НАТАЛЬЯ ПРАЩЕРУК

ДУХОВНАЯ ПРОЗА СТАНИСЛАВА МИНАКОВА

Доклад Натальи Викторовны Пращерук – доктора филологических наук, профессора кафедры русской литературы Уральского федерального университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина к III Международной научно-богословской конференции «Церковь. Богословие. История» (Екатеринбург, 6–7 февраля 2015 г.)

В докладе анализируются паломнические очерки современного поэта и прозаика Станислава Минакова. Показывается, что в этих очерках автор опирается на иконическую модель мира. Повествование отражает установку на документальность и – одновременно – на художественный способ изображения. Эти качества позволяют отнести рассматриваемые произведения к духовной прозе, которая становится заметным явлением современной литературы.

Целое направление современной литературы, заявившее о себе сегодня и представленное широким кругом авторов и разнообразием жанровых и стилевых форм, именуется «православной прозой». Ценностное ядро этой прозы составили произведения с преобладанием автобиографического и документального дискурсов, с особым статусом повествовательного «я» и установкой на символическую (иконическую) модель мира. Многие из этих произведений направлены на активный диалог с читателем, который ведется автором изнутри церковного опыта и мотивируется сердечным стремлением открыть ему мир православия. Подобные явления литературы  вполне целесообразно объединить понятием духовной прозы. Такие попытки, в том числе, и с опорой на теоретические основания, предприняты в отношении литературы 19 века. Так, Е.Долгова предложила для теоретического осмысления подобных произведений систему следующих критериев:  "иконизацию", или "символизацию», которая выражается и в интерпретации локуса, и в создании образа (пейзажного и портретного), и на языковом уровне, не исключая живости и конкретики описания; активное выстраивание референции с читательской аудиторией; не поиск идеала, а его утверждение, и этот идеал – Христос, христианство [1].

Как нам кажется, традиция духовной прозы 19 века активно развивается в современной литературе. Наиболее репрезентативным произведением такого рода стала книга архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые» и другие рассказы» (2011г.) [2]. 

Мощная духовная составляющая в ней поддержана филологически: художественностью образов и языка, сложностью интонации, оригинальным повествовательным решением. Вслед за «Несвятыми святыми» издательство Сретенского монастыря выпустило в подобном  формате –  несколько книг: рассказы О. Николаевой [3] , прот. Я. Шипова [4] , прот. А. Ткачева [5] , прот. А. Лисняка [5] , А. Богатырева [7] . Как духовную прозу можно рассматривать также автобигорафическую повесть о. А. Владимирова «С высоты птичьего полета» [8] , книгу фрагментов «Закорючки» П. Мамонова [9] . В этом ряду могут быть названы и паломнические очерки известного харьковского поэта и прозаика Ст. Минакова.

Автор опирается на жанр хождений (хожений), что прямо указывается в двойном заголовке одного из очерков «Из красного в красное. Хожение на Кизилташ». И это принципиально. Если в литературном путешествии "события, поступки, чувства, мысли, подчиненные определенной традиции и нанизанные на одну нитку – автора, создают ощущение его как литературного персонажа", а универсальным композиционным приемом оказывается нанизывание событий на путешествующего героя, то в хождениях (до 17 в. по крайней мере) мы наблюдаем обратную ситуацию. Здесь личность автора сознательно приглушена, а мерилом ценности становится "полезность" для благочестивого читателя заочного знакомства со святынями» [10]. И хотя, по сравнению с исходным жанром,  в современном паломническом очерке мы наблюдаем усиление личностного начала, в повествователе акцентируются все же не индивидуальные качества, а его причастность к миру, о котором он рассказывает.

Знаковым является заголовок первого очерка «Печать обители». Речь, как будто, идет о формальности – о необходимости отметки-печати на миграционных карточках, без которой передвижение паломников через русско-украинскую границу (очерк написан в 2007 г.) будет чрезвычайно затруднено. Однако образ обретает расширительный, символический смысл. Этот смысл созидается и опорой на общекультурный символизм, но главное, конечно, ассоциативно подключающиеся к образу евангельские аллюзии, связанные с книгой Откровения Иоанна Богослова, «книгой за семью печатями», печати с которой снимет лишь Агнец: «И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живого. И воскликнул он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано было вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего» (Откр. 7:2–3). Высокая евангельская семантика печати (как знака Бога живого) подчеркнуто обращена к православному контексту: не просто печать, а печать обители. Речь идет о православных монастырях, которые посещает паломник (в первом очерке рассказывается о посещении Спасо-Преображенского Валаамского монастыря). «Отмеченность» героя миром, который ему дорог, сердечная причастность к нему выражены в очерке с большим лирическим чувством: «Проходя “веселыми ногами” по паломническим местам, посетив все пять русских Лавр, многие другие пУстыни и обители, ты в молитвенный круг своего сердца уже не отстраненно-умозрительно, а причастно-родственно вводишь и Антония и Феодосия Печерских, и Зосиму и Савватия Соловецких, и Илью Муромца (…), и Сергия Радонежского, и Старцев Оптинских, и Серафима Саровского, и Иоасафа Белгородского, и Иоанна Кронштадтского. И эта совокупная духовная, а то и прямо физическая опора в сих святых – воистину оживленных в сердце твоем – есть несомненное умножение твоих слабых, убогих сил. (…) Оттого и не смолкает в твоем сердце акафист преподобным Сергию и Герману…» [11].

Повествование ведется в настоящем времени: «Я жду игумена»; «… спускаюсь к деревянной пристани»; «Время тянется, но мне некуда больше спешить, и хорошо на сердце» и т.п. и т.п. Эффект «длящегося настоящего» усиливают широко используемые назывные предложения с характерными «вот», «и вот», призванные приблизить читателю то, о чем рассказывается, сделать увиденное и пережитое повествователем зримым, ощутимым и для читателя, «здесь и сейчас»: «Вот он каков игумен Панкратий (Жердев), возглавляющий братию Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, прежде состоявший в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре на послушании эконома. Строг во взгляде и слове»; «Вот и время правления игумена Дамаскина (1839-1881 гг.) – целая эпоха в жизни Валаамского монастыря (да еще какая), начало внешнего процветания обители, “при высокой внутренней монашеской жизни”» [12] . В одном из таких предложений автор, по существу, обозначает концептуальный смысл своего отношения ко времени: «И вот – вновь садовод Григорий, через век. Даже так: из XIX в XXI». Следуя авторской логике и отвлекаясь от конкретного эпизода, можно уточнить – не из 19 века, а из глубины первых веков исповедования христианства на Руси. Не случайно во втором очерке автор, рассказывая нам о святом Стефане Сурожском, (скончался ок. 795 г.) и о чудесах, произошедших у его раки, подчеркивает, что летняя резиденция святителя находилась в Кизилташе (район современного Судака) во второй половине VIII века, т.е. «за два столетия до крещения Руси». Преодолевая историческое время, мы обретаем пространство «вне времени», которое зримо, очевидно являет нам духовную преемственность и в котором вместе с нами пребывают все святые и мученики за веру, все почившие православные, поминаемые на службе: «начинаю поминать имена, список которых открывается схимонахами, за ними следуют иные монашествующие, священники, послушники, миряне (…)… имена подвижников, восстающие из глубин лет (веков), словно сливаются с не столь давно преставившимися (а рядом ведь слышны другие имена, озвученные чтецами по другим синодикам), объединяясь в единую великую поминальную ораторию. Мы словно окликаем их души, просим за них, входим с ними в связь. И если умственным взором попытаться взглянуть на это “призывание” из космоса, с небес, то увидишь-услышишь впечатляющую, величественную картину одновременного в этот час “голосового чтения” – вне границ меж живыми и мертвыми» [13]. Радостью об обретенном Христе и любовью к Нему согреты щедро приводимые автором цитаты из Священного Писания и святоотеческих трудов. Все они в общем цельном контексте воспринимаются как знаки сердечного знания о «мирах иных» и как возможность к ним прикоснуться.

Связь времен осуществляется и через слово поэта, художника. Потому так много здесь «литературы», так органичны цитаты из И. Шмелева, из русских поэтов – Ф. Тютчева, С. Есенина, О. Мандельштама, Э. Багрицкого, Ю. Кублановского и других. В очерке «Из красного в красное. Хожение на Кизилташ» Ст. Минаков приводит собственное стихотворение о мученической смерти игумена Кизилташского Свято-Стефано-Сурожского монастыря отца Парфения: «Сугдея, Солдайя иль Сурож (…) / а мне же все грезится: весь / в огне преподобный Парфений, / сожженный татарами здесь…» [14]. Соединение «стихов и прозы остраняет и обостряет природу того и другого» [15], сообщая рассказу пронзительное звучание и усиливая воздействие на читателя.

Рассказ о трех святых в этом очерке художественно тонко поддержан сквозным цветовым сюжетом, связанным с объемной символикой красного. От заголовка и эпиграфа из стихотворения Ю. Кублановского – «…Красное – это из красного в красно / В стынущей честно груди…» – повествование движется к целому ряду реалий и предметов – Краснокамск, цвет камня, ленточки и крестики красного цвета, указывающие паломникам путь к монастырю, «красные кровли», «красная церковная луковка» и т.п.. И, наконец, в финале Ст. Минаков использует ярко выразительный образ – «среди красных камней» – иконка «Ангела-хранителя в красном! одеянии». Цвет не столько «раскрашивает» мир, о котором рассказывается, сколько символически интерпретирует его. Страдания и кровь мучеников за веру, пламя, в котором сгорело тело отца Парфения, «военного и церковного орденоносца, героя Крымской кампании 1854-1855 гг., умницы, автора оригинальных инженерных изобретений по подъему затонувших кораблей» – все это красный. Но вишневого (сгустившегося красного) цвета хоругви и Ангел-хранитель в красном как цвет богослужения во время Страстной, Вербного воскресения и Воздвижения Креста Господня, как цвет одежд Иоанна, уже несут иное значение – Преображения и Господней Любви. Эта символика акцентирована образом светящегося семиметрового креста, который втащили на Святую вершину под руководством командира бойцы местной воинской части: «И – чудо: крест светился затем всю ночь! Да таким необыкновенным светом, что у военнослужащих и членов их семей, которые выходили на улицу взглянуть на диво, захватывало дух» [16].

Эта же символика продолжена в образе «нескольких зеленых ростков», которые пробивались «из слегка увлажненного углубления в полу» на фоне «красных камней». Смысл такого финала более чем красноречив: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоан.12:24). Зеленые ростки здесь как живые свидетельства того, что смерть побеждается верой и жертвенной любовью. Поэтому не случайно, что следующий очерк «О чем поет Киселева балка» [17] посвящен пасхальным переживаниям паломника. Он рассказывает, как мир, в котором жертвенной смертью и воскресением Христа побеждена смерть, для православного человека становится разноцветным и поющим.

2015

ПРИМЕЧАНИЯ:

1.Долгова Е. Русская духовная проза 30-70-х гг. XIX века. (дата обращения: 05.12.2014).

2.Архимандрит Тихон (Шевкунов). «Несвятые святые» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2011. См. об этом: Пращерук Н.В. Современная православная проза: жанровый и аксиологический аспекты / Духовная традиция в русской литературе. Сб. научн. статей. Ижевск: изд-во «Удмуртский университет», 2013. С. 502-513.

3.Николаева О. «Небесный огонь» и другие рассказы. М.:  Изд-во Сретенского монастыря, 2012.

4.Шипов Я. «Райские хутора» и другие рассказы.  М.:  Изд-во Сретенского монастыря, 2012.

5.Протоиерей Андрей Ткачев.«Страна чудес» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013.

6.Протоиерей Алексий Лисняк. «Сашина философия» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2014.

7.Богатырев А. «Ведро незабудок» и другие рассказы. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2013.

8.Владимиров А., протоиерей. С высоты птичьего полета. М.: Артос, 2012.

9.Мамонов П.Н. Закорючки. Т.1-3 //  Дураков нет. Тюмень: Русская неделя, 2011. С. 24-74. См. об этом: Пращерук Н.В. Благодатные свидетельства веры: о православной автобиографической прозе 2010-х годов // Современная православная миссия: мат-лы докл. III всерос. научн. конф. Екатеринбург: Изд-во УМЦ УПИ, 2014. С. 185-197.

10.См. об этом: Долгова Е. Русская духовная проза 30-70-х гг. XIX века.

11.Минаков Ст. Печать обители.(дата обращения: 05.12.2014).

12.Минаков Ст. Печать обители.

13.Минаков Ст. Печать обители.

14.Минаков Ст. Из красного в красное. Хожение на Кизилташ.(дата обращения: 08.12.2014).

15.Капинос Е. Малые формы поэзии и прозы (Бунин и другие). Новосибирск: ООО «Открытый квадрат», 2012, с. 8.

16.Минаков Ст. Из красного в красное. Хожение на Кизилташ.

17.Минаков Ст. О чем поет Киселева балка. (дата обращения: 08.12.2014)

Источник: Сайт Миссионерского института (Екатеринбург)
 

На страницу С.Минакова

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022