ГАЛИНА СЛЁЗКИНА

ГОРЬКОЕ ВИНО ПОБЕДЫ
Е. Носов. Избранные произведения. Том 2
Из журнала «Звонница» № 1 (1997)

Через все повести второго тома избранных произведений Евгения Носова проходит война. Это не просто тема, сколь бы обширна она ни была — это нечто большее, нечто более важное и грандиозное даже в историческом аспекте. Великая Отечественная война, отражённая в этих произведениях, сродни библейскому всемирному потопу, разделившему бытие на два разных непохожих мира — довоенный и послевоенный.

Будто бы следуя этой безотчетной хронологии, в самой первой из повестей («Усвятские шлемоносцы») автор изображает неповторимо исконную русскую деревню, её своеобразный полусказочный быт — всё то, что спустя какое-то десятилетие отзовётся щемящей болью в душе русского человека, перейдя потом в неизлечимую ностальгию... Сенокосная пора, благостный труд крестьянина, радостно опьянённого щедрым урожаем; семейная идиллия колхозного конюха Касьяна — всё это изображается в духе картин Васнецова, красочно, в былинно-эпическом жанре. Однако, расчёт автора был совсем не на то, чтобы представить эту жизнь сказочной. Увы, она не сказочна, но сказочной будет чудиться потом, когда грянет, заглушая все привычные деревенские звуки, ошеломляющее слово «война». Оно, будто зловещая тень коршуна, нависло над патриархальным селом и в его окрестностях. И хотя ещё ничего не происходит — завтрашний день гнетёт уже мучительным ожиданием невиданной беды.

И вот они, роковые повестки, горестные сборы, затем проводы... Не это ли конец той заветной деревни, который оплакивало целое поколение писателей. Может, именно в этот момент и пошатнулась её основа, когда на плечи женщин и подростков упали всей тяжестью заботы о хлебе насущном. Наверное, поэтому и осталась неистощимой тяга к старому деревенскому быту у этих переживших войну вдов, как горькая память о молодости, где за давностью лет всё так перемешалось, тогда как у подрастающей молодежи пережитые в войну тяготы и лишения вызовут роковую для сиротеющей деревни охоту к перемене мест. Собственно, не эта ли проблема поднимается в другой повести — «Во субботу, день ненастный...» Герой — рассказчик, в ненастье, засидевшись на аэродроме в ожидании самолета, бредёт по селу и случайно оказывается гостем вдовы-солдатки. Завязывается разговор. Да, эта женщина одна из тех, кому давно минувшая война нанесла невосполнимую утрату, и потому душой она как бы осталась в той далёкой довоенной поре, поддерживая свою иллюзию неистощимой тягой к земле, жаждой сохранить непорушенным вековой деревенский уклад жизни. Трудолюбивая и словоохотливая, она с какой-то жаждой рассказывает незнакомцу всё, о чём изболелась её душа. С какой любовью хранит она память о погибшем муже и обо всём, что после него осталось. А остались инструменты мастера-краснодеревщика, -— дорогая реликвия, которую она мечтала передать сыну. Но интересы детей, спешащих покинуть родительское гнездо, так далеки от несвоевременных материнских чаяний. И в этой безымянной женщине невольно угадываешь овдовевшую и постаревшую Натаху, жену Касьяна-шлемоносца.

Возвращаясь к этой, первой повести, надо отметить, что, нанося на своих завтрашних солдат налёт вещей былинности, автор называет их шлемоносцами, вызывая у читателя смутную ассоциацию со сказочными богатырями. Да, наивными в своей оторванности от внешнего мира шлемоносцами уходят они на жесточайшую из войн, чтобы с боями пройти почти всю Европу и вернуться совсем другими людьми в обнищалую, разорённую деревню. Если кому, разумеется, выпало это счастье — вернуться.

О солдатских судьбах рассказывает повесть «Красное вино победы», звучащая как своеобразное продолжение «Усвятских шлемоносцев», хотя эта повесть написана ранее.

Надо сказать, что Евгений Носов весьма нетрадиционно изображает великое историческое событие — Победу Советского Союза над фашисткой Германией. Как правило, в сознании читателя оно ассоциируется с торжествами и радостью, ощущением какого-то всепоглощающего восторга. А вот Носов увидел это событие по-своему. Другие описывали его как бы глядя на сцену, а он же, словно примостился где-то за кулисами...

Символическое красное вино Победы в данном случае олицетворяет собою её кровавую пену. Ох, как же она дорога!.. Изображая не торжественный парад, а военный госпиталь, автор подводит читателя к весьма невеселым выводам.

«Мы заново приучались есть из тарелок, — говорит рассказчик, — держать в руках вилки, удивлялись забытому вкусу белого хлеба, привыкали к простыням и райской мягкости панцирных кроватей». Вот чем стал для них госпиталь. По тому, каким блаженством кажутся раненым бойцам элементарные бытовые удобства, нетрудно представить себе фронтовой ад, пройденный ими за время войны. И вот он, первый штришок авторской нетрадиционности: для раненых «это была самая томительная военная весна»; весна ожидания конца войны. Собственно, для них война уже закончилась. И в том, что закончилась она не на поле брани, а здесь, в госпитале, было горькое недоумение, словно бы ирония судьбы. Война для них как бы оборвалась, вовсе не наградив ликующим победным маршем.

И что же будет дальше? Необъятная радость пресловутого будущего; всепобеждающее торжество мирной жизни?.. Ведь по традиции, книжные герои военной поры буквально грезят некой небывалой, фантастически счастливой жизнью, которая непременно воцарится на свете после войны. Однако, в настроении героев Носова этой эйфории никак не чувствуется. Дальнейшая судьба тех, кто закован в броню гипса, неизвестна. Станут ли они полноценными членами общества, или... Скупо обрисованный трагический образ безрукого сапера-молдаванина Михая производит на читателя потрясающее впечатление. Буднично и прозаически показана типичная военная драма: вчерашний солдат, молодой полноценный мужчина, становится ошеломляюще беспомощным инвалидом. Опять же, Евгений Носов показывает не символический образ уже знакомого нам героя-сверхчеловека, преодолевающего буквально всё, а простого смертного, сил которого хватает лишь на молчаливое терпение нечеловеческих страданий. Следуя суровым законам реальности, а не литературной романтики, автор вовсе не торопится «сосватать» Михаю сердобольную экзальтированную медсестру с переполненным любовью сердцем. Увы, судьба его остается тревожно недосказанной и непредсказуемой. Но как бы то ни было, живому о живом и думать. А вот солдат Копёшкин обречён, ему не жить. Числился в извозе, наград не имел, («за езду рази дают...») в общем, не герой. А по воспоминаниям Копёшкина о его родной деревне, о семье и довоенной жизни, невольно ассоциируется его образ с образом Касьяна-шлемоносца. Вот она — судьба усвятских защитников родины, и судьба сиротеющей, точно обезглавленной русской деревни... Тихо, будто праведник уходит Копёшкин в небытие. Ухолит незаметно, в тот самый момент, когда его соседи по палате пьют красное вино победы. И не потому ли оно красное, чтобы напомнить о реках пролитой человеческой крови.

Рассказ, не изобилуя оптимистическими нотами, словно предвещает приметы моральной ущербности нашего общества, которым суждено появиться в скором будущем. Одна из таких примет — появившийся в госпитале фотограф-шкурник, которого кто-то очень выразительно называет «трупоед». Это горький намёк на то, сколь кощунственно будут попраны все воинские святости Великой Отечественной войны. И вот об этом, о глохнувшей памяти потомков, о далёкой от эйфорических мечтаний послевоенной жизни говорится в повести «Шопен, соната номер два». Сюжет её предельно прост: сельские музыканты духового оркестра едут в дальнее село на открытие обелиска павшим воинам. Изображая обыденный эпизод, автор не только обставляет его характерными деталями, воссоздающими зримую картину типичного сельского быта, но ухитряется весьма зримо показать главное — разобщённость и даже отчуждённость поколений. Так, руководитель духового оркестра дядя Саша — бывший фронтовик. В открытии обелиска, на которое они едут в грузовике через колхозное поле, он видит нечто особенное, волнующее, душу его всколыхнули воспоминания о жестоких боях и фронтовых испытаниях. А потому его коробит и угнетает беспечное веселье молодых питомцев-оркестрантов: то с девчатами-свекловичницами заигрывают, то выпивку затеяли. Словом, им-то и дела никакого нет... И на митинге всё как-то уж слишком официально, будто наигранно. И всё потому, что смешались воедино и воевавшие, и те, кто не знал последних залпов войны. Собственно, для этих последних происходящее и кажется наигранным, ненатуральным и необязательным.

Но вся глубина пропасти, разделившей ветеранов и молодежь, зияет в тот момент, когда после митинга, официальной части открытия обелиска (который: «В этот предвечерний час... выглядел особенно отрешённым...»), одни собираются своей компанией, чтобы рюмкой помянуть павших товарищей, а другие, т. е. молодые оркестранты, словно не имея к происходящему абсолютно никакого дела, сами по себе элементарно выпивают.

Корни этой взаимной разобщённости обнаруживаются в беседе подвыпивших ветеранов, когда говорится о том, как постепенно обесценивались ордена и медали, которые и носить-то стало чем-то зазорным, и сам День Победы давно ли стал праздником. А потому, сама ли молодежь виновата в своём невежестве, которое так возмущает убелённых сединой ветеранов. А ведь уважения к ним у молодых и впрямь не достает. Вот и оркестранты досадуют на то, что дядя Саша отдал машину ветеранам — участникам митинга из дальних сёл, а их вынудил по слякоти и ненастью возвращаться домой пешком. И ни у одного из этих модных задиристых парней не потеплело на душе при мысли, что хотя бы такой вот ничтожной уступкой они отдали дань уважения тем, кто когда-то воевал за них, за то, чтобы они родились на свет... В конце повествования дядя Саша вроде бы настроил своих питомцев на нужный ему лад, заставив исполнить траурную музыку Шопена. Однако, поверить в это трудно, как трудно примирить непримиримое. Война для воевавших стала своего рода религией, в которую им хотелось бы обратить молодёжь. А потому равнодушие к этой «религии» вызывает у них тот же горький протест, какой у верующего вызывает безбожие...

О том же, как тщетны эти вполне естественные притязания фронтовиков; о том, как неумолима и беспощадна жизнь, в которой всё течет и меняется, рассказывает заключительная повесть — «И уплывают пароходы, и остаются берега». Главный её герой Савоня (трудно понять, то ли имя такое, то ли прозвище) — тоже бывший фронтовик. Но как же не похож этот жалкий полубродяжка ни на уходящих на фронт шлемоносцев, ни на раненых бойцов, пьющих красное вино победы, ни на сохранивших своё человеческое достоинство ветеранов у обелиска. Старик-инвалид ведёт жалкую бездомную жизнь. Перебиваясь случайным заработком, катает на лодке беспечных туристов, путающих в своем невежестве Онежское озеро с Ладожским... А ведь возвратясь с фронта (на костылях) на один из островов Малой Онеги, Савоня стал бригадиром, самолично взялся рубить «овчарную под шубных овец», но... Далее — знакомая картина: старики умирают, молодые уезжают. Савонины дети тоже в городе, а жена в могиле. «Ушла жисть, так чего уж»... Так затерялась среди Онежских красот заурядная человеческая драма, никому до неё нет дела. Постепенно все отголоски военных бедствий тонут в обывательском равнодушии и забвении...

Трудно сказать, примыкает ли к этим повестям по хронологии сборник рассказов «На рыбачьей тропе». Но, читая их в данном порядке, невольно разглядываешь душевный настрой автора.

Познав немало горьких истин и разочарований, он, словно классический философ, покидает суетный мир, чтобы слиться с миром природы. И лишь там находит он торжество нравственных законов бытия, не говоря уже об очистительной силе её красоты. Среди самых ярких образов этого сборника отважный белый гусь, слепая охотничья собака Чанг, красивая и смелая птичка зимородок. А лес, а сирень, а радуга?.. Человек, способный душой ощутить красоту и мудрость природы, спасён от многих нравственных изъянов, приводящих к внутренней опустошенности. И вот он нехитрый носовский афоризм — «Рыбачья тропа — только для чистых душой!»


Источник: Журнал «Звонница» Белгород № 1, 1997. Стр. 123-126

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017