ГАЛИНА СЛЁЗКИНА

ПОСЛЕДНИЙ ВЛАДЕЛЕЦ УРАЗОВО И ВЕЛИКИЙ РУССКИЙ ПОЭТ

История посёлка Уразово Белгородской области интересна и знаменательна, прежде всего, своей непосредственной связью с одним из самых древних и знатных на Руси династий — родом князей Голицыных.

Неоспоримым историческим фактом является то, что основателем так называемой слободы Уразово и первым её владельцем был князь Михаил Михайлович Голицын.

В 1723-1728 годах, князь М. М. Голицын — командующий всей украинской ландмилицией жил в Белгороде. Именно в этот период он особенно способствовал развитию народного образования; и в этом крае, и в слободской Украине. Богатым было имение князя, а земли его простирались от Уразова к востоку, по всему почти протяжению речки Уразовки. Как гласит дошедшее до нас предание, крепостные князя были привезены сюда из Полтавы. Кстати сказать, убедительной выглядит и та версия, по которой земли эти были подарены ему государем Петром Первым за личные заслуги...

Собственностью царского вельможи становятся земли и поселения расположенные по бассейнам рек — Уразовка, Ураевка, Оскол и Казинка, всего около 70 000 десятин...

Имя же последнего владельца Уразово, о котором, собственно, пойдёт речь — князя Александра Николаевича Голицына, ассоциируется, как правило, с эпохой царя Александра Первого, затем царствованием Николая Первого. С той эпохой, когда знатнейшая часть русского дворянства, в массе своей приближённая к трону, вожделенно стремилась к демократическим свободам, к радикальным правительственным реформам и, в частности, к упразднению крепостничества. Как мы знаем, все эти чаяния привели Россию к трагическим событиям 1825 года на Сенатской площади и к беспощадной правительственной реакции. Воплощением же этой беспощадной реакции и стала грозная фигура князя Александра Николаевича Голицына.

Как сообщается о нём в различных справочниках советской поры — влиятельный государственный деятель, мистик, реакционер — князь Голицын занимает высокие посты обер-прокурора Синода, а так же министра народного просвещения и духовных дел.

Надо сказать, что почти одновременно со стремительным взлётом своей карьеры, в начале ХIХ века князь А. Н. Голицын расстаётся со своим имением Уразово, продавая его государственной казне. Вряд ли побудили его к этому материальные нужды. Скорее всего, отдалённая от столиц «вотчина» перестала интересовать вельможу, которому уготовано было одно из самых почётных мест в царском правительстве. К тому же продажа Уразово, несомненно, сделана в угоду Александру Первому, которому Голицын был обязан своей карьерой и могущественным влиянием в обществе. Этот поступок — явное угождение известному царскому указу 1803 года «О вольных хлебопашцах».

Могущественный князь А. Н. Голицын, будучи в зените славы, вершит судьбами, повелевает. И могла ли миновать горькая чаша столь могущественного влияния молодого тогда Александра Пушкина — в недалёком будущем великого русского поэта? Увы...

Начнём с того, что князь А. Н. Голицын, обер-прокурор Синода и министр просвещения, принимал деятельное участие в управлении Царскосельским лицеем в бытность там Пушкина. Более того, присутствовал на выпускных экзаменах первого курса в 1814 году и представил всех окончивших лицей Александру Первому.

Косвенно начало вражды между князем А. Н. Голицыным и А. С. Пушкиным чудится уже в лицейские годы, когда директорство Егора Антоновича Энгельгардта в лицее сопровождалось беспрерывными столкновениями с Министерством просвещения.

Так, Голицын, в записке, предназначенной для Александра Первого, обвинил Е. А. Энгельгардта в том, что он допускает «вреднейшие беспорядки по части учебной и нравственной»... В заключение министр писал, что «образование вверенных Лицею юношей из знатнейших дворянских фамилий направляется вовсе не к той цели, которую государь-император имел в виду». Видимо, чаша терпения переполнилась и в 1823 году Е. А. Энгельгардт увольняется и уходит в отставку...

А вот отношение Энгельгардта к молодому поэту красноречиво проявляется в тревожные дни апреля 1920 года, когда он просит у царя Александра Первого «великодушия» к поэту, который «теперь уже — краса современной нашей литературы, а впереди ещё большие на него надежды». Он считал ссылку Пушкина, как и преследование Кюхельбекера (высылку из Парижа за лекции), несправедливой. Этот благородный человек нашёл в себе смелость оправдывать Пушкина даже в официальной записке министру просвещения о состоянии Лицея (1821). Он писал Голицыну буквально следующее: «Несчастный, увлекаемый пылкостью молодого таланта, слишком рано развитого и ещё до моего прибытия безрассудными хвалами родственников превознесённого, впал в пагубные заблуждения, относящиеся, впрочем, более к голове, нежели к сердцу его». Упоминая здесь же о «благости государя» (то есть о замене Пушкину Сибири ссылкой на юг — результат заступничества друзей поэта и своего же ходатайства за бывшего лицеиста), он заключил: «Пушкин призрен и может быть спасён!».

Однако, всё это скорее завязка глубокой неистребимой вражды между Голицыным с Пушкиным. И с этого момента судьба мятежного поэта в самых роковых обстоятельствах будет зависеть от решений грозного министра просвещения и... бывшего владельца Уразова. Тем более, что юный поэт и будущий гений бросает вызов высшему обществу, пишет дерзкие эпиграммы.

«Вот Хвостовой покровитель, вот холопская душа, просвещения губитель»... Это всё о князе... Стоит ли говорить о том, что одна эта эпиграмма вызвала в Голицыне испепеляющую вражду и ненависть.

Правда, уже в 1824 году, вышел указ об увольнении министра духовных дел и просвещения, князя А. Н. Голицына от управления этими двумя министерствами. А спустя ещё год умирает его царственный друг и покровитель Александр Первый. И что же изменилось в судьбе этого вельможи, которому в ту пору исполнился пятьдесят один год?

Теперь он занимает должность начальника почтового департамента, где заводит параллельно с третьим отделением (жандармским) систему перлюстрации корреспонденций.

Так что влияние этого человека, на судьбу А. С. Пушкина, ставшее зловещим, ничуть не ослабляется, а скорее, наоборот... И кульминацией, так сказать, пиком их взаимной вражды стала история, связанная со «скандальной» поэмой Пушкина — «Гавриилиада».

Вот что пишет об этом Александр Слонимский во вступительной статье к избранным произведениям А. С. Пушкина: «Трое дворовых людей некого штабс-капитана Митькова подали донос на своего барина, что он читал им богохульное произведение про архангела Гавриила и Божью Матерь.

Это была поэма, в которой Пушкин высмеивал религию; он написал её в 1822 году в Кишинёве, в дни великого поста, когда его заставляли два раза в день ходить в церковь. Над головой поэта собралась гроза: оскорбление религии каралось очень строго».

Не удивительно, что в ответ на донос была создана особая комиссия по расследованию авторства «Гаврилиады». В августе 1828 года, Пушкина допрашивал член этой комиссии, всё тот же князь А. Н. Голицын.

Проведённый им допрос, в ходе которого Пушкин твёрдо отказывался от авторства, чудится жестоким поединком. Поэт отступает, отрекается от написанной им жутковатой по своему богохульству поэмы. Позднее, по мере того, как стремительно будет меняться его мировоззрение, он станет относиться к своему детищу, как одному из самых постыдных своих деяний. А тогда он просто испытывал поражение, осязание посторонней и враждебной силы. Он чувствовал себя, что называется, припёртым к стене. И, как далее пишет Слонимский: «В конце концов, чувствуя себя не силах дальше изворачиваться (ложь была противна его правдивому, прямому характеру), он (Пушкин) попросил разрешения лично написать царю. Письмо было в его присутствии запечатано сургучом и затем передано в собственные руки Николая. После этого Николай приказал прекратить дело, не желая поступить с Пушкиным по всей строгости законов. Он не терял надежды сделать Пушкина своим придворным поэтом».

Я писала этот материал, будучи заинтригованна удивительно связанной цепочкой исторических событий и фактов: история родного посёлка Уразово, жизнь последнего владельца его из рода Голицыных, князя Александра Николаевича Голицына, враждующего с молодым Пушкиным. И наконец, благодаря этой цепочке, я, как бы по ассоциации, осмеливаюсь заговорить о самом гениальном поэте.

И тут, прежде всего, мне хочется повторить мудрые слова того же Энгельгардта:

«Несчастный, увлекаемый пылкостью молодого таланта, слишком рано развитого и... безрассудными хвалами родственников превознесённого, впал в пагубные заблуждения, относящиеся, впрочем, более к голове, нежели к сердцу его».

Если говорить о нравственном взрослении гениального поэта, и столь же стремительной эволюции его мировоззрения, то Энгельгардт, в определённом смысле выглядит провидцем.

И самое изумительное состоит в том, что эта эволюция столь ярко проявляется в его произведениях.

Ведь уже в 1828 году написано гениальное стихотворение — «Воспоминание», в котором поражает каждая строка:

Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, бедности, изгнании, в степях
Мои утраченные годы.
Я слышу вновь друзей предательский привет
На играх Вакха и Киприды,
Вновь сердцу моему наносит хладный свет
Неотразимые обиды.
Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,
Решенья глупости лукавой,
И шёпот зависти, и легкой суеты
Укор весёлый и кровавый.

(фрагмент из ранней редакции, позже изъятый поэтом из окончательного варианта)

Вот она пора зрелости, горькое осознание непоправимых ошибок и заблуждений. Вспоминая о своей крамольной поэме, поэт писал: «Многое желал бы я уничтожить, как недостойное моего дарования, каково бы оно ни было. Иное тяготеет, как упрёк, на совести моей».

Радикально изменив свои взгляды на историю России, религию, нравственность, французскую революцию, и даже на призвание поэта, Пушкин, безусловно, отказался бы и от многих своих эпиграмм на Александра Первого, Карамзина, того же князя Голицына; эпиграмм, по сути своей, непристойных и несправедливых...

Пушкинскую мировоззренческую эволюцию нет никакой необходимости доказывать — она зримо проявляется в самих его произведениях, особенно после трагических событий 1825 года. Стоит вспомнить неистовые строчки из того же вышеупомянутого стихотворения:

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

Чудится, христианское трезвление терзает поэта за все его непростительные действия и промахи. При этом нестерпимую боль приносит ему прозрение иного рода: тщетность и преступность любого рода революций.

Вся жуткая бессмысленность пролитой революционерами крови, до предела выражена в нескольких строчках стихотворения «Андре Шенье»:

О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

И не ужас ли кровавой русской революции 1917 года чудится нам в этих пророческих строках национального русского гения. И как при этом не вспомнить известные слова Достоевского, сказавшего: «По-моему, Пушкина мы ещё и не начинали узнавать: это гений, опередивший русское сознание ещё слишком надолго. Невозможно без волнения читать и пророческие слова Гоголя о том, что: «Пушкин есть явление чрезвычайное, и, может быть, единственное явление русского духа; это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Невозможно не согласится с этим суждением современника Пушкина, Н. В. Гоголя, учитывая тот факт, что уже в конце своего, столь недолгого творческого пути, гениальный русский поэт создавал непревзойдённые по философской глубине произведения. Причём, широта их тематики, подобно библейской, охватывает всё человеческое бытие, его таинственные законы; его из века в век повторяющиеся драмы... А потому, даже у читателя, неискушённого в премудростях поэзии, вдруг дрогнет сердце при чтении таких строк:

Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.

Или вот эти строки:

Смотри: вокруг тебя
Всё новое кипит, былое истребя.
Свидетелями быв вчерашнего паденья,
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.

Невозможно опустить то обстоятельство, что за все советские годы никто из пушкиноведов не осмелился в полной мере осмыслить тот факт, каким трагическим потрясением стали для Пушкина ужасающие последствия восстания декабристов на Сенатской площади. Правда, советская цензура оставила изображённый пером поэта на полях рукописей всем известный рисунок: виселица с пятью казнёнными декабристами, среди которых его близкие друзья. Но какие чувства владели им, когда он рисовал, когда смотрел на свой рисунок. Несомненно, он испытывал боль.

Боль и скорбь о казнённых, о тех благородных людях, носивших древнейшие русские фамилии. Среди них были офицеры и генералы, прославившие себя в боях за освобождение Европы от Наполеона. А теперь они — презренные каторжники, заживо погребённые в Сибирских рудниках. И все те призрачные свободы, за которые они столь жестоко поплатились, обернулись жесточайшей правительственной реакцией.

И что спасло бы великого поэта, кроме его творчества, продлевая его земную жизнь, пусть всего на один десяток лет. Он теперь всё больше погружается в творчество. Своё же назначение он ярко выразил в своём великом стихотворении — «Пророк». В этом произведении выражено не только прямое предназначение поэта.

Прообразом своего героя, Пушкин выбрал ветхозаветного пророка Исаийю, преданного жестокой казни за свои горячие проповеди, за неистовое обличение иудеев. И во всём этом чудится тайное покаяние поэта за свою богомерзкую «Гаврилиаду». А о том, что сердце его окончательно обратилось к Богу, свидетельствует вот это, одно из последних его стихотворений:

* * *
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Эти помыслы, это тайное покаяние, окончательно вытесняют из его души «безумных лет угасшее веселье». А память о нём лишь тяготит его. В душе Пушкина уже накануне его тридцатилетия (!) происходят разительные перемены. Им забыты не только «неверные друзья». Канули в Лету и все его подруги и возлюбленные, которым посвящено множество стихотворений, большинство из которых принесли ему бессмертную славу. Глубокое чувство к юной красавице Наталье Гончаровой исполнено самых добродетельных намерений. Есть сведения, что в долгом и мучительном сватовстве будет помогать ему даже некогда враждующий с ним князь А. Н. Голицын.

«Чистейший образец чистейшей красоты». Ни об одной из своих возлюбленных не сказал Пушкин подобных слов. Лишь свою жену, мать его детей, удостоил он таких эпитетов. Ещё недавно, бывший проказник, высмеивавший добродетельных мужей, он почитает за величайшее счастье стать одним из них.

«Я женат — и счастлив; — сообщает он 24 февраля 1831 г. в письме П. А. Плетнёву, — одно желание моё, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь».

А вот письмо П. В. Нащёкину, написанное в январе 1836 года: «Моё семейство умножается, растёт, шумит около меня. Теперь, кажется, и на жизнь нечего роптать, и старости нечего бояться... Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились».

И ещё... Казалось бы, совсем недавно, будучи, опальным поэтом, неуёмный юноша жестоко томился в глухой деревне. Теперь же в одном из последних стихотворений, Пушкин писал буквально следующее:

На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

В этом стихотворении, исполненном щемящей скорби (Пора, мой друг, пора!) таятся все сокровенные переживания, уже состоявшегося великого поэта о драматизме своей судьбы, таится предчувствие близкой смерти. Его поэтическая слава, его блистательный ум, наконец, его, обладающая редкой красотой жена — всё это делает его заложником среды, в которой он живёт. Уехать в деревню, чтобы посвятить себя творчеству, жить, наслаждаясь своим семейным счастьем — всё это лишь мечта. Ведь царь никогда не отпустит его от себя. Красу и гордость русской нации, Николай Первый желает держать его возле себя, словно диковину равную породистой собаке. И в этом ему помогут приспешники вроде того же князя А. Н. Голицына. А светская «чернь» из одной только зависти будет плести всевозможные интриги, стараясь унизить его, оклеветать. Всё это он понимает и чувствует. А потому даже стихотворение — «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», по сути своей, столь непритязательное, берущее за душу, оно звучит, как реквием поэта самому себе. А ещё как снисходительное утешение всех русских людей, которым в недалёком будущем предстоит горько оплакивать его страшную и несвоевременную гибель. В этом удивительном стихотворении заключено столь многое. Тема его поразительных пророчеств звучит, как попытка автора оправдать всё то, тяжкое и гнетущее, что он пережил, все испытания посланные ему судьбой. Всё, мол, было не напрасно, и всё оправданно его гениальными творениями.

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал.

...Вот как я увлеклась! Вот как далеко ушла от темы о князьях Голицыных, бывших некогда владельцами моей малой родины. Да и мудрено ли. Давно ли мы узнали о них, о Голицыных, об их владычестве, столь мимолётном в необозримой истории. Между тем, сколько поколений русских детей, начинали свой полумладенческий лепет известным с незапамятных времён четверостишием:

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...

Слишком близки пушкинские стихи и нашим зимам (как и осени), и нашему жизненному укладу, и самой душе нашей.

Так что целых два столетия никогда не зарастала народная тропа к «нерукотворному памятнику» Александра Сергеевича Пушкина, который, он сам себе воздвиг.

2017

Использованная литература:

• 1. Мережковский Д.С. «Александр Первый» — Тула; Приок. кн. изд-во, 1993 г.
• 2. Советский энциклопедический словарь. Гл. ред. А.М. Прохоров — М:, Сов. энциклопедия, 1989
• 3. Вступительная статья Александра Слонимского к Избранным сочинениям Пушкина.

Публикуется по авторской рукописи

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017