ГЛЕБ КРИВОШЕЕВ
ОТВЕТЫ МЕНЯЮТ ЖИЗНЬ
Рассказ
— Докурил? Давай, Дим, поехали уже, — недовольно буркнул Андрей.
Откинувшись, он сидел в подгнивающем УАЗике и ждал, пока коллега насладится табачным дымом сполна. Прохладный ветерок поздней осени проскользнул в приоткрытую дверцу, пробежался по салону автомобиля и сквозняком прыгнул в оконную щель. Руки мужчины дрожали. Ему искренне хотелось скорее приехать, сделать десяток-два хороших фотографий для областной газетки и вернуться в уютный офис с обогревателем, старым железным другом. В такое время года начинаешь жалеть, что согласился работать фотографом.
— Да погоди ты! Дай хоть немного передохнуть. Не куришь, так хоть другим не мешай. А то напишу в какое-нибудь общество по защите прав курящих или что-то в этом роде, — он замолчал и снова затянулся — Тьфу, испортил всё удовольствие, чтоб тебя! — недокуренная сигарета полетела в осыпавшиеся кусты. — Сажусь уже, дверь закрывай.
— Я тебе помешал? Ну, курил бы дальше…
— Ничего ты не понимаешь! Этот уникальный момент: когда стоишь, выдыхаешь столбик дыма и смотришь на горизонт… Чувствуешь, что и жизнь хороша и жить хорошо! Вольно жить, просторно! А ты: «Докурил? Поехали уже». Не чувствуешь что ли важность момента? Не всё в объектив засунешь.
И вот, кряхтя своими железными внутренностями, машина тронулась: затарахтел мотор, красные стрелки забегали по циферблатному полю, перескакивая мелкие черточки, словно прыгуны на полосе препятствий. Картинка за автомобильным стеклом начала перелистываться, как альбом с фотографиями, да только фотографии были однообразными. А чего стоило ожидать? По дороге в заброшенную деревню не на что особо насмотреться: справа — поле, слева тянулся небольшой лесок, а впереди лишь грязное подобие дороги.
Андрей стал разглядывать мелькающие деревья. Ветер качал ветви из стороны в сторону, мелкий дождь падал на редкие пожелтевшие листочки, заставляя их прогибаться. Шустро проскочила белка. Вот она поравнялась с автомобилем, спрыгнула на землю и юркнула вглубь чащи. И словно не было никакого зверька, снова одни лысеющие деревья. Снова пустота и однообразие.
Руки потянулись к фотоаппарату. Зачем? А просто так, по привычке. Готовность в любой момент запечатлеть нечто интересное, поразительное, волнующее — вот та самая профессиональная черта каждого фотографа. Они спаяны с реальностью, стараются в меру своих возможностей находиться везде и сразу, и именно это стремление делает человека сподвижником мгновения.
— Далеко ещё ехать?
— Сейчас здесь свернём, прям в конце лесополосы, и должны уже увидеть деревню то… да, вот и она!— напарник резко свернул налево, вдали показались покосившиеся крыши и склонившиеся линии заборов. — Отправили в глушь такую, на кой им сдалась эта деревня?
— Мы вопросы не задаём.
— И не говори…
Двигатель замолчал. Всё стихло. И даже мелкий дождь перестал исполнять свою скорбную песню. Исчезло понятие времени, и вся вселенная замерла в один миг. Чудо? Вряд ли. Но в воздухе витала благодать, искрилось чувство чего-то позабытого, отжившего и брошенного. Два человека остались один на один с прошлым, а такие встречи никогда не проходят бесследно для души. А есть ли, душа? Несомненно, есть! Но в этой суматохе быта её так сложно ощутить, в неё так сложно поверить... Да поверим ли?
Андрей вышел из машины и громко хлопнул дверью. Эхом прокатился грохот по всей округе. Он стоял на опустевшей, некогда центральной улице деревни, ботинки утопали в растянувшейся луже. Предстояла нелёгкая работа — сделать уникальные, неповторимые фотографии, способные тронуть читателей областной газетки.
Одно дело — когда снимаешь красивые пейзажи, влюблённые пары или бунтующие толпы на митингах. Вот там — краски: шикарные склоны, влюблённые взгляды, поникшие, словно живые, деревья, перекошенное в возмущении единое лицо толпы! А если нужно запечатлеть повалившиеся дома, отсыревшие фасады и в труху гнилые ставни? Именно в таких ситуациях проявляется профессионализм.
Он поглядел вокруг, ничего интересного: одна широкая улица с небольшими ответвлениями. С каждой стороны расположились домики разного размера. Полоса деревянного забора повалилась на землю, рядом лежали пластиковые бутылки, мотки какой-то проржавевшей колючей проволоки. Завершалась улица полуразрушенным деревянным храмом.
— Ну, давай, с этого ракурса сделай две фотографии улицы и храма поближе, поехали уже, — напарник снова закурил и одной рукой, опершись на капот, смотрел куда-то вдаль.
— По самим домам тоже нужно пройтись. А то вернёмся с такими фотографиями, Дим, сам понимаешь, не поленятся второй раз отправить кататься.
— Ой, честный работничек тут нашёлся! Раньше бы уехали, кофе чашечку прогнали проездом в приятной обстановке. Я и ларёк по пути знаю хороший. Нет бы, согласиться, а там…
Но Андрей уже не слышал коллегу и мелкими смешными шажками направлялся к первому же дому. Выглядел он нелепо: его грузные ботинки, забавно смотревшиеся на тонких ногах, оставляли глубокие следы в сочной и чёрной земле, джинсы, больше его размера, нелепо болтались на поясе, а молния на поношенном плаще то и дело расстёгивалась, желая простудить своего владельца. Это вынуждало Андрея периодически мельтешить руками, чтобы поправить замок. Лицо у него было исхудалое, с вечно потерянным взглядом, а плохо вымытые волосы собирались в небольшую косу. Так, сгорбившись под тяжестью висящего на шее фотоаппарата, он вошёл в сырые внутренности дома. Вместо старой резной мебели, обветшавших книг и посуды советской эпохи, на которые рассчитывал Андрей, показалась разруха: на полу растекалось разноцветным пятном месиво из разодранных тряпок, клочков газет, порыжевшего поролона и стальных пружин матраса. Со стен свисали, словно языки покойников, куски прилипших газет. Сквозь щель в треснутой раме гудел ветер.
Дрожащей от холода рукой он снял крышку с фотоаппарата, прильнул к видоискателю, сделал пару снимков и с чувством выполненного долга направился в другую, примыкающую комнату. Это оказалась кухня, и здесь было куда больше интересного. В углу монументом прошлого стояла старая русская печка. Её белые стены покрылись чёрным налётом плесени, а на лежанке валялись тканевые огрызки, бывшие некогда одеялом. У противоположной стены распластались обломки серого стола, из-под груды обвалившихся полок, лукаво выглядывала пожелтевшая клеёнка. Осколки старых тарелок, гранёных стаканов и зелёных пивных бутылок валялись повсюду, словно конфетти. И среди этого бардака выделялась красная книжица. В погоне за прошлым Андрей метнулся к заветной корочке, это было «Пенсионное удостоверение члена колхоза». В надежде узнать имя и фамилию владельца фотограф открыл документ, но чернила выцвели, а уголки погрызли мыши.
На мгновение показалось солнце и озарило комнату. Что-то зашумело, Андрей со страхом обернулся, сжав свой фотоаппарат: звук исходил из недр печки. Парень замер в углу, направил объектив и стал ждать. Минут двадцать ничего не происходило. Но вдруг из темноты топки показалась рыже-чёрная лапа и спряталась вновь. Кто-то фыркнул. Через какое-то время из печки показалась мордочка лисы: на её шёрстке виднелись частички копоти, глаза отблёскивали на солнце. И в этот неповторимый момент, когда солнечные лучи падали белыми полосами на грязную печку, животное зевнуло! Отличный кадр! Тут сонная лиса очнулась, увидела направленный объектив, судорожно дёрнулась и юркнула к выходу. Но он не расстроился. Роль фотомодели животное выполнило на «отлично». Поправив в очередной раз свой плащ, Андрей двинулся к выходу и столкнулся в дверном проёме с курящим коллегой.
— Ты что здесь застрял? — он выдохнул, и клуб дыма влетел в лицо. - Я до тебя докричаться не могу! Давай, шуруй в церковь, мне осталось тут пяток домов обежать и всё. Материала выше крыши. Буду ждать потом у машины, — и он исчез, также неожиданно, как и появился.
Снова по улице засеменила сутулая фигура фотографа. Старые дома разглядывали распахнутыми глазами-ставнями этого человека. Когда-то здесь была жизнь: лаяли собаки, кудахтали куры, беззаботные дети играли в «съедобное-несъедобное», а старики пели тягучие и приторные, словно мёд песни. Андрей этого не видел, но ощущал всем сердцем. Чувствовал монотонное дыхание собаки, бежавшей некогда по улице, ржание уставшей от ноши старой клячи. Как писал Некрасов:
Все напрасно. Клячонка стояла,
Полосатая вся от кнута,
Лишь на каждый удар отвечала
Равномерным движеньем хвоста.
Он вновь поправил надоедающий плащ.
Слева показались руины колодца и повалившийся сарайчик. Кому он мог принадлежать? Может быть, за его углом чеканилась когда-то грубая, пошлая, но в чём-то эстетичная ругань местных мужиков-плотников… Есть сарай, были плотники. Какая деревня без плотника! С такими мыслями он остановился у храма.
Деревянное, вероятно, некогда высокое здание потеряло своё величие. Центральная часть рухнула, купола смешались в единое целое, некоторые кресты криво торчали из груды балок и досок, другие валялись около стен. Один крест лежал плашмя, и что удивительно, идеально ровно. Он верхушкой, словно стрелка, указывал на темноту входа. Андрею понравился этот кадр, мелькнула вспышка фотоаппарата.
Он не был религиозным. Он вообще предпочитал не думать о религии. Думать — значит задаваться вопросами. Вопросы приводят к ответам. А ответы меняют жизнь.
А вера?
«Не всегда нужно знать, порой надо просто верить» — часто слышал он от матери. Вот уже четыре года как эти слова не звучат эхом в его голове. Да и не мог он их принять. Забитый сверстниками в школьные годы, обманутый приятелями, осмеянный дородной соседкой с печатью псориаза на лице… Не привык доверять, а следовательно и верить. Мстительным и озлобленным он, конечно, не стал. У таких людей нет силы на злобу. Его душа прониклась смирением, но не христианским, а тоскливо-страдающим. С таким чувством ждут близкого человека, заранее зная, что он не приедет. На его лице всегда читалось единственное слово: «Никто». Когда человека обзывают даже самыми грязными словами, это не так страшно. Гораздо страшней, когда он отождествляется с пустым местом. Это приговор. Жизненная недееспособность. Инвалидное кресло на ржавых колёсах.
Но Андрей жил, и весьма сносно. Старая квартирка в центре города, полупустой холодильник, облезлый лакированный шкаф, на хиленькой полке — любимые книжки Чейза, Донцовой и Стаута. После школы в его руках не было русской классики, она приносила боль и рефлексию, а это уже слишком большой груз. Когда-то ему посоветовали знакомые пробежаться глазами по романам Достоевского, и, будучи читателем неопытным, в библиотеке он взял «Бесов». После книги все потеряли Андрея на неделю. И ведь никто не знал, что он чуть не последовал Матрёшиному примеру. Шкаф он продал. Руки моет только с жидким мылом.
Войдя в храм, он ничего не ожидал, ничего не искал. Просто надеялся сделать пару хороших снимков, качественно выполнить свою работу. И ведь было что запечатлеть. Крыша провалилась. В груде балок, досок и пыли можно было различить остатки деревянных куполов, цветные, видимо от красок, щепки. Лучи солнца пробивались сквозь обвалившийся потолок. Свет падал на единственный в этой куче слегка покосившийся, но целый крест: он стоял, словно атлант, расправивший плечи. Нижняя перекладина была обломлена. Секунда — и щёлкнул объектив.
Но одной фотографии — мало. Переступая через обломки проморённых досок, Андрей обошёл препятствие и очутился рядом с остатками иконостаса. Деревянным скелетом возвышался его каркас, самих икон уже не было видно: вместо одних — сквозные дыры, другие были с трудом различаемы. Правая створка врат лежала у входа, а левая криво висела на единственной нижней петле. Казалось, что обрушился свод храма совсем недавно, быть может, полгода назад. Костлявыми пальцами Андрей дотронулся до уцелевших силуэтов. Не сильно разбираясь в иконах, он всё же нашёл Спасителя и Богородицу. Выцветающие, они были такими тусклыми, местами осыпалась краска, отлетели щепки. Но кто знает, сколько лет их лики озаряли своим теплом стены этого образца деревянного русского зодчества?
Сколько людей смотрело с надеждой в их глаза, в их тёплые, добрые, сопереживающие лица? Сколько молитв, прорастающих из самого сердца человеческого, стремилось к их образам, словно цветы к солнцу? Много ли детских, особенных надежд услышали эти иконы?
Вот они! Все, все перед Андреем, словно живые! В углу стоит на коленях плотник: суровый мужчина в белой праздничной рубашке и с окладистой бородой. Подвыпивший, он грязно обругал сына, и кается в грехе великом своём. Рядом, протягивая руки к Андрею, словно живая, рыдает старушка в тёмной шали. Сухими руками она трёт глаза, крестится и перебирает губами какие-то молитвенные слова, а рядом с ней маленькая девочка держит жёлтый клочок бумаги. Похоронка от 15 сентября 1942 года. В центре отрешённо стоит девушка в лёгоньком платье. Голова её опущена, она не крестится. Не плачет. Не улыбается. Её честь опозорена, в душе - борьба с грехом, с ужасным желанием утопиться. Её зовут Лизой, печальное совпадение. Есть здесь и счастливые лица, их много, но большие радости всегда оттеняются даже маленьким людским горем.
Молодая пара замерла у входа и смотрит на верхушку иконостаса — после долгих молитв у них будет ребёнок! Седовласый старик с тоненькой тросточкой в руке серьёзно совершает крёстное знамение, но за этой строгостью лица скрывается благая весть — у его коровы появился телёнок, будущее видится ему счастливым! Молодой парень без ноги, прислонившись к стене, печально улыбается: он рад, что вернулся с войны, но мысли о погибших товарищах вверяют ему чувство вины. И эта скорбная радость сжимает его сердце! В зале толпа, они приходят и уходят: молятся, плачут от горя и радости, причитают и стоят, понурив голову. Люди разных эпох и разного уклада жизни. Их судьбы как на ладонях. В горестях и радостях их объединила вера. Андрей глядел на освещённый солнцем крест. Эти люди как внезапно возникли в его мыслях, так внезапно и растворились в воздухе. Но он не хотел думать. Он не хотел верить. Поэтому сделав ещё несколько фотографий иконостаса, покосившейся створки ворот, обрушившейся крыши молодой человек направился к выходу. Но, видимо, храм не хотел его отпускать.
Шаркая ногами по поросшему всякой блеклой широколистной травой и заваленному мелким мусором полу, он обо что-то споткнулся: перед глазами лежала твёрдая коричневая обложка «Библии». Самой книги не было, быть может, ветер разбросал лёгкие страницы, а вот обложка осталась. На внутренней стороне ютились кривые буквы, явно написанные в спешке. С трудом удалось прочесть: «Моему сыну от матушки Катерины Фёдоровны. Читай с верой и добрым помыслом. Эта книга тебя спасёт. Служи достойно нашей стране».
Андрей положил Библию на прежнее место, надписью вверх. Сухие костлявые руки вновь коснулись фотоаппарата, Вспышка. Щелчок. Один, другой, третий. Его указательный палец застыл на красной кнопке, и уже семнадцатый снимок сохранялся на карте памяти.
— Ты чего застыл? — голос Дмитрия привёл его в чувство, поток снимков прекратился.
— Я, да… ничего. Вот, уже заканчиваю.
Напарник косо посмотрел на него и вышел. Андрей нервными движениями закрутил крышку фотоаппарата, схватил остатки Библии, подскочил и засеменил за Дмитрием.
И вот они уже сидели в машине. Автомобильная печка нагоняла тёплый воздух, тарахтел двигатель, солнечные лучи слегка нагревали приборную панель. Коллеги обменялись фотоаппаратами и смотрели на снимки друг друга.
У Дмитрия все снимки были отличными, он работал не первый год: идеальная игра света, идеальный ракурс, удачные композиции… Всё было настолько хорошо, что становилось скучно. Но для газеты — то, что надо. И Андрей понимал это.
Дмитрий с небольшой задумчивой улыбкой глядел на фотоаппарат Андрея. Быстро пролистал итоги похождений напарника.
— А с лисой — достойно. Отличный момент, думаю, попадёт на первую страницу. Но зачем семнадцать снимков обложки Библии — не пойму. У тебя же с самого первого раза всё удачно получилось.
Андрей пожал плечами, достал свою находку и принялся снова разглядывать надпись: «Читай с верой и добрым помыслом. Эта книга тебя спасёт».
— Эта книга тебя спасёт, — вырвалось шёпотом из его губ.
— Вот оно что! А я всё думал, как мне тебя назвать хочется. — Дмитрий засмеялся, тронулся и переключил передачу с первой на вторую. — А вот сейчас — осенило! Блаженненький ты! Ха-ха-ха! И не знаю почему, но всё в тебе такое… всё в тебе в пору к этой обложке. И семнадцать снимков… вот откуда ветер дует! Эх, не думал, что ты верующий. Впрочем, таким как ты — это только на пользу.
Но Дмитрий ошибался. Андрей ещё не верил и неизвестно уверует ли. Это просто обыденная рабочая поездка, а не перерождение человека: всего лишь снимки, всего лишь остатки книги. Но он начал думать! Думать — значит задаваться вопросами. Вопросы приводят к ответам. А ответы меняют жизнь.
2020
Публикуется по авторской рукописи
Вернуться к автору
Вернуться к студии
Ольга Филиппова, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2020