АНАСТАСИЯ КИНАШ

Мне двадцать два (хотя в последнее время это ничего не значит) и я студентка-магистр НИУ БелГУ. Моя будущая специальность — учитель русского языка и литературы, что, однако, не мешает мне работать заведующей сельской библиотекой в Ерике, а также допускать кошмарные орфографические и пунктуационные ошибки. Стихи — неотъемлемая часть моего рабочего и внерабочего бытия. Много читаю, пытаюсь использовать в этом деле знание английского. Иногда ощущаю себя живым воплощением Готового Домашнего Задания, так как делаю уроки совместно со всей Ериковской школой. Тридцать детей на целую школу — это вам не шутки! Люблю котиков, хорошую музыку и поездки на автобусе. Не люблю сводки новостей. Каждый месяц разбиваю экран телефона (это шутка, хотя и грустная).


ТИШИНА — ЭТО ТОЖЕ, Я ВЕРУЮ, СПОСОБ ОТВЕТА


* * *

Королева спокойна, бессовестна и легка,
Платье скользкое комом брошено на перину.
Она тихо подходит к люльке, её рука
Не дрожит, когда касается щёчки сына.

— Спи, дитя, — спокойно шепчет, — рассвет в пути,
Темнота ещё терпит ночь в предвкушенье Бога.
Помни, милый, я хотела тебя спасти,
Но имён на свете этом бессчетно много...

Будешь ты, мой бедный, жить под земной корой,
Там бледнеть, хворать, учиться подземным пляскам.
Будет карлик желтоглазый играть с тобой,
В черноте шептать на ухо чужие сказки.

Спи, дитя, и слушай голос огня в печи,
Обнимай цветные сны и держи в ладошках.
Пусть тебе там снятся рыцари и мечи,
И цветы, и птицы, и облака, и кошки...

Пахнут летом, пухнут влагой сады дворца,
Зеленеет небо, плачет ночная птица.
Королева спит. И совесть её чиста.
Шепчут тени в ухо детское: Румпельштильцхен...

* * *

Принимай аксиому — один не боец,
А измученный солнцем чудак.
Он стоит под надзором небесных колец,
Тихих звёзд, позабывших про мрак.

Он стоит и не видит голодных теней,
Чёрных туч и безжалостных стрел.
Перед ним только грот и прожорливый змей,
Белоснежный как горе и мел.

Страшный змей, темный грот, голосящая степь —
Всё неважно.
Всё станет травой.
Где кончается небо, — кончается смерть,
Растворяясь в заре золотой.

И не знает уже свой силы число,
И теряют слова свою суть.
Только звезды звенят в темноте как стекло...
Есть ли там что-нибудь?
Кто-нибудь?

Аксиома трубит свой упрямый итог:
Ничего не спасти одному.

Но стоит человек
Безголос,
Одинок.
И глядит, улыбаясь, во тьму.



ИТОГО

Остаётся немного
И на смех, и на плач.
Я смешна и убога,
Пустотела, как мяч.

Пустомеля и надо
Мне забросить слова.
Что замерзшему саду
Под сугробом трава?

Что зеленые звёзды
Побирушке зимой?
Жизнь отходит бессслёзно,
Смерть приходит домой

И садится без спроса
На потертый диван.
Всё не так, по откосу,
Вкось, куда-то в туман...

Остаётся так мало…
Небо смотрит в окно.
Оно тоже устало,
Ему тоже темно.



* * *

Синее блюдце с краю неловко сколото,
И над рекой молочной весь год дожди.
В мире тамтамов грозных — молчанье золото.
Помни об этом,
И ничего не жди.

Не разбирай напевов с другого берега,
Гальке речной секретов не говори.
Если любила что-то, в кого-то верила
Вымолчи,
Дай цветком прорасти внутри.

Господи, страшен звук в пустоте растаявший!
Страшен далёкий голос в туманной мгле...
В мире без тихой веры твоё отчаянье,
Как огонёк последний в сырой золе.



* * *

Будем бороться, будем беречь нервы,
Я научусь, слышишь, словам заветным.
Только не уходи.
Я хочу первой
Выйти из дома и растеряться в лете.

И растереться пылью над автострадой,
И потеряться в ветках котом бродячим.
Только не исчезай без меня, не надо,
Я ничего здесь без тебя не значу.

Будут моря серой кипеть солью,
Будут костры в чёрных полях кашлять...
Только не прорастай сквозь меня болью,
Я не смогу стать для неё пашней.

Всё переждём. Станем греметь тише.
Небо в окне ярче синеть будет.
Только держись рядом со мной, слышишь?
Это легко,
Если тебя любят.


* * *

Эти песни пела мне по ночам сестра,
На кровать мою садилась и пахла тьмой:
«Полетит стрела, как боль нелюбви, остра,
Упадёт в снега молочные за Горой.
И возьмёт её в ладонь, покачает Бог,
Унесёт к другим, отбросит и ляжет в снег.

Понимаешь, в тот далёкий его чертог
Никогда не сможет выбраться человек.
Никакой стрелой не выпросить никогда
Милосердия и жалости от небес...»

...А когда по-волчьи лаяли холода,
То сестра моя не пела — бежала в лес,
Босиком ступала, но никаких следов
Не нашёл отец, — сугробы одни да лед.
Говорила мать:
«...не слушай,
заснёшь без слов,
Это просто ветер,
Ветер тебе поёт,
Это просто птица в ветках сухих кричит
и крылом широким бьет по стеклу в набат...»

У сестры ладони белые горячи.
Она пахла как запущенный дикий сад
И слагала песни,
Лоб целовала мне;
«...баю-бай, спи, крепко не раскрывай глаза,
уплывай в большое море в кромешной тьме.
Ты отныне рыба хищная, ты слепа.
Ты оживший голод, зубы и гребня блеск,
много тысяч лет плывешь в толще горьких вод.
Этот голод,
Жуткий голод
Тебя же съест,
Разгрызет, раскусит, в пасти своей вот-вот.
Превращайся в рыбу.
Слушай морскую ночь,
никакого слова не прорасти в себе...»

По утрам сестра моя уходила прочь,
растворялась, как закат на речной воде.

А потом я стала пресной, глухой к тоске,
Догорел фонарик, соль запеклась во рту.
Стал протяжней пульс стучаться в моей руке,
стал упрямей взгляд,
направленный в пустоту...

Где же ты теперь танцуешь, сестра?
Кому напеваешь песни горькие, как паслён?

Иногда я слышу:
«...будет стрела остра,
полетит стрела сквозь плотный туман времён.
Будет петь стрела, и я буду петь,
пока длится бесконечный этот её полет.
Превратится Бог в дождливые облака,
над землёй больной всего себя разольёт,
А стрела звенит,
И голос мой вторит ей —
Никогда не сможет вырваться, в цель попасть...»

Тишина моих покладистых сонных дней
раскрывает многозубую рыбью пасть.



* * *

Посажу тогда дерево вечером во дворе
Под луной желтогубой, по центру заросшей клумбы.
И начну поливать, буду воду таскать в ведре
Ежедневно, отчаянно, может, почти бездумно.

Вырастай, моё деревце, бейся в земле, тянись
Из трясины холодной в трясину людского быта.
Здесь уже не растут — большей частью ныряют вниз
От морали к безмозглой чёрствости трилобита.

Я ищу, я по-прежнему верю в далёкий свет,
В сердцевину горячую, спящую в человеке...

Бог не здесь. Он купается в блеске пустых планет,
И, дрейфуя во тьме, только щурит лениво веки.

Так спеши, моё дерево, почву грызи сильней,
Оплетай собой мир, как змея из житий далёких.
Чтобы цепкая сила могучих твоих корней
Выжимала весь мрак из земли, словно вздох из лёгких.

Я уже не боюсь быть виновницей диких чащ,
Что заменят собой парки, площади и проулки.
Будет воздух дрожать, будет солнце краснеть, как мяч,
Будет ветер звенеть в битых стёклах оконных гулко.

Ты расти, моё дерево,
До черноты расти,
Оплетай и сминай в своих ветках немые звёзды.
Пусть Господь твою ветвь в своей мягкой сожмёт горсти
И откроет глаза,
И смахнёт в черный космос слезы.



* * *

Мое тело река — ледяная, без дна и рыбы,
Без сиреневой ряби, без мертвых судов на дне.
Только месяц насмешливо рот бледногубый лыбит,
Отражаясь во мне.

Никогда не касались меня ни весло, ни невод,
Я теку так давно, что не помню своих начал.
Как в пучине ночного, лишенного света неба
Во мне спит печаль.

Мои мысли — трава на забытых теплом курганах.
Мысль растет изнутри, из ладоней немых царей,
И стремится наружу, к заката багровым ранам
В темноте страшней.

Иногда на траву грозный ветер швыряет птицу,
Или колющий снег, или ленту с тугой косы...
Мои мысли — трава, что в безжизненных спит глазницах,
Заменяя сны.

Не пытайся меня отозвать с неземных окраин,
Вновь собрать по кусочкам,
Иголкой зашить по швам.
Если где-то и есть красота, что зовётся раем,
То спасайся сам.

А меня пожалей в безымянном моем уродстве,
И смотри как плывут сквозь кисельный туман века,
Как трава шелестит, на залитых зарей погостах,
И молчит река.



* * *

И песни как шелест, и небо у нас из стали,
Ты только не думай, что в этом исток беды.
Нам хочется жадно, чтоб нас на руках качали
Чтоб грели в ладонях, и звонко лобзали лбы.

А все остальное неважно по большей мере,
Счастливому даже пепел не колет глаз.
А смотришь сквозь темень — и гаснет любая вера,
Последняя вера уходит как сон от нас.

Люби меня страшно, тяни меня в черный омут,
Смотри из любого зеркала на стене.
Я очень боюсь, что меня ничего не тронет,
Ничто не взорвётся заветным огнём во мне.

Ведь небо отныне гремит по утрам металлом,
Ведь тают в тумане недобром мои слова...

Держи меня крепко, в ладонях качай устало,
Люби меня, слышишь, пока я ещё жива.



* * *

Они устали рубить друг друга,
Косить друг друга, давить и жечь.
Подуло ветром цветочным с юга,
Замолкли бабы, заглохла печь.

Как будто дали вверху отмашку,
Забыть о гари, гнилье и зле.
На пепелище одна ромашка,
Победным флагом торчит в земле.

И голубь где-то под мертвой крышей,
Взлетает в небо, ворча «курлык».
Господь все видит, Господь все слышит,
Господь и пастырь нам, и мясник.



* * *

...здесь молитвы немые черны, как мазут,
И как строки скрижалей ветхи.
Если чудища плакать к порогу придут,
Им отдай мои сны и стихи.

Их впусти обогреться, налей кислых щей,
Покажи небом пахнущий дом:
Здесь вползал сизый мрак из оконных щелей,
Здесь сидел мертвый дед за столом...
Проведи их по саду, нарви бурьяна,
Птичью тень примани на ладонь.

Все со мной хорошо.
Я брожу здесь одна и смотрю на подземный огонь.
Надо мной только сводит громадой гранит
и звенит подо мной пустота...
Но зато ничего не болит, не сбоит,
Ни Христа во мне нет, ни черта...

Этот поздний закат в нашей сонной глуши
Будет твой — безголос и горяч.
А меня не жалей, не кляни, не ищи,
Понапрасну на кухне не плачь.

Здесь никто не клеймит исступленной грозой,
Нас Господь позабыл, позабыл...

Мне стоять в темноте,
Ждать трубы золотой
Хватит сил,
Хватит сил,
Хватит сил



* * *

Я однажды спрошу:
— Ты, наверное, очень устал?
Пересох, как река, истончился прорехой заката,
Слишком много гремит голосов в чёрных трещинах скал,
Слишком много причин говорить, прикасаться и плакать.

Это выбор живых — исступленно кричать в никуда,
Пока мир равнодушно заводит тугие пружины.
Только ночь в человеке чернеет, как в море вода,
Остальное искрит и звучит под каким-то нажимом.

Ты, конечно, не мог знать заранее этот подвох:
Человек не способен в себе полюбить человека...

Я однажды спрошу:
— Ты со мной?
Ты во мне ещё, Бог?

Тишина — это тоже, я верую, способ ответа.



* * *

Я знаю, никто не приходит по первому зову,
По первому снегу, вдыхая мороз на бегу.
Но помни, когда тебя скрутит и выгнет подковой,
То я помогу тебе.
Точно тебе помогу.

Когда перестанет светиться багряное пламя,
И станет глухим утомленный закатами Бог,
Я буду твоими живыми полынными снами,
Я буду изгибами рек и витками дорог.

Я вся разотрусь на горячую пыль, стану прахом.
Я стану землёй, на которой пробьются слова.
Мечом от чудовищ и сладким лекарством от страха...
Я стану всем тем, чем не стала, пока я жила.

И, может, потом, на окраине дикого сада,
Ты вздрогнешь, впервые услышав мой вздох за спиной.
И может...

Не надо. Мне большего будет не надо.
Чем этой любви:
Очень страшной
Бессильной
Немой.


2018

Публикуется по авторской рукописи

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2018