как пьяный сторож. Как жену чужую обнимает поэт берёзку. Это только наиболее известные образы, но ведь и так отторгаемые некоторыми критиками «Кобыльи корабли» не что иное, как подтверждение этой способности. Кобыла с вырванным животом, представляющая собой образ взорванной России, это не просто имажинистский выверт, но великое пророчество. Вырванный живот кобылы означает её бесплодность, неспособность к воспроизводству своего потомства. Разве это не осуществилось?

Рваные животы кобыл,
Чёрные паруса воронов. [3,87]

Пожалуй, изо всех попыток отразить революцию, предпринимавшихся Есениным, это наиболее своеобразное и правдивое её изображение, именно поэтому он так замаскировал свои чувства в нагромождении чёрных образов.

Все его прославления революции оказались слабыми подражаниями Маяковскому, как, например, «Инония», а вот в «Кобыльих кораблях» его боль прорывается:

Не нужны мне кобыл корабли
И паруса вороньи. [3,89]

И далее:

Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
В сумасшедшего ближнего камень. [3,89]

Это девятнадцатый год. Так кто же раньше всех воспротивился гражданской войне? Кто первый пожалел «сумасшедшего ближнего»? Да и в том ли дело, кто первый. Главное — поэт, вышедший не из дворян, а из глухой деревни, так же, как и дворяне, не принял гражданской войны. Однако потому-то он и не мог открыто говорить об этом, поскольку чувствовал себя предателем своего сословия. И это надо понять и простить.

А Есенин был плоть от плоти крестьянской. Об этом говорит и то, что на протяжении всего его творчества, как камертон, звучит тема коровы, тема отёла, тема создания новой жизни, через боль и грязь.

Пожалуй, столько коров, тёлок, кобыл, овец и других образов, связанных с ними, нет больше ни у одного русского поэта. Все происходящие в мире события он так или иначе сравнивает с этим миром, миром животных, существующих в неразрывной связи с людьми. И этот мир деревьев, трав, закатов и восходов, жатвы и сева, скота и отёла, молока и хлеба — мир, вошедший в русскую поэзию именно благодаря Есенину, этот мир с тех пор так никем и не пополняется.

К сожалению, это достоинство Есенина, преувеличенное его поклонниками, сослужило ему и недобрую службу. Влияние петербургского окружения часто сбивало его с собственного пути, толкало в преувеличенную религиозность, увлечение стариной и тогда стихи становились ученическими, подражательными, явно написанными в угоду модной публике, и только изредка пробивался в них истинный чистый голос поэта. Поначалу он отдаётся во власть влияний, но всё чаще и чаще это начинает тяготить его. Перегруженность религиозными, старославянскими образами, деталями не делает Есенина оригинальным, наоборот, ставит его в какой-то определённый ряд. Это, конечно, удобно для окружения, но несвобода никогда не вдохновляла поэтов.

И, как это ни покажется странным, наиболее чистые стихи Есенина, чистые от влияний — это циклы «Москва кабацкая» и «Любовь хулигана». Потому и назвался поэт хулиганом, что решил никого не слушать и идти против течения. И это ему удалось. Именно в кабацком цикле Есенин становится в полный рост, не боясь собственной силы. Ведь здесь не на кого равняться, не надо что-то воспевать, а можно раскрыть душу и поплакаться.

К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая, я плачу,
Прости... прости...

Оттого и просит прощения, что имеет в виду, похоже, совсем другую свору. И отделывается от неё своими грубыми, но беззащитными стихами.

И ещё — именно Есенин, выросший в чистой крестьянской среде, именно он был так увлечён и угнетён нравами кабаков. Он мучительно осознаёт убожество этой жизни и в то же время не покидает его чувство вины за то, что это есть. Те, кто вырос в городе, они принимают кабацкую жизнь, как нечто нормальное — плохое, грязное, уродливое, но привычное. Есенин, с его чистым сознанием, окунулся в эту среду незащищённым и оттого вырвался из него этот крик души:

Тех волос золотое сено
Превращается в серый цвет.

И однако, несмотря на кажущуюся грязь, стихи кабацкого цикла светят чистым и ясным светом. Какая-то высшая сила стоит за ними. Нет в них безысходности, а есть любовь и воля.

И опустился-то поэт на дно не потому, что потерял смысл жизни, а чтобы очиститься, отряхнуться от шелухи той поэтической среды, в которой он вращался. А тут, среди опустившихся, но по-своему чистых людей, он прикоснулся к некоей высшей правде.

И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.

И, как будто очистившись, выписавшись в этих стихах, он едет на родину, и пишет иные, печальные строки о том, что стал чужим на родине и вряд ли станет ей нужным. Опять пришлось насиловать себя, пытаться воспеть новую жизнь, хотя сквозь все прославления пробивается тоска по прежней деревне. «Анна Снегина» — попытка в большой форме разобраться в произошедшем, но вышло только слабое подражание Некрасову. Он опять чувствует держащую его за глотку «обязанность» писать так, как это надо кому-то, т.е. «воспевать».

И он снова плюёт на всё.

Новое его освобождение — это «Персидские мотивы». Полный уход от всех недавних тем. Воля, свободное выражение своих чувств, а чтобы никто не придрался и не помешал — в Персию!

Этот его цикл — один из лучших образцов русской любовной лирики. Пожалуй, в любовной лирике, и лирике природы и проявился более всего талант Есенина. Не случайно же Горький писал: «...Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему живому в мире и милосердия, которое — более всего иного — заслужено человеком» [4,63].

Всю жизнь бился Есенин за свободу своего творчества и всё время его пытались стреножить — друзья ли, чиновники, с благими ли намерениями или с дурными, но вся жизнь Есенина — это порыв из чужих объятий. Вечная его спутница — недостаточная образованность — принуждала его подпадать под влияние своих учителей и сколько же сил требовалось, чтобы вырваться.

То надо воспевать революцию, то трудовые подвиги, то новые порядки. И если Маяковский послушно выполнял волю революции, то Есенин только пробовал что-то такое писать, но ничего путного из этого не выходило. И он сразу же отказывался от таких попыток и резко уходил в сторону, на волю. То ли это кабак, то ли Персия, то ли родительская деревня, но — сам, своё, о своём.

Как по-детски он радуется:

Вчера прочел я в «Капитале»,
Что для поэтов —
Свой закон. [3,238]

А ещё раньше пишет:

Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам. [3,171]

К сожалению, поединок поэта с самим собой, борьба его за свободу кончилась трагически. В стихах он предчувствовал, предрекал себе такой уход, но надежда ещё оставалась. И он писал, писал и писал. Последний его год едва ли не самый плодотворный. Но сил не хватило. Да и время его не щадило. Талант любовного лирика, лирика природы не всегда к месту в истории. Годы, доставшиеся Есенину совсем не были к этому расположены. Шум, гам, суета, эмансипация, отрицание всяких условностей, и в то же время — хор голосов, желающих впрячь поэзию в строительство новой жизни, в которую Есенин, видимо, верил с трудом.

Маяковский, при всей своей уверенности, ненадолго задержался после Есенина и его судьбу разделил. Так были обрублены два крыла русской поэзии эмоционального направления и тогда уже вовсю распустилось дерево поэзии рассудочной, которой гораздо легче было приладиться к условностям времени.

Нынче время по-иному расставляет линии нашей литературы, перемериваются высоты прежних вершин, обозначаются новые.

И всё же, хочется верить, что никакие перестроения в нашей литературе, в русской литературе в особенности, не поколеблют авторитет Сергея Есенина, именно потому, что написанное им может воспринять только сердце, настроенное на ту же волну.

И пока будут люди любить, пока отношения между мужчиной и женщиной, между человеком и природой, между человеком и человеком не превратятся в полностью рациональные отношения роботов, свет Есенина будет пробивать туман веков.

Во всяком случае, пока жива Россия.

1990


1. С. Есенин. Собрание сочинений в пяти томах. М. ГИХЛ. 1961. т.1.
2. Журнал «Звезда». 1990. № 2.
3. С. Есенин. Собрание сочинений в пяти томах. М. ГИХЛ. 1961. т.2.
4. М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах. М. Гослитиздат. 1952. т.17.




Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016