ВАЛЕРИЙ ИГИН

ПАРТИЯ РАЙОННОГО МАСШТАБА
Субъективные заметки. Часть первая
Из журнала «Звонница» № 11 (2009)

Этим заметкам более пятнадцати лет. Писал их, что называется, для себя. Писал, взволнованный событиями, в начале 90-х. Теперь, когда иногда возвращаюсь к ним, кажется, написал вчера… Непонятным образом в памяти происходит смещение времён. Но ещё более удивительным кажется то, что многие типичные явления и закономерности того времени, о которых идёт речь в заметках, вообще никогда не покидали нас. Скорее наоборот, они развились, укрепились до абсолюта. И, как не раз говаривал мне один заведующий отделом райкома партии в своё время:

— Запомни — ты в партии «никто», ты — песчинка!

Так и сегодня я действительно — «никто», никто перед любым чиновником, перед любым бюрократом, перед любым богачом…

В заметках, разумеется, при описании всяких событий должны быть названы люди. Но сделать этого я не могу до сих пор по ряду причин. Во-первых, те, которые ушли в «мир иной», мне уже никак не смогут ответить, а посему играть «в одни ворота» считаю для себя недостойным. Во-вторых, тот, кто жив, также не сможет что-то оспорить, связанное именно со мной, — в своё время этот некто мог не придать никакого значения происходящему и просто в силу этого всё начисто забыть. Ведь всё, что происходило со мной, — это моё, это важно для меня! А вот насколько моя жизнь, мои чувства и мои наблюдения и размышления адекватны времени, так сказать, всему общественному сознанию, которое через себя попытался чуть-чуть выразить, — в этом смысл моих субъективных заметок…


1.

Мне сорок пятый год от роду. Пятнадцать лет я — рядовой член Коммунистической партии Советского Союза. И никогда за эти годы ни на одном партийном собрании, ни на одном партбюро, ни на одном партийном пленуме, ни на одной партконференции не торжествовала «моя правда», правда рядового коммуниста… Правда заключалась лишь в том, что все силы направлялись на выполнение «решений» или «указаний»…

2.

Насколько осознанно я вступил в ряды членов КПСС? …Понимал ли что оно, вступление, будет для меня значить и насколько круто может изменить мою жизненную судьбу? Чувствовал ли, что Партия во мне нуждается и наоборот?...

Наверно ни то, ни другое, ни третье. Будучи литературным сотрудником яковлевской районной газеты, куда я попал после окончания вуза почти год спустя (в марте-апреле 1974 года), с первых дней понял, что в редакции помимо так сказать администрации в лице редактора, есть ещё какая-то сила, которая как-то определяет лицо коллектива, формирует «линию» поведения. Более того, однажды в разговоре со своим заведующим сельхозотделом я услышал примерно такое:

— Не будешь коммунистом, не видать тебе никакой перспективы, в том числе и служебного роста. Да и в обсуждении деятельности редакции должным образом ты не будешь участвовать. Ведь газета наша — орган райкома партии…

Так впервые, хотя и косвенно, я столкнулся с некоей частью КПСС — партией районного масштаба.

И вот год спустя после разговора с коллегой я решил обратиться в первичную партийную организацию редакции по поводу вступления в КПСС, наивно полагая, что оно и произойдёт немедленно. Секретарь первички на моё заявление неожиданно ответил не сразу. Лишь через неделю-другую предложил мне самому посетить организационный отдел райкома партии и всё, что нужно, выяснить — почему отказали. Не ожидая такого поворота событий, я не сразу отправился в райком. Я искал ответа на вопрос — как же так, я — журналист с высшим образованием, работаю в газете райкома партии и этот райком меня не принимает в партию.. Нонсенс…

3.

Бывая в конце 80-х в трудовых коллективах района, принимая участие как лектор, как представитель райкома на партийных собраниях первичек, неоднократно слышал упрёки и в адрес КПСС в целом, и тем или иным её руководителям. Доставалось и районным партийным боссам. Вольно или невольно передо мной вставал вопрос — в какой мере упрёки, критика касаются меня? …Ответа не находил. Хотя и не избирался делегатом, но по роду службы присутствовал на двух последних районных партийных конференциях. Разговора о конкретных определениях мер ответственности районной партийной организации за дела КПСС в годы перестройки не последовало. При этом само слово ответственность звучало бессчетно…

В одной из очередных корреспонденций в райгазету в предсъездовский период (речь о XXVIII съезде КПСС) предлагал сделать так,  чтобы любому руководителю сверху донизу члены партии имели возможность давать оценки деятельности, своеобразный рейтинг доверия обозначать и озвучивать. Нечто подобное встречалось и в центральной печати. К сожалению, и, прежде всего, при принятии Устава партии должной реакции на это не последовало…

4.

…Почему же мне в первый раз отказали в приёме в ряды «передовых строителей коммунизма»? Тем более я не мог понять этого ещё и потому, что во время службы в Советской Армии, во время учёбы в Воронежском государственном университете как комсомольцу-активисту мне предлагали вступить в КПСС. Тогда я отказался по одной важной для себя причине — не чувствовал себя зрелым и полезным для страны человеком, считал себя необразованным и не передовым…

…Итак, впервые я в кабинете заведующего орготделом райкома партии. На меня, в меня смотрели отовсюду... Казалось, передо мной не взгляд человека, а живой рентген. Но в диссонанс взгляду неожиданно услышал тихий, спокойный, уверенный, даже доброжелательный голос… Голос, который как бы неожиданно зазвучал и так же неожиданно смолк. А затем последовало:

— До свидания!

…Только на улице из запомнившихся обрывков фраз я понял, что партия регулирует классовый состав; что я не попал в квоту для интеллигенции. Всё равно что-то внутри меня не соглашалось с этим, что-то напоминало о добровольности вступления каждого гражданина…

5.

За чередой дел время летит быстрой стрелой и незаметно. И всё же почему-то посещение райкома партии с личной просьбой глубоко засело в голову. И потому, когда тот же заведующий недели через три-четыре пригласил меня к себе в кабинет, я удивился и растерялся, а потом и сильно разволновался. Неужели, полагал я, с квотой ошибка вышла? Кто-то неправильно подсчитал необходимые проценты и мне в связи с этим разрешают написать заявление в партию снова?..

Как и в первый раз меня встретил всё тот же всевидящий взгляд и всё тот же спокойный и доброжелательный голос. И всё же отличие я уловил сразу. На сей раз монолога не было, а последовало несколько казалось бы ничего не значащих вопросов о работе в редакции, о составе семьи, о моих увлечениях сценическим драматическим искусством и поэзией. Я даже растерялся, ибо понял, что заведующий отделом райкома партии обо мне информирован до подробностей… Я не то что оробел, но и не мог говорить, отвечать на вопросы как надо. А может быть этого и не требовалось вовсе. Скорее всего я просто поддакивал и не более того. Странно, но в этот раз была и какая-то пауза. Потом сразу услышал:

— Есть мнение предложить вам («вам» подкупило меня мгновенно) должность заведующего отделом культуры райисполкома. В случае вашего согласия вы напишете заявление о вступлении в ряды КПСС. Заведующим может быть только коммунист…

Вот те раз! Получалось, завотделом культуры к прослойке интеллигенции не относится?! Времени размышлять по этому поводу не было... И я согласился. На следующий день по звонку заведующего отделом райкома партии в редакции собралось партийное собрание, пришли даже отпускники. Голосование по моему заявлению прошло дружно. «За» проголосовали все, единогласно. Я был доволен, лишь в подсознании и с трудом пробивался росточек сомнения — а по уму ли и чести всё это?

Несколько месяцев спустя я случайно разговорился с женой заведующего орготделом райкома партии. Мы и до этого были знакомы. Она-то мне и поведала суть события. Оказывается, должность заведующего отделом культуры предлагалась ей. Она страшно испугалась идти на эту в то время не очень престижную должность. Вот муж и выручил жену таким образом.

6.

Чтобы как-то развеять сомнения скептиков по поводу моих заметок, скажу прямо: хотя не знаю до тонкостей, чем измеряются «заслуги» того или иного руководителя партии, но тем не менее не сомневаюсь, что «заслуги» могут быть. С другой стороны, как уразуметь ситуацию, когда коммунист-руководитель партии, которая допустила массу промахов, как и каким образом будет нести свою вину за ошибки партии… Мало того, именно этому руководителю в момент, когда сама партия признала свои «перегибы», ошибки, присваивается звание Героя Социалистического Труда. Что-то никогда не слышал и не читал, чтобы руководителю какой-либо партии в США, Англии, Германии присваивали нечто подобное. Хотя именно руководители своих партий в этих странах зачастую становились руководителями своих государств.

Разумеется, мне ведомо рассуждение о том, что через влияние коммунистов в том или ином коллективе складывается определённая ударническая волна. Но чем всё же измерить «вес» партийной организации на деле, чем? Получаемыми высокими наградами руководителя партийной организации района, области. Многими «тоннами» продукции или нескончаемыми очередями в магазинах… Так я размышлял в начале 90-х. Но подобные вопросы вставали передо мной на протяжении всех пятнадцати лет пребывания в партии. В связи с поисками ответов я искал попутно среди коммунистов-руководителей района и «примеры» для того, чтобы с них «делать» и свою жизнь. Искал, искал и не находил…

7.

Заместитель председателя райисполкома, пришедший на эту должность из комсомола, непосредственно руководивший мной, всегда выглядел серьёзным и весьма справедливым руководителем. Поэтому на первых порах я, естественно, со многими проблемами заведующего отделом культуры обращался к нему. Как правило, находил в его лице поддержку, помощь и взаимопонимание. Но, как потом выяснилось, до поры до времени.

Однажды в одном из колхозов мне удалось уличить председателя правления в использовании своего служебного положения. Пользуясь на селе «статусом» первого руководителя (таковым в самом деле неформально он являлся), свою жену-учительницу он устроил в сельский Дом культуры художественным руководителем. Дела в Доме культуры шли неважно. Фактически работал один человек — директор… Это удалось выяснить легко. А вот исправить положение я долго не мог. Ни с председателем колхоза, ни в сельском совете, ни в парторганизации беседы ни к чему не приводили. Жена председателя колхоза продолжала числиться худруком. Вот тогда-то я и обратился за помощью к заместителю председателя райисполкома. Обратился раз, другой, третий… Заместитель всякий раз ссылался то на решение райфинотдела, то на очень большой вклад в производство сельхозпродукции председателя правления колхоза, то на важную краеведческую работу жены, которую она в своё время проделала бесплатно. А потом и вообще он сказал мне о том, что затеянное разбирательство не главное в моей работе. Кстати, на моё предложение редактору написать об этом в районной газете также никакой реакции не последовало.

Посещение председателя райисполкома в поиске истины также ни к чему не привело. Вернее, он направил меня к своему заместителю… Тогда я решился подняться на этаж выше, где располагался райком партии. Заведующая отделом пропаганды и агитации выслушала с огромным вниманием. Несколько раз по ходу моего рассказа-изложения вставляла реплики: «Какое безобразие! Да как можно так!» — под конец встречи категорично пообещала разобраться со всем этим и расставить точки над i. Разбор её затянулся на долгое время. И тогда я решился идти сначала к секретарю по идеологии, а потом и к первому… Нетрудно догадаться, что я остался опять без должного ответа. А редактор газеты, встретивший меня как-то на улице, вообще заявил:

— Как ты смеешь посягать на авторитет председателя колхоза, который в этой должности четверть века, мальчишка!

Может стоило к кому-то обратиться повыше рангом?! Ну уж, дудки! Уже в ту пору я хорошо знал, куда такое обращение вернётся и что за этим последует. Ладно, думаю, может и действительно я чего-то не понимаю, пусть успокоится всё.

Вскоре нахлынувшие новые события заслонили мои прошлые огорчения. Как-то, когда я был в селе Луханино в сельском клубе, ко мне подошла пожилая женщина и умоляюще попросила:

— Начальник, дай мне умереть спокойно. А то и на том свете не будет покоя…

Всякие мысли возникли в голове. Я не сразу понял в чем дело. Попросил женщину прежде всего успокоиться и объяснить ситуацию. Оказалось, эта женщина уже несколько раз пыталась вместе с односельчанами убедить местные власти, в том числе и райвоенкомат, в необходимости на одном близлежащем кургане за селом соорудить памятник советским воинам, погибшим во время Курской битвы. Сразу после сражения односельчане именно там похоронили воинов. Женщина показала целый пакет писем-отписок, в которых лейтмотивом проходила одна мысль — в конце 40-х годов проводилось перезахоронение всех погребений в одну братскую могилу в селе Алексеевка. Поэтому не имеет смысла заниматься сооружением памятника на кургане…

Я взялся за дело и решил разобраться что и как. Действительно, мне показали в райвоенкомате какие-то бумажки, подтверждающие перезахоронение. То же самое я услышал и увидел в Алексеевском сельском Совете. Казалось бы, всё ясно. Но не давала покоя плачущая женщина, её образ… Тогда и отправился «по начальству»… Был у «своего» заместителя председателя райисполкома; был у самого председателя; побывал и в райкоме партии у секретаря по идеологии… везде одно и то ж — разбирайтесь в райвоенкомате. Круг замкнулся… И всё же я выехал в Луханино. На этот раз женщина была не одна. Она привела с собой несколько человек и сказала:

— Эти люди и я после боёв здесь собирали тела погибших наших солдат и мы лично их предали земле на том самом кургане. Посмотрите, вокруг поле, а курган наши трактористы никогда не распахивают и никогда не распашут… Помогите!

Женщина опять плакала… И тогда я решился на отчаянный по тем временам шаг — продиктовал женщине письмо на имя первого секретаря обкома партии М. П. Трунова. Попросил, чтобы письмо подписало как можно большее число жителей села и чтобы это письмо отвезли в приёмную обкома КПСС. Заодно попросил всех никому не рассказывать о моём участии в подготовке письма…

О том, что ответ из обкома пришёл незамедлительно, я вскоре догадался — меня по очереди стало вызывать «начальство», которое выпытывало у меня, что и как я ответил жителям Луханино. Я отвечал сухо, мол, ссылался на документы в райвоенкомате… А примерно через неделю председатель райисполкома подписал распоряжение, смысл которого сводился к тому, что необходимо создать комиссию и провести на кургане раскопки и прочее необходимое… Возглавлять комиссию поручалось заведующему отделом культуры… Комиссия тут же выехала на место. В нашем распоряжении был трактор с механической лопатой — грейдер того времени. Отмечу настроение большинства членов комиссии, сводившееся к тому, что всё затеянное, — зря, мол, надо верить документам. Действительно, первые срезы грунта ничего не показали и не выявили. Несколько раз представитель райвоенкомата замечал, что пора завершать… И тут со мной произошло нечто необъяснимое. Я попросил тракториста произвести срез почвы в стороне на несколько метров, причём в противоположном направлении — не с востока на запад, а с юга на север. Чем я тогда в отчаянии руководствовался, не знаю… Когда тракторист выполнил работу и члены комиссии подошли осмотреть вскрытый грунт, все оторопели и замерли надолго. И было от чего. Срез мехлопаты прошёлся по верху и вдоль траншеи. Останки советских воинов, их форменная одежда и обувь, кое-где не сгнившая, были видны четко. Вскоре нашли даже Похозяйственную книгу старшины, медальоны и прочее… Как говорили жители села Луханино, здесь они похоронили более 250 солдат…

На сооружение памятника денег не нашлось ни в колхозе, ни в сельском Совете. Сооружение памятника стало прерогативой района. Был заказан его проект. Памятник должен был выситься на 17 метров… Председатель райисполкома говорил:

— Надо будет, ещё выше сделаем…

Обещал к нему, к братской могиле проложить современную дорогу, «чтоб сюда могли даже туристы заезжать»… Впоследствии памятник соорудили, сначала временный, скромный, потом в виде стелы повыше и посолиднее, но совершенно не по утверждённому когда-то проекту. Когда я как-то случайно оказался в тех краях, решил побывать у памятника, поклониться павшим, но, к сожалению, дороги к нему в то время не обнаружил.

Через полтора года после этой истории я написал заявление на увольнение по собственному желанию… Особенно этому поспособствовала грубость первого секретаря райкома партии, которой я удостоился на одном партийно-хозяйственном активе. В те времена районные социалистические обязательства принимались на заседаниях таких активов. И вот однажды, не обнаружив соцобязательств по культуре в предлагаемом проекте, я написал в президиум актива записку, где предложил несколько пунктов, наивно полагая, что полезность инициативы налицо. Записку ведущий актива первый секретарь долго не зачитывал и лишь в конце, показывая в мою сторону пальцем, сказал:

— Вы посмотрите на него, на умника — нам ещё обком партии не даёт указаний принимать обязательства по культуре, а этот завотделом культуры даёт нам указания…

Что я пережил в эти минуты, невозможно описать… И никто в зале, ни один коммунист ни слова не сказал в мою поддержку. Моральная расправа свершилась надо мной мгновенно и в полной мере и, как рядовой член партии, я оказался бессильным. Сразу скажу, что впоследствии этот первый секретарь совершил головокружительную партийную карьеру, если иметь в виду, что он попал на работу в Москву в ЦК КПСС…

Чаша терпения лопнула. Я написал заявление «по собственному желанию». Председатель райисполкома заметил:

— Валерий, два предыдущих твоих заявления я выбросил в корзину. Ты меня как работник устраивал. Но это третье я не могу не подписать — звонила секретарь по идеологии… Я ничего не могу уже поделать…

Кстати, до увольнения я был на приеме у этого секретаря и говорил о своем намерении, заодно просил помочь мне вернуться на работу в редакцию. Она обещала, обещал и редактор… Но как только я после увольнения из райисполкома пришёл в редакцию, редактор мне сообщил, что вчера взяли выпускницу средней школы, которая собирается поступать на факультет журналистики…

Так я впервые стал безработным.

8.

Обойдя в райцентре двадцать семь предприятий, организаций в поисках работы (работу я находил легко, но после звонка в райком партии давалась по телефону команда — отказать) и окончательно разобравшись в чём дело, я оказался в соседнем районе в райгазете. Естественно, через некоторое время в редакции знали весьма подробно откуда я, что и почему… И уже через два-три месяца редактор, одобрив мою старательность, пообещал похлопотать за меня где надо в предоставлении моей семье квартиры. Это ещё больше меня воодушевляло. Жаль, этот душевный подъём длился недолго…

Надо сказать, коллектив редакции, в котором я оказался, традиционно чаще других побеждал в областном соцсоревновании. Журналистам, в хорошем смысле, позволялось многое — и свободный выбор темы, и довольно острый язык фельетонов, и, в отличие от редакции родного района, здесь редактор наоборот — ведомственным автомобилем почти не пользовался, справедливо утверждая, что для него в случае надобности у руководителя того или иного ранга в служебном транспорте место найдётся, уж коль они едут в одном направлении. Автомобиль нужен для дела журналистам. Такое отношение к сотрудникам подкупало и всякий раз хотелось делом доказать, что машину редакции и я использовал не зря…

И всё же приметы того времени, в том числе и стукачество, были налицо. Получалось так — я свободен в своей скорлупе ровно настолько, насколько это было под контролем редактора и его сподручников. Стоило мне на минуту забыть об этом и ровно через минуту отношение ко мне становилось прямо противоположным…

Однажды в редакцию пришло письмо от одной доярки. В нём женщина жаловалась на произвол председателя колхоза, что привело к трагедии… Колхозница просила предать гласности случившееся, «пусть люди узнают и рассудят, и осудят». Нетрудно догадаться, что тон письма был умоляющим. В ту пору я не придал значения тому, что разбираться по сути письма направили меня, в общем-то ещё неопытного литсотрудника. Сложнейшая ситуация — а посылают не аса, выезжает из редакции самый «зелёный». Признаюсь, тогда об этом я не думал. Думал о письме, содержание которого почти заучил наизусть. И сколько ни прокручивал в уме, ничего неискреннего не находил. В каждой фразе чувствовалась боль и отчаяние… «Началось с того, что моему мужу — токарю высокой квалификации по личному указанию председателя колхоза заработную плату в последний раз начислили по более низкому разряду. Муж потребовал справедливости. Председатель не пошёл навстречу. Тогда знающий себе цену токарь нашёл работу в соседнем колхозе, где он стал получать не только соответствующую зарплату, но ещё и премиальные. Когда наш председатель узнал об этом, он начал от злости преследовать меня; из доярок (я была одной из лучших доярок) перевёл самолично в подменные, а потом и в телятницы. Ни партком колхоза, ни профсоюз за меня не постояли. И тогда я заявила председателю, что вообще не выйду на работу до тех пор, пока он меня не восстановит на работу дояркой. На работу не пошла, но деток своих, одного сына пяти лет, другого — трех лет в колхозный детсад отвела. Ведь я же была колхозница, никто меня из колхоза не исключал. Так что придумал председатель? Чтобы отомстить, он опять самолично пришёл в детсад, выгнал детей на улицу и сказал: «Идите туда, откуда пришли». Как воспитательница ни уговаривала не делать этого, председатель настоял на своём. Вот потом и случилась трагедия. Сначала по улице, где шли детки домой, проехала грузовая машина. Пыль столбом… Следом какой-то подросток на мотоцикле и прямо наехал на младшенького, который вскоре и скончался… Мы с мужем в суд, да только нам сразу ответили, мол, председатель не виноват, в прокуратуре то же самое. Мы в областные органы — там одно и то же — председатель не виноват. Как же не виноват?! …Ему, что — всё можно и он не виноват. А подросток, хоть и сбил, хоть по-своему и виноват, но началось-то с председателя…»

Проводя на месте журналистское расследование, я убедился в том, что ни одного слова в письме не придумано. Встречаться пришлось и с семьёй, и с воспитательницей, и с председателем колхоза. После беседы со мной всем собеседникам давал прочесть всё записанное и просил подписью подтвердить правильность. Никто не отказал… Помню — председателя правления колхоза я спросил в лоб:

— Вы свою вину хоть чувствуете?!

Тут же ответ:

— Как я могу чувствовать, если дитя не давил…
— Но ведь вы самолично отправили детей одних домой.
— Они и раньше иногда ходили сами, а отправил правильно, раз родители меня не понимают…

Фельетон получился колким. Оставшийся за находящегося в отпуске редактора заместитель, познакомившись с рукописным вариантом, сделав несколько несущественных замечаний, в целом одобрил и сказал, чтобы отнёс написанное машинистке. Внутренне я торжествовал, полагая, что гласность сама собой нужное сделает. Когда вычитал фельетон в машинописном варианте, отдал его заведующему отделом… Тот читал на удивление долго. Я уходил на обеденный перерыв, а он всё ещё листы с фельетоном вертел перед собой на столе. Я не придал этому должного значения. После обеденного перерыва завотделом с порога встретил меня вопросом:

— Кто ещё читал материал?

Я ответил:

— Заместитель редактора…

И тут я заметил, что текста фельетона у зава нет. Не обнаружил я в столе и рукописного текста. Исчезли и вообще все материалы, связанные с фельетоном… Вспыхнувшие недобрые чувства подтвердились. Заведующий вышел и минуту спустя, возвратившись, сказал, хмурясь:

— Зайди к редактору!

Я переспросил, мол, редактор в отпуске.

— Я сказал — к редактору! — услышал в ответ.

Редактор был хмур ещё больше. Потом медленно на моих глазах стал тщательно лист за листом рвать в клочья и фельетон, и всё с  ним связанное — блокноты, черновики… А потом как-то зло и успокоенно одновременно сквозь зубы проговорил:

— Думать надо, прежде чем писать садишься!

И без всякого объяснения выпроводил меня из кабинета. В своём кабинете я дал волю эмоциям. Сразу набросился на заведующего с просьбой дать мне ответ.

— Откуда о фельетоне узнал редактор? Зачем защищаете председателя колхоза? Что теперь отвечать семье колхозницы?!

Уверенный в своей правоте заведующий свободно и поучительным тоном объяснил:

— Редактору домой позвонил я. Защищаем мы не преступника, а человека, который начал свою карьеру успешно… по сути он не виновен, и мешать ему даже таким образом мы не имеем права. А семье отвечу сам — разбирайтесь в суде…

Можно было бы мне засомневаться после этого в самом себе как в журналисте, если бы не дальнейшая моя работа в редакции. До случая с фельетоном, за редким исключением, всё написанное мной шло в печать, в номер. Теперь же начались мытарства с публикациями. На планёрках неодобрительно о моих опусах стали отзываться и коллеги. О выделении моей семье квартиры речь с редактором не заходила… Короче говоря, я написал заявление — «по собственному желанию».

Как-то в конце 90-х годов я оказался в Белгороде на Центральном рынке. Идя между лотками с овощами, услышал вслед:

— Валерий Михайлович!

Я оглянулся и растерялся — никого передо мной из знакомых не было. Правда, неподалёку женщина в телогрейке для приветствия протягивала мне руку… И я вспомнил… Женщина начала разговор с благодарности, мол, я получила ваше личное письмо, где вы всё подробно рассказали о фельетоне. Из редакции письмо тоже получили. Успокоило нас хоть чуточку то, что вскоре председателя колхоза от нас куда-то перевели… Немного поговорив, мы по-доброму с ней расстались. Я ни о чем её не расспрашивал; не задавала вопросов мне и она.

А что я мог ей рассказать? Как опять оказался безработным, как через несколько лет заведующий отделом редакции стал редактором, как бывший председатель колхоза за несколько лет совершил головокружительную карьеру и ныне, после процедуры приватизации непонятно кем и во имя кого, стал директором одного перерабатывающего сельхозпредприятия. Его персона часто красуется на экране ТВ.

9.

Читая заметки кто-то может вольно или невольно спросить — зачем поспешил уволиться? Мол, обратился бы в парторганизацию газеты, в конце концов в райком партии. Конечно, обратиться можно было. Но ведь надо не забывать, что редактор газеты как минимум был членом райкома партии, а часто входил в состав бюро райкома партии.

10.

Помог устроиться на работу случай, который и привёл меня в одно из профессионально-технических училищ. Директор заведения оказался руководителем с «характером»; имел какие-то «свои счёты» с райкомом, поэтому позволил себе нечто несогласованное с райкомом. Он-то сначала принял меня на должность воспитателя общежития, а потом только по приходу в райком моей карточки и других партдокументов я и встал там на учёт. Будь иначе, райком бы опять-таки выдал «нельзя». Уместно сказать и о том, что директор чётко обозначил передо мной перспективу роста:

— Поступай в пединститут и я дам тебе ещё и полставки преподавателя.

Слово свое он сдержал и, может быть, благодаря этому его совету я получил впоследствии ещё и диплом учителя истории и обществознания.

Как обычно, на новом месте с головой ушёл в работу. Рабочий день длился по 14-15 часов: с утра вёл уроки, а вечером бежал в общежитие… Администрация заметила мою увлечённость, а вскоре и коммунисты избрали меня секретарём партийной организации. Казалось бы — чего ещё надо. Но судьба готовила мне новые испытания…

В конце 70-х ПТУ в стране были широко распространены. Учащиеся в них не только получали средне-специальное образование, рабочую профессию, но, что немаловажно, получали питание и хотя и небольшую, но стипендию. Вместе с тем в училище процветала «дедовщина», причём на всех уровнях — старшие «потрошили» младших; самих старших «кололи» «деды» из групп ТУ — это те, кто пришёл в училище после средней школы за профессией сразу или после службы в армии.

Войти в доверие к учащимся и проживающим в общежитии потребовало от меня немалых, что называется, духовно-моральных и физических усилий. Мне, кажется, сделать это удалось. И девушки, и юноши часто своё расположение ко мне проявляли и в том, что по многим жизненным проблемам советовались со мной.

Было — одна «тэушница» забеременела. Что тут началось… И беседы с мастером, и групповое собрание, и комсомольский прожектор — сплошная аморалка. Жуть. Девушке (она ещё не была замужем) погрозили исключением, намекая тем самым на аборт. И вот с такой ситуацией она как-то вечером и пришла ко мне в воспитательскую. Беседовали мы долго. Из разговора я узнал, что ей ещё нет 18 лет, нет 18 и её жениху — отцу ребенка. Узнал, что дружат молодые давно, что и мама девушки родила впервые в 17 лет… После разговора посоветовал молодым всё-таки написать заявление в загс, а самой девушке гордо, как будущей маме, поднять голову и спокойно посещать занятия…

Надо сказать, что она так и поступила. Успешно получила диплом, потом родила ребёнка. С юношей они поженились…

Отклонился от темы… Как-то два мастера производственного обучения (один из них состоял в рядах КПСС) зашли в общежитие на третий этаж посмотреть якобы закреплённых за ними ребят, готовившихся к танцам в Красном уголке. За проведение именно танцев в общежитии пришлось долго биться с директором и с его заместителем по воспитательной работе. В конце концов перед моими доводами они капитулировали, но обязали усилить «контроль», в том числе и со стороны мастеров. Вот эти два мастера, о которых речь, и пришли усиливать контроль. Красный уголок находился на первом этаже, они же поднялись на третий этаж, где жили ребята. Особенно им почему-то не понравился паренёк в белой рубашке. Они пригласили его в пустую комнату для беседы с целью профилактики… После такой беседы у семнадцатилетнего паренька на лице не осталось ни одного нормального местечка, из носа сочилась кровь… Сотоварищи паренька, ребята постарше и покрепче, узнав, в чём дело, по-своему решили действовать. Они заперлись на некоторое время в комнате, а потом с металлическими прутьями, которых было в изобилии в спинках кроватей, выскочили в коридор. Мастера, не думая, во что им обернётся «профилактика», но увидев разгорячённых ребят, сообразили, что путь с третьего этажа им закрыт и поспешили в комнату, где и заперли двери изнутри на шпингалет… Соображать пришлось быстро и мне. Я встал между ребятами и мастерами, встал посредине коридора и сказал:

— Ребята, сначала вам придётся расправиться со мной, а только потом с ними.

Не нужно было иметь много ума, чтобы представить — после предстоящей «битвы» проиграют все: и училище, и ребята, и воспитатель общежития… Кстати, училище в соцсоревновании в области числилось среди лучших. Ребята, как я уже говорил, к этому времени хорошо меня узнали и прониклись доверием. На их вопрос «А что и как делать», я тут же пообещал разобраться до конца и принять меры к мастерам какие и положено. Я знал, что на вечер придёт с целью «контроля» и заместитель директора по воспитательной работе. Поэтому поспешил на первый этаж в Красный уголок, где танцы под магнитофон только начались. Замдиректора оказался там. В двух словах я шёпотом объяснил ситуацию и увлёк его за собой на этаж. Комнату, несмотря на требование заместителя, мастера открыли не сразу, но открыли. Они, ожидавшие расправы со стороны ребят, выглядели осунувшимися и жалкими. Дышать рядом с ними оказалось невозможно — от них разило алкоголем. Говорить и что-либо толком объяснить они были не в состоянии. Готовясь к расправе над собой, по-видимому, они добавили из имеющихся у них запасов. Заместитель распорядился, мол, немедленно отправляйтесь домой, с ребятами я сам переговорю, а вы, воспитатель, идите в Красный уголок и там обеспечивайте порядок. В понедельник я доложу директору и подробно разберёмся в случившимся.

Я, хотя понемногу и успокоился, тем не менее попросил, а это надо было сделать в любом случае, пострадавшего сходить на «скорую». Попросил, чтобы он взял справку — подтверждение о побоях. Юноша меня не подвёл, быстро с кем-то из друзей сходил в «неотложку».

Уже с утра в понедельник стал ожидать вызова в кабинет директора. Я недоумевал — ведь заместитель и мне и ребятам обещал доложить «шефу». Заканчивался рабочий день в учебном корпусе и… тишина. Встречавшиеся со мной ребята спрашивали, мол, что директор решил, а мне нечего было им ответить. Я чувствовал и свою вину… На выходе со второго этажа сталкиваюсь с директором, тот, как ни в чем ни бывало, спрашивает:

— Как дела? — и улыбается мило и миролюбиво.

Я, прежде чем что-либо сказать, двинулся в его кабинет. В кабинете с порога спросил в упор:

— Вам заместитель о происшествии в общежитии доложил?

Директор:

— Нет! А что он должен был доложить?

Я остолбенел, и в это мгновение (так вот совпало), вошёл в кабинет и заместитель и, увидев мой недоуменный взгляд, проговорил:

— Я ещё утром доложил?!

Директор, не ожидавший такого оборота, резко изменив тон, набросился на меня:

— А что я должен делать? Это лучшие мастера, лучших групп; побили — значит было за что… меньше будут безобразничать.

Я попытался возражать, и директор и заместитель в унисон стали говорить —  мол, иди занимайся своими делами в общежитии, а сказанное примем к сведению. На мой последний довод, что я соберу партийное собрание… услышал от директора продолжительное:

— Ха-ха-ха, а это и вовсе бесполезно, тебя никто не поймёт, мы заверяем!

В отчаянии я горько сказал:

— Тогда я сразу иду в райком партии к секретарю по идеологии.

Я действительно отправился в райком. Секретарь меня выслушала, успокоила тем, что заверила обязательно принять соответствующие меры. С этим я и вернулся в общежитие и всё подробно рассказал ребятам. Полагаю, что если бы действительно, хоть немного было сделано из обещанного, конфликт на этом исчерпал себя. Через день-другой из райкома пришла молодая женщина-инструктор и до единой бумажки, до единой копейки проверила собираемые мной партийные взносы. Бумажки все были в порядке, а вот по её данным, взятым в бухгалтерии училища, с некоторых коммунистов я недособирал несколько раз по три копейки… Конечно, считая, что это мелочи и пообещав исправиться, решил, что с проверкой поставлена точка. Наивный! К концу недели меня пригласили в райком партии. Я недоумевал, полагая, что там, кроме меня, будут и руководители училища. Их не было. Было несколько знакомых секретарей партийных организаций. А потом не вошёл, а ворвался ураганом тот самый первый секретарь в сопровождении третьего секретаря райкома по идеологии и ещё кого-то. Первый заговорил, вернее, закричал, тыча в меня пальцем:

— Вы только посмотрите на этого правдоискателя, который не может трёх копеек взносов вовремя собрать, а идёт в райком давать нам наряды, указывая что и как нам делать…

Дальше последовала такая тирада, что из неё в конце концов я понял, что я чуть ли не враг райкому партии и лично третьему секретарю, поскольку его (её) вот-вот заберут на работу в область, а я специально де раздуваю конфликт… Мне тут же дали пару месяцев срока на устранение недостатков, иначе будут приняты самые строгие меры… И ни слова о случившемся в общежитии. Я был на грани нервного срыва. Не с кем было ни поговорить, ни посоветоваться. За исключением мамы, все родные и близкие, кого я посвятил в ситуацию, говорили примерно так, мол, систему — плетью обух — не перешибить; не надо лить воду против ветра, себе дороже обойдется… Но всякий раз, когда я приходил к ребятам в общежитие и, видя сине-черное лицо пострадавшего, стремился искать решение проблемы. В конце концов я отправился на приём к начальнику РОВД. Тот долго слушал меня, потом задал ряд вопросов, мол, как определить теперь уже, что это те самые побои. Я сказал, что есть справка и что в «скорой помощи» в журнале есть соответствующая отметка. Сказал и о том, что ребята собирались написать в газету «Комсомольская правда»!... (Это последнее я пообещал сделать ребятам вместе с ними). Пожалуй, этот приём оказался решающим. Начальник поддержал меня. Уже на следующий день в училище «по инициативе директора и его зама» состоялась открытое партийное собрание. Наряду с мерами, принятыми к мастеру-коммунисту, директор вскоре издал свой приказ на увольнение мастеров — сразу обоих. Мне на партсобрании объявили выговор без занесения в личную карточку… Через пару недель директор отстранил меня от преподавания, то есть снял полставки зарплаты учителя. Ребята в общежитии успокоились, благодарили меня, что довёл дело до конца. Но ребята не знали, что вскоре я напишу заявление на имя директора с просьбой об увольнении по собственному желанию… Возможно и по желанию райкома КПСС. Словом, я в который раз стал безработным… Казалось выхода нет… Дома встретила заплаканная жена:

— Замучили звонки анонимов, все спрашивают какой ход ты дал ЧП в училище…

Ну, я и обрадовал её:

— В училище уже не работаю…

Окончание

Источник: Журнал «Звонница», № 11, 2009. Стр. 32-49

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017