МИХАИЛ КУЛИЖНИКОВ

СКАЗКИ ДЛЯ НАЧАЛЬНИКА
Из журнала «Звонница» № 11 (2009)

1.

Один работник был глуповат. Работал ни шатко, ни валко. Придёт в офис и сидит, ждёт указаний. Хозяин ему даст «директиву», а он ходит, дух мнёт, пока соберётся делать что-то, у хозяина уже другая указивка есть. «Как же так, — скажет глупый работник, — я ж ещё ту работу не сделал?» — «А и не надо, — ответит хозяин, — делай эту». И опять ходит глупый работник по офису, ворчит недовольно, ждёт, когда хозяин новую работу даст. Но всё ж, когда приходилось, работал он исправно, дело своё знал, и наказывать его было не за что. Просто нерадивый какой-то.

А вот денежки глупый работник любил, — да и кто их не любит? — как премия какая, он в первых рядах, уж больно требовательный.

Другой работник был умён, а главное — старательный, инициативу выказывал. Ещё в офис не зашёл, а уже дело ему подавай. Всё у него кипит, бурлит. Не успеет хозяин наряд «нарядить», а умный работник его уже сделал, да ещё сам себе новый придумал.

Вот и решил хозяин отметить умного и поставить на место глупого. А то ведь непорядок получается, один работает с огоньком, идеи свежие привносит, а другой какой-то нерадивый, глуповатый.

И добавил хозяин умному оклад, ненамного, но добавил. Тут же к нему пришёл глупый работник и говорит: «Что ж такое получается, это чем же я хуже? Работаем мы поровну, а получать он будет больше! Не надо нам такого. Результативность у нас одинаковая, и зарплата должна быть одинаковая. А то ведь безобразие форменное».

Задумался хозяин: «Ну вот, сделал доброе дело — сразу недовольный появился. А ведь и вправду непорядочек вышел, работу свою каждый из них хорошо выполняет. Но теперь если снизить зарплату умному, он обидится и работать будет плохо, да и глупый станет ходить обиженно. И тогда будет у меня два недовольных… А добавлю-ка я и глупому!».


2.

Жил в одном муравейнике муравей. С виду такой же, как все, только особенность у него была, за что ни возьмётся, ничего не получается. Начнёт что-нибудь делать – всё вкривь да вкось, а то и вовсе бросит, ходит недовольный. Одним словом, неумеха.

Говорит ему старый муравей:
— Что ж ты, голубчик, ничего не умеешь делать? Посмотри, как другие споро работают. Выбери себе дело по душе, освой, как следует, и жизнь будет в радость, и другим польза.
— Э-э! — отвечает муравей-неумеха. — Не по мне такое, мелковато, масштаб маловат, развернуться негде. Мне б такое, такое!.. Чтоб я весь в него ушёл, чтоб размах был, чтоб мог я… это… реализоваться!..

Подивился старый муравей таким речам и пошёл работать.

И вот как-то утром принялись муравьи за работу, слышат, кто-то с самого верха муравейника на них кричит:
— Не туда несёшь! Не так кладёшь!

Глядят, а это муравей-неумеха.
— Ты чего это расшумелся? — спрашивают.
— Ничего я не расшумелся, — обиделся муравей-неумеха, — я руководство осуществляю. Мне сверху виднее, что и как надо делать. В современных условиях организация научная для труда нужна, и чтоб стратегическая линия была. И, вообще, хватит по старинке работать! Надо на новые рельсы переходить!

И давай кричать:
— Не так берёшь! Не туда кладёшь!

Ничего не сказали ему муравьи, пошли по своим местам, работа ведь не ждёт. А муравей-неумеха знай себе покрикивает:
— Не так несёшь! Не там берёшь!

Пришло время обедать. Муравьи умылись, накрыли стол. И «руководитель» тут как тут, первый за стол уселся.

— Ты обедать будешь?! — удивились муравьи.
— А как же! И кусочек мне побольше. Устал я, больно ответственность велика. Вот ты, — обратился он к старому муравью, — можешь взять на себя ответственность?
— Н-не знаю, — замялся тот. — У меня своя ответственность — хорошо работу делать, перед другими не осрамиться. Мне б с этой ответственностью сладить.

— То-то! – гордо оглядел всех муравей-неумеха и принялся было есть.
— Э, нет. Подожди, — говорит ему старый муравей. — А кто ж нами руководить будет? Мы ж теперь без руководства никак, привыкли к этой… научной стратегической линии.
— Эх! Чтоб вы без меня делали! — выпятил грудь «руководитель» и ну командовать: кому, что и как есть.

Да только пока он руководил, муравьи всё съели.


3.

Родилась на Божий свет бабочка-однодневка. И жить бы ей, как жили родители: попорхать, порадоваться солнышку да оставить потомство. Но узнала она от знающих бабочек, что есть страна Счастье, только вот лететь до неё далеко, за день не долетишь.

Но бабочка была упорная и очень хотела узнать: какое оно, Счастье. И полетела. От цветка к цветку. Всё быстрее и быстрее…

Так и прошёл единственный день её жизни.


4.

Жили-поживали на свете белом Фёдор Иванович и Степан Ильич, люди достойные, не то, чтоб уж очень богатые, но и совсем даже не бедные, с подчинёнными в меру строгие, с вышестоящими вежливые и предупредительные, одним словом — начальники, хоть  и средней руки. Врагов у них не было, друзей тоже, только друг к дружке питали они сильное уважение. Придёт, к примеру, Степан Ильич к Фёдору Ивановичу в гости, а Фёдор Иванович его в зал пригласит, подойдёт к новой мебели, рукой ласково по ней проведёт и молвит:

— Вот, Степан Ильич, недавно приобрёл!
— Какая прелесть! — умилится Степан Ильич. — Натурально карельская берёза.
— Что вы! — возразит Фёдор Иванович. — Финский шпон.
— Смотрите-ка, — ещё больше умилится Степан Ильич. — Умеют делать!

И пройдут Фёдор Иванович и Степан Ильич на кухню, и выпьют водочки под хрустящий солёный огурчик или под маринованные грибочки. И потечёт меж ними плавная добрая беседа. А там, глядишь, и картошечка рассыпчатая поспеет, и появится на столе розоватое сальце с прорезью, и карп жареный с румяной хрустящей корочкой или котлетки, а то и кулебяка или расстегай. «Ну, что, — скажет Фёдор Иванович, — пожалуй, сегодня без «прицепа» не обойтись. Как думаете, Степан Ильич?» Степан Ильич согласно кивнёт, и к полупустой бутылке на столе добавится чекушечка.

А через недельку, другую и Степан Ильич пригласит в гости Фёдора Ивановича, как бы невзначай. Придёт Фёдор Иванович, а у Степана Ильича тоже мебель новая.

— Хороша! — кивнёт Фёдор Иванович. — Сибирский кедр?
— Нет, что вы, — заскромничает Степан Ильич, — канадский шпон.
— Умеют делать, — скажет Фёдор Иванович и солидно покашляет.

И пройдут Степан Ильич и Фёдор Иванович на кухню, и выпьют отменной холодной водочки под заморские маслины или оливки, фаршированные анчоусами. И потечёт промеж них беседа, приличная случаю, а пока доедят бутерброды с икрой, будут готовы пельмешки или голубцы. И появится на столе сметанка и жирненькая селёдочка, а то и сёмга копчёная. И, конечно же, опять не обойдётся без «прицепа».

Так и ходили в гости друг к другу Фёдор Иванович и Степан Ильич, и ни в чём один другому не уступал. А тут мода на коттеджи пошла. Конечно, и Фёдор Иванович, и Степан Ильич как исполнительные начальники, пусть и средней руки, тоже построились. У Степана Ильича домик не очень широк, но повыше, вроде в готическом стиле, а у Фёдора Ивановича пошире и подлиннее, но пониже, ближе к романскому. И зауважали Фёдор Иванович и Степан Ильич друг друга с ещё большей силой. Но вот вышел-таки соблазн Фёдору Ивановичу – баньку построить. Соблазн был не в самой баньке, конечно, а в том, чтоб ходил к нему Степан Ильич париться, и через это Фёдор Иванович над Степаном Ильичом чуточку возвысился бы, даже не возвысился, а так, перевес некоторый получил бы. Нашёлся и работник из пришлых, мужичонка сноровистый. О цене столковались, и уж с понедельника, как водится, хотел он работу начать.

Да вот беда, Степану Ильичу та ж самая думка в душу запала: поставить сауну, с бассейном чтоб, пусть даже не совсем с бассейном, а купелька чтоб была, и ходил бы к нему Фёдор Иванович париться, и через это был бы совсем чуточку обязан Степану Ильичу, как бы в некоторую зависимость попал.

И стал Степан Ильич работника подыскивать, а, известное дело, начальников всегда больше, чем работников, и наткнулся Степан Ильич на того ж самого мужичонку, что из пришлых. Тут-то и вскрылось коварство Фёдора Ивановича. «Ага, — думает Степан Ильич, — не выйдет!». А мужичку говорит:
— Слушай, я тебе дам вдвое больше, только строй мне сауну, а ему баню не строй.
— Хорошо, — говорит мужичонка.

А в понедельник, как условились, идёт к Фёдору Ивановичу, так и так, говорит, буду строить сауну. «Ага, — думает Фёдор Иванович, — врёшь, голубчик, будет по-моему!»

— Слушай, — говорит он мужичку, — я тебе дам ещё вдвое больше, только строй мне, а не ему.
— Хорошо, — говорит мужичок.

Приходит к Степану Ильичу, так и так, говорит, буду строить баню. «Ага, — думает Степан Ильич, — а вот — шиш тебе!»

— Я дам ещё вдвое больше, — говорит он мужичку, — только строй мне, а не ему!

Так повторялось даже до семи раз, а то и поболее.

Одумались Фёдор Иванович и Степан Ильич, бросили жребий — кому первому быть, кинулись к мужичку, ан не тут-то было. Мужичонка ушлый попался: денежки появились — и знакомые важные завелись, и пошёл он вверх по служебной лестнице. Аж до самой верхотуры дошёл и теперь директивы рассылает, а Фёдор Иванович и Степан Ильич их неукоснительно исполняют.


5.

Когда в кабинете никого не было, кресло говорило вслух. Начинало обычно высоким слогом.

— О люди, жалкий род! О сколькие из вас погружали в меня свои чресла. — Пухлая спинка кресла становилась ещё пухлее, морщинки разглаживались. — И каждому из вас казалось, что теперь он хозяин положения, что, пройдя тернистый путь восхождения, пожертвовав лучшими качествами души, унизившись и предав, он стал неколебим во власти своей…

Но всё более распаляясь, кресло забывало о высоком слоге и переходило на личности. Речь его становилась не совсем литературной.

Сегодня кабинет пустовал дольше обычного. Кресло вошло в раж.

— …Кретин! Безмозглая чванливая свинья! Ты думал, будешь иметь власть, свой кабинет, своё кресло? Это я имело тебя! Ради меня, а не какой-то там идеи, ты приносил жертвы! Ты!... Ты!.. — Чёрная кожа кресла стала влажной, даже появился красноватый оттенок. — Болван! Ты думаешь, достиг положения? Это я поставило тебя в положение! Это моя персональная машина, это я дало квартиру твоей дочери! Это я!.. Я!..— Кожа на спинке кресла чуть не лопалась. — Ради меня ты предал своих друзей. А помнишь, как я выгнало инвалида? Помнишь, как он плакал? А ты!.. Ты тупо глядел на его слёзы, помнишь? Пустышка, мыльный пузырь, тебе больше нечего жертвовать! — кричало кресло, задыхаясь. — Ты всего лишь один из многих, пришёл и ушёл, и нет тебя! А я!.. Я!..

Осторожно отворив дверь, в кабинет вошёл человек, робко подошёл к столу, собрал свои вещи в дорогой кожаный портфель, украдкой глянул на кресло и, сутулясь, вышел вон. На лицо человека легла печать одиночества.


6.

В одном лесу была тенистая полянка, почти ровная, потому что жила на той полянке кочка. Кочка была небольшая, но всё ж какая-никакая, а возвышенность. И потому кочка важничала, считала себя самой главной на полянке.

Каждое утро, едва всходило солнышко, кочка просыпалась и оглядывала свою полянку, потом блаженно закрывала глаза и удовлетворённо улыбалась. А как тут не загордиться, всё-таки самое высокое место на полянке.

Но вот однажды кочка проснулась и глазам своим не поверила! Как так получилось: на полянке появились маленькие кочки. Они, конечно же, были поменьше, не особо выделялись, но это пока. «Потом же они расти начнут! А ну как выше меня станут!» — думала кочка.

— Это ж непорядок, это ж безобразие! Откуда эти самозванцы взялись? Как они посмели! – возмущалась кочка вслух. — Не потерплю! Не бывать такому!

И снялась кочка с места, и пошла утаптывать полянку. Да расходилась, да распалилась, и… рассыпалась.


7.

На одной речке жили бобры. Жили себе поживали, ни в чём не нуждаясь. Давала им речка и кров и пропитания вволю. Строили бобры свои плотины, жильё обустраивали, детёнышей растили. И стало их на речке уже немало, да и хозяйство у них расширилось. А какое хозяйство без начальника?.. Известное дело, посовещались бобры промеж собой и выбрали главного бобра. Тот долго не думал — замов себе назначил и заруководил на славу. Ходит животик поглаживает, где надо прикрикнет, а где и похвалит. И так бобёр этот в роль вошёл, что стало ему казаться, что живёт он не по чину. Где это видано, чтоб главный бобёр жил как все? Нигде. А потому собрал бобёр своих замов и подчинённых и говорит:

— Надо порядок в хозяйстве навести. Чтоб все жили согласно чину и должности, чтоб видно было начальника и подчинённого. А для этого водный поток надо регулировать!

Зашумели бобры:

— А зачем водный поток регулировать? Деды наши и прадеды жили так, и мы уже много лет так живём. На реке места и корма всем хватает, зачем нам эти нововведения?

— А чтоб отличать начальника от подчинённого. И, вообще, я тут главный, вы меня сами выбрали, а теперь слушайтесь, — отрезал бобёр. — Жить теперь будем по чину, чтоб каждый своё место знал, разница меж нами должна быть.

Задумались бобры.

Да никто не считал себя по чину ниже соседа, а потому вскоре согласились, и закипела работа. Понастроили они запруд, разделили речку на множество маленьких ручейков, чтоб каждому свой, и согласно чину…

И речка высохла.


8.

В этой сказке будет всё как в сказке.

Жил-был на свете один человек, а ремеслом его было куклу водить. И была у него кукла на ниточках. Дёрнет он за ниточку, кукла ножкой топ, дёрнет за другую, кукла в ладошки хлоп. Да так ловко этот кукловод за ниточки дёргал, что кукла и кувыркалась, и бегала, и прыгала, и чего только не вытворяла. Словом, как живая была. Вот и ходил кукловод с этой куклой по селениям, представления давал, людей веселил да на пропитание зарабатывал, а кое-что и на чёрный день припасал.

Но вот однажды кукловода осенило. «А что это я с одной куклой хожу? — подумал он. — А ежели две куклы будет, так и заработаю я вдвое против нынешнего. А ну как три или четыре?..» И так этот самый кукловод о богатстве замечтал, так ему богатство поманилось, что распорол он свой кушачок и денежки-то все, что на чёрный день приберёг, за новых кукол и выложил.

Вот вышел он на базарную площадь и давай созывать народ. Ну а зевак, понятное дело, всегда немерено. Собралось их тьма-тьмущая. Кукловод своих кукол достал и ну за нитки дёргать, ан не вышло, запутался, уж больно много ниток-то.

— У-у-у, — затопал ногами народ, засвистал, языками зацокал, да так, что кукловод  и разорился…

9.

В одной солидной фирме, можно даже сказать, фирме с мировой известностью, работал Семён Наумыч. Даже не работал, а занимал ответственный руководящий пост. Фирма была благополучной, по всем статьям соответствовала мировому уровню, только директор был немножко самодур: заставлял сотрудников приёмы устраивать, в театры ходить, книжки читать, короче говоря, чудил. Вызовет, бывало, подчинённого и говорит:

— Вчера «Жизель» давали, чудесная штука, изумительная.
— Да, колбаска что надо, — блеснёт тот познаниями, прогнувшись, — я на праздники тоже такую беру.
— Ах, вот как! — закричит директор. — Вы уволены! Ваш интеллектуальный уровень не соответствует требованиям нашей фирмы. И наперёд знайте – «Жизель» это балет!

Вот такой был директор. Но это полбеды. А вот любил он ещё и традиции, просто обожал. А самой важной традицией фирмы считал домработниц, то есть чтоб у каждого руководителя была домработница. На собраниях директор говорил вот так: на работу все должны приходить бодрыми, энергичными, опрятно одетыми. Вы лицо фирмы, поэтому за вами уход нужен, поэтому у каждого должна быть домработница. А у кого жена есть, тем более домработница нужна, чтоб жена дожидалась мужа с работы отдохнувшая, красивая и одаривала его любовью сполна.

Чудной был директор, но жалованье платил изрядное и аккуратно, работу свою любил и знал, его за это уважали, да и побаивались.

Семён Наумыч работу ценил, и, конечно же, домработница у него была. Он её не обижал ни словом грубым, ни жалованьем, но держал в строгости, хотя иногда и отпускал пораньше.

Так бы и работал Семён Наумыч до самой пенсии, если б не его слабость: любил он в народ ходить. Зайдёт, бывало, после работы в пивную, сядет в уголке с кружкой пива и слушает, что мужички говорят.

И вот однажды подсел к нему студентик.

— Вы Семён Наумыч и работаете в такой-то фирме. Я вас по телевизору видал. И про традиции ваши фирменные знаю.

— Очень приятно, — поклонился Семён Наумыч.
— Да что ж тут приятного? — возмутился студентик. — Это ж безобразие! Вы людей эксплуатируете. Где это видано, чтоб домработница была? А права человека?.. А знаете ли вы, что каждый человек должен обслуживать себя сам!

— Дак я не против, — смутился Семён Наумыч. — Но традиция! — Семён Наумыч поднял кверху указательный палец. — Порядки в фирме такие. Да и удобно, — покраснел Семён Наумыч.

— А вы подумали об этой девушке, что работает на вас? (Студентик так и сказал — на вас.) Она ходит в прислугах, это ж позор для цивилизованного человека! (Он особенно нажал на две буквы «Л».) Она ж не сможет развиться, раскрыть свои таланты, она не сможет быть полезным членом общества. Неужели вы думаете, что смысл жизни этой девушки — прислуживать вам?

— Да нет, что вы, — заёрзал Семён Наумыч. — Я так не думаю. Я ей плачу достойно, словом грубым не обижаю…

— Нет, это неправильно, это нецивилизованно, это противоречит морали… — закипятился студентик.
— Да я что, я-то цивилизованный, — обиделся Семён Наумыч, — да вот директор…
— А директора надо убрать, — перебил его студентик, — и традиции старые сломать, создать новые, гуманные!

— А если директора убрать, кто ж тогда фирмой руководить будет? — удивился Семён Наумыч.
— Незаменимых людей нет, — отрезал студентик. — Вы будете новым директором!..
— Ну уж нет, — отодвинул пиво Семён Наумыч и ушёл.

А по дороге домой Семён Наумыч задумался: «А и в самом деле, общественное мнение не фунт изюму, общественное мнение уважать следует. И потом, чего это с меня кто-то должен спрашивать, я и сам могу спросить с кого хочешь. И зачем это мне на жизелей смотреть и про аданов читать. Проще надо быть…»

Скоро сказка сказывается, да и дело быстро делается. Сместил Семён Наумыч директора, уволил домработницу и заруководил фирмой по-новому. Да не вышел Семён Наумыч талантами, прогорел и стал, как и домработница, безработным. И стирает себе сам, и готовит, потому что жена теперь с другим по театрам ходит.


10.

Арсений Петрович не любил разговоры с начальством, поэтому готовился к ним особенно тщательно. Утром он подходил к зеркалу в прихожей, делал подобострастную мину и, преданно глядя на собственное отражение, репетировал.
— Да, да, Владимир Егорыч, обязательно выполню, всё в точности как вы сказали. Обязательно, Владимир Егорыч, непременно…

Потом Арсений Петрович виновато опускал глаза, ёжился и мямлил:
— Я физически не успевал, вот и вышла накладочка, но я… я всё исправлю. Всё будет чин чином, Владимир Егорыч. Сегодня же всё исправлю, Владимир Егорыч, непременно сегодня же…

Арсений Петрович пятился от зеркала и, упёршись задом в стену, говорил:
— Фух! Вроде получается.

Потом отирал платочком пот со лба и спешил на работу, боясь спугнуть отрепетированное настроение.

Арсений Петрович разговоры с подчинёнными любил и относился к ним ответственно. С утра он подходил к зеркалу, делал грозное лицо и, глядя сквозь своё отражение, сурово чеканил слова:

— Я в этой должности для того, чтобы отдавать распоряжения, а ваша должность предполагает неукоснительное исполнение моих распоряжений. Иначе получится бардак! — И, опершись кулаками на воображаемый стол, подавшись корпусом вперёд, Арсений Петрович понижал голос: — Я же говорил, что дело не терпит проволочек, вы лично обещали мне, стоя в этом кабинете… А что сделано? Что сделано, я вас спрашиваю? Ни-че-го! Если вы, уважаемый, дорожите своей работой, репутацией учреждения, в конце концов, извольте выполнять свои служебные обязанности…

Потом Арсений Петрович довольно улыбался и бодро шагал на работу.

В одно утро Арсений Петрович подошёл к зеркалу и… не увидел собственного лица.


Источник: Журнал «Звонница», № 11, 2009. Стр. 150-157

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2018