СТАНИСЛАВ МИНАКОВ

ПРОВИДЕЦ КОСЕНКОВ
К 75-летию со дня рождения замечательного русского художника

Последние два года мне привелось поездить по Белгородчине, и я поймал себя на мысли, что смотрю на землю Святого Белогорья глазами своего друга Станислава Косенкова, выдающегося художника, уроженца села Рождественка, трагически покинувшего наш мир в марте 1993-го года. 7 октября 2016 года, к 75-летию со дня рождения мастера (11.10.1941), мы открыли в Белгородском музее-мастерской Косенкова выставку, озаглавленную поэтической строкой воронежца Алексея Прасолова «И душу я несу сквозь годы...».

Большой цикл иллюстраций к подарочному изданию Прасолова «Стихотворения» (Москва, Современник, 1988) стал последним значимым творческим выходом знаменитого русского графика. За эту работу Косенков был удостоен премии на Всероссийской выставке книжной иллюстрации (уже трудно поверить, но и такие выставки когда-то проходили!)

В «новом» искусстве, где сплошь и рядом множатся конъюнктура и заигрывание, поверхностность и фрагментарность — косенковские определенность, основательность разительны: на выставках любого ранга и уровня его графические листы создавали в прежние годы и создают сегодня устойчивое поле притяжения, сияют высочайшей энергией, и этим самым всегда выдаются из экспозиции. Косенков был и остается хранителем национальных святынь, традиций. Если кто-то вспомнит о том, что его работы получали золотые медали в Германии, Италии, Англии, экспонировались и понимались зрителями в Индии, Швейцарии, США и других странах, то пусть добавит про «общечеловеческие ценности», хотя это словосочетание в нынешних условиях всеобщего распада западной цивилизации больше напоминает оксюморон.

В косенковской книге Прасолова, большие горизонтальные развороты устремлены сквозь книжную плоть, начиная с форзаца, многократным эхом повторяясь на страницах: точно организованное ощущение пространственно-временной протяженности, движения, равнинного раската, непрерывности жизни...

Есть точка соприкосновения Косенкова с Прасоловым и временная, поколенческая. Программны, изначальны для Прасолова строки:

Итак, с рождения вошло —
Мир в ощущении расколот:
От тела матери — тепло,
От рук отца — бездомный холод...

Эти же слова с несколько иным, правда, акцентом — эпиграф к судьбе Косенкова, эпиграф к судьбе всего поколения послевоенных ребятишек, российской безотцовщины, выросшей на горьких пепелищах Отечества.

Уместно говорить и об общности-следствии: единстве мироощущений Косенкова и Прасолова, вызревших в этой «расколотости мира», в «ноющей черной утробе», ко­торой стала для их поколения изуро­дованная войной родная земля.

Отправные «мировые» категории в этом иллюстративном цикле Косенкова: Свет и Тьма, День и Ночь, сосуществование «двух начал, сурово слитых» — ранней духовной зрелости (тогда, в те годы) и еще не ушедшего детства. «Но в десять лет не мы ли по стерням В войну чернели от беды и пыли?»

Одиноко, хотя и все вместе, стоят эти дети на пеньках, вглядываясь в бесконечную даль времен в ожидании отцов, которые не вернутся уже никогда. Воистину: это стоят русские послевоенные дети-столпники.

Косенков не дожил до нынешнего донбасского ада, геноцида, устроенного необандеровцами. Однако сегодня послевоенные графические листы Косенкова воспринимаются с новой болью нынешнего трагического контекста «странной», по слову старца, войны 2014–2016 гг., пока еще, увы, длящейся.

Во всех «прасоловских» листах Косенкова Тьма (небытие) начинает и замыкает круг, как некая всеобщая субстанция: из черноты возникают и во тьму уходят явленные нам образы. «Упрямо в мир выходят травы из темного небытия».

Музы Станислава Косенкова и Алексея Прасолова трагичны. Для обоих художников «неясное предчувствие крыл» рождается как последействие прохождения через цепь утрат. Ведь и сама жизнь с определенного момента — Утрата.

Для них, рано вобравших в себя это трудное знание о быстротечности человеческих судеб на земле, отчетливо понятно, что искусство есть преодоление человеком мятежности бытия и неизбежности страха перед уходом. Жизнь воспринимается ими как мучительное балансирование на едва уловимой грани — меж бытием и небытием (по­добно ребенку, «что дополз до края неизмеримой бездны на пути», — у Прасолова, да и у Косенкова, на рисунках которого мальчик спит в хлебах, не чуя разверзающейся ря­дом тверди). Быстротечность счастливого мгновения — образ качелей или потревоженный ветром одуванчик — в одной из иллюстраций Косенкова.

Ускользающая мгновенность счастья — а поэтому и невыразимость его («Счастье, притихшее где-то, стесняется слова и знака»). Хрупкость бытия: «мальчик, чертящий прутиком по снегу» — у Прасолова и мальчонка с веточкой у воды — у Косенкова. Вечные письмена...

Оттуда, из черного светлого детства черпается Свет. Обуглены земля и жилище, «звезда на белом обелиске печаль вызванивает в ночь», но в разломе сеновала подростку видятся большекрылые аисты. И — ветряки на воротах, словно метафора непрерывно текущей жизни. Помните мысль из Экклезиаста о ловле ветра? И каким же радостным остается их «ветреное», бездумное, крылатое тарахтенье...

Одним окном светился мир ночной,
Там мальчик с ясным отсветом на лбу,
Водя по книге медленно рукой,
Читал про чью-то горькую судьбу.

Как важны здесь определительные слова: «ночной», «мальчик», «горькую»!

Мерилом первородной чистоты, человеческого в человеке у Косенкова становится ребенок — сквозной образ всего цикла (и всего косенковского творчества). Художник противопоставляет его и металлическим птицам, сбривающим с небес ветви ветел («смерть уходила, в небе затихая»), и видениям урбанистического апокалипсиса.

Никогда у Косенкова земля не была просто пейзажем, фоном, но всегда обобщающим, диалектическим началом: Земля — Матерь человеческая, исток человеческий и исход.

«Земля моя, я весь отсюда, и будет час — приду сюда». «Полукруг» далей, как правило, в работах Косенкова занимает большую часть листа — все главное для художника, с его стремлением к планетарному видению, происходит здесь: «Всё, что было со мной, — на земле». Вспомним здесь слова Николая Бердяева: «Очень сильна в русском характере религия земли, это заложено в очень глубоком слое русской души. Земля — последняя заступница...» Линия горизонта с вековыми разломами лощин протянута через всю книгу.



В одном из листов образ Праматери-Земли материализуется в согбенную старуху на пепелище, у которой «ладоней темные морщины, как трещины земной коры». Чувству­ете взаимное перетекание образов? И — морщинистые ладони земли, бережно качающие в небесах рушники с довоенными семейными фотокарточками, баюкающие Память.

Слово о русском характере Бердяев продолжил так: «Основная категория — материнство». В нескольких листах уви­дим здесь мать у Косенкова, однако самым сильным, «овеянным вечностью» остается этот древний лик женщины, в который художник вгля­дывается внимательно, любовно, с состраданием.


* * *

В новой белгородской экспозиции представлены также работы С. С. Косенкова из серий «Овраги», «Чернобыль России — деревня», «Окно», «Контрасты», «Житие не одной бабы», всего около трех десятков произведений.

Косенков очень радовался, когда Третьяковская галерея закупила у него именно карандашные рисунки — с белгородскими меловыми оврагами, деревами и кустами, хохотал, когда на одном из республиканских выставкомов кто-то сказал: лучшая живопись здесь — это черно-белые рисунки Косенкова.

Вообще образ белгородских оврагов, меловых разломов, великих морщин земли — один из сущностных лейтмотивов косенковского творчества, начиная с циклов его линогравюр о послевоенном детстве, с работ памяти его молодого отца, пропавшего без вести в самом начале войны, со знаменитых гравюр серии «Прохоровское поле», заканчивая разворотами к прасоловской подарочной книге.

Я смотрю на пейзажи родной земли глазами Косенкова уже лет сорок, если не больше. И теперь понимаю, что только так и возможно на них смотреть.

Прихожу к убеждению, что художника, как и святого, Господь посылает на землю, чтобы мы посмотрели на родину их умным и любящими взором, то есть наши гении помогают нам взирать на мир осмысленно, одухотворенно, с любовью, даже если и со страданием. Без такой рефлексии, без такого отражения земля, природа, остается в латентном, своего рода эмбриональном, не понятом состоянии, даже если соглашаться с Тютчевым, сказавшем о природе, что «в ней есть душа, в ней есть язык». Когда приходит мастер, художник и заостряет взгляд через свою внутреннюю сущность, самосозерцание, через внутренний духовный и душевный труд, то следует взрывной эффект откровения. И мы понимаем, что именно так, таким языком с нами говорит наша земля, так она выглядит, так мы на нее взираем. В этом и состоит величие художника, который мучительно ищет и находит тот самый язык, которым говорит эпоха, на котором, как заметил поэт-«горлан-главарь», «улица корчится безъязыкая».

Поразительно, что выражая колебание, ритм, интонацию эпохи, художник, тем не менее, говорит о вечности и в вечности, оставаясь константой, пронизывающей не одну эпоху, а несколько, находя и задевая струны для разных поколений, сменяющих друг друга. Это дано только великим. И таким великим для меня неотменимо является Станислав Косенков.

Непременно следует подчеркнуть, что язык Косенкова — найден, конкретен, что это авторский язык, трудно выношенный за многие годы творческого поиска. Когда я работал над своими статьями о творчестве Косенкова, в разные годы, по разному поводу, мастер мне подчеркивал, что анализируя произведение, обязательно следует иметь в виду не только тот опыт и прием, что его автор усвоил от предшественников и коллег, но и от чего отказался. Мысль нетривиальная, после вдумчивого обращения с ней приводящая к выводу о ее обязательности.

Когда смотришь работы Косенкова разных его лет и даже стилистик, — станковые или к книгам Достоевского, Пушкина, Лескова, Е. Носова и другие — понимаешь, насколько смешны и поверхностны в сиянии его вечного присутствия разговоры об авангардности или не-авангардности, о формализме или консерватизме. Понятно, что Косенков как мастер испытал личностное и художническое влияние и своего учителя по Харьковскому институту промышленной эстетики (ныне Харьковская государственная академия дизайна и искусств) Василия Ермилова, «отца украинского авангарда» 1930-х, «харьковского Пикассо», и воздействие немецкого графического экспрессионизма в лице, в первую очередь, Кете Кольвиц, уместно также вспоминать в связи с творчеством Косенкова и русскую икону (вот где апофеоз «консервативного формализма», — восхищался Косенков!), Микеланджело, и Ван Гога, и Утамаро, и Нестерова, и не только. Однако личностная, земная прививка позволила этому человеку как в тигле переплавить опыт предшественников, потому что на таком уровне воистину «нет школ никаких, только совесть». Косенков потому и остается всегда свежим, неизменно новым, формалистически побеждающим, что он всегда хранил, всю жизнь иллюстрируя произведения Достоевского, цитату о Раскольникове из «Преступления и наказания»: «Под подушкой его лежало Евангелие».

Ибо нет и не будет большей новизны, чем новизна пасхальная, чем восклицание «Христос воскресе!», освещающее и освящающее все наши жизни, включая нестроения и даже унылые чаяния.

Итак, именно этот, именно косенковский язык — откровения, говорения о земле, человеке, мире, бытии остается убедительно оформленным уже несколько десятилетий (сам мастер спрессовал творческую жизнь в три с половиной десятка лет интенсивнейшей, даже каторжной ежедневной работы, этот свет длится и уже более двадцати лет по кончине художника).

Есть основания надеяться на долгое последействие. Тому имеются и земные подтверждения: работы художника хранятся в десятках музеев мира, в Белгороде в центре города Косенкову поставлен памятник, названа улица в одном из новых микрорайонов, есть косенковские экспозиции не только в его музее, но и, скажем, в городской гимназии № 2, работает Пушкинская библиотека, одним из основателей который был сам Станислав Степанович, и в которой 12 октября cостоялось заседание за круглым столом «Творчество Станислава Косенкова: концепция сегодняшнего дня». И многое другое.

Есть смысл, безусловно, и прежде всего для самих жителей Белогорья, и для всей России, в более глубинном осмыслении и более широкой популяризации творчества этого выдающегося белгородца, который был и остается — в ряду с выдающимися земляками Г. Свиридовым, В. Клыковым, К. Воробьевым. Е. Носовым — вершиной духа и красоты на русской равнине.

Посланцем, выполнившим свое нелегкое поручение, расплатившись за всё своей трагической судьбой.

======

ПАМЯТНИК

                 На 70-летие со дня рождения художника Станислава Косенкова

Се, в бронзе замер ты, провидец Косенков,
в прозябшем свитерке на улице Попова —
Рождественки росток, остудою секом, —
на ход земной отсель глядеть всегда и снова.

По левую — базар, по правую — собор,
завязаны узлом в душе иль свет, иль темь их.
Но русский лишь тому понятен разговор,
кто в русском поле сам — и борозда, и лемех.

Нет, весь не умер ты! Сказали: стань и славь,
и ты взошел на столп — всецелая награда —
вознесен на века, как орден, Станислав,
близ Огненной дуги, на грудь у Бела града.

Пусть бражники нальют тому, кто недобрал,
пусть слабые, боясь, забудутся в постели.
А столпнику — стоять. Предтечею добра.
И вслушиваться в звук свиридовской метели.

21.10.2011



Источник: Информационно-аналитическое издание фонда исторической перспективы — интернет-газета «Столетие», 21.10.2016


На страницу Станислава Минакова

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022