СТАНИСЛАВ МИНАКОВ

ЛЮБИМЫЙ ЛЕСКОВ

И прижизненная судьба великого русского писателя Николая Лескова складывалась не гладко, вопреки общественному потоку (хорошо бы его иногда остановить!): писателя пинала и топила либеральная пресса и как «религиозного мракобеса», и как глядящего под «реакционным» углом на русскую «новую» (прости Господи!) жизнь (чего стоил лишь бойкот, объявленный критиком Писаревым писателю в 1865 г., к счастью, провалившийся). И уход его из жизни не был связан с такими трясениями в сердцах общественности, как кончины Достоевского и Толстого. И в советское время власть не знала, что же с ним поделать, по какому разряду определить: вроде и пишет о «народе», а такой религиозный человек да к тому же пишет ведь о русском народе, а нужно бы как-то вненационально, как-то бы интернационально. Вроде и 11-томник был выпущен, и издавались некоторые произведения Лескова массово, потому что он воистину всегда был любим и читаем именно что народом, а вот в школьную программу не вошел в объемах и подробностях, соразмерных другим нашим классикам.

Человек огромного дарования и немалых же творческих плодов, писатель Лесков словно чьей-то решительной рукой был выведен за рамки общего достояния во «второй ряд» писателей земли русской. Хотя более высокого ряда, чем тот, в котором перед небесной правдой стоит Лесков, и нет вовсе. Кто еще с такой пристрастностью, словно изнутри русской народной жизни, с такой вкусностью родной речи и остротой высказываний мог выражаться — творчески, любовно, но и весьма взыскательно!

Можно прислушаться к предсказанию того же Льва Толстого, что Лесков — писатель будущего. Хорошо. Но уже век прошел и с момента кончины самого Льва Николаевича, пережившего Лескова на 15 лет. Наше настоящее — то ли самое будущее, которое прозревал для собрата по перу Толстой? Настали ль времена, о которых столь возвышенно в 1926 г. воскликнул Д. П. Святополк-Мирский: «Лескова русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть».

К великому огорчению, вряд ли. Вроде бы и какие-то экранизации лесковских произведений были (первым вспоминается фильм 1971 года И. Авербаха «Драма из старинной жизни» по рассказу «Тупейный художник»), и яркую резонансную оперу написал в 1930-м Д. Шостакович по повести «Леди Макбет Мценского уезда», и кроме того, Лесков во множестве был проиллюстрирован хорошими художниками, среди которых Добужинский, Кузьмин, Кустодиев, Кукрыниксы и многие другие, в более близкие нам дни И. Глазунов (еще пронзительный, не подверженный гигантомании последующих «мистерий»), а также С. Косенков (заметивший в своем дневнике в 1980-х: «Лесков ближе всех стоит среди русских писателей к народу по духу своему…»).

В книге «Лесковское ожерелье» критик и литературовед Л. Аннинский «житийные» гравюры известного белгородского графика к произведениям Лескова назвал «черными досками Косенкова». Он пишет о Станиславе Косенкове, но слова эти важны нам и расширительно: «Он не играет с Лесковым, но как бы всматривается в него, словно в старинную бесценную реликвию. Поражает лицо Левши, открытое и доверчивое. И сам этот темноватый, лишенный всякого щегольства и заискивания перед современным зрителем, «старый» гравюрный стиль. Словно из-под трех столетий, из какой-то допетровской глубины встает эта истовая, двужильная и загадочная Русь пращуров. Так ведь и Лесков — оттуда». В гравюрах Косенкова обнаружилось, что и черный цвет может быть разным, настолько разным, что вмещает чуть ли не «всю гамму бытия земного». Столь же справедливо это наблюдение и для сочинений Лескова.

Но все же при всей массовости тиражей (былой, в советские времена, когда народ еще читал) остается устойчивое ощущение, что то самое «будущее», указанное Толстым, для Лескова в русской душе, увы, еще не настало. Настанет ли? Чугунный вопрос, к сожалению.

Вот резкое мнение Антона Чехова: «Такие писатели, как Н. С. Лесков, И. С. Максимов не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше, ни меньше, как скучного инородца. У петербургской публики, в большинстве руководимой этими критиками, никогда не имел успеха Островский, и Гоголь уже не смешит их...»

Лесков, в самом деле, в почти прямом смысле погиб от рук как мстительных редакторов-купюрщиков, так и критиков-либералов. Он скончался от стенокардии, приобретенной в столкновениях с недоброжелателями. Однако я бы уточнил актуальную болезненную мысль Чехова. Упрек Чехова нам впору отнести к самим себе, в первую очередь. Дело не в «инородстве», а точней, не столько в нем, сколько в характерах внутреннего устройства. Мы знаем немало примеров, когда и евреи создавали великие русские произведения: И. Левитан, Б. Пастернак и многие другие. Но, пожалуй, еще больше (именно статистически) примеров, когда русские становились «немцами» — буквально (немец, немой — не говорящий по-русски, «всякий иностранец»), то есть не понимающими и не любящими ничего русского. Начните хоть с императора Петра Великого, закончите нынешними «либералами», хотя нынче это всё в духовном смысле мелочь (правда, злобно-кусачая и, что противно, все еще заглядывающая в рот Европам и Америкам).

Жуть берет от понимания, что нерусская или антирусская ментальность просочилась в подкорку русским людям, русской молодежи. Но в деле сохранения нашего ментального кода нам никак не обойтись без великого русского писателя Николая Степановича Лескова, который родился 16 (4) февраля 1831 г., то есть ровно 180 лет назад, в селе Горохово Орловской губернии, у отца Семена Дмитриевича, выходца из духовенства, следователем выслужившегося в дворянство, и матери Марии Петровны, урожденной Алферьевой, из обедневших дворян.

Обычно наиболее знаменитыми произведениями Лескова называют «Леди Макбет Мценского уезда», «Тупейного художника», «Очарованного странника», «Запечатленного Ангела», «Левшу», «Однодума», «Житие одной бабы», «Воительницу», но, к сожалению, мало, очень мало знают хронику «Соборяне» и публицистический роман «Некуда», с «воспаленной злостью» живописавший (пусть и с художественными огрехами литературного дебюта), по слову Л. Аннинского, «углекислых фей» московского либерализма и «архаровцев» из петербургских радикальных общежитий начала 1860-х годов» (актуально и сегодня, не правда ли?). Роман этот сожрала не только либеральная критика того времени, но и доедала советская свободолюбивая «Литературная газета», он был переиздан, получается, лет через сто! Но, оказывается, актуальность удара не в бровь, а в глаз — никуда не девается. Этот заголовок, «НЕКУДА», впору уже лепить на всю нашу нынешнюю русскую жизнь: от быта до телевидения. Да и русская ли она, наша нынешняя жизнь?

Но то был первый роман Лескова, очень долго подписывавшего публикации фамилией Стебницкий. Совсем иное — вершинное развернутое полотно «Соборяне» (1867-1872), которому автор не сразу нашел жанровое определение — хроника, «вещь у нас мало привычная». Воистину — это попытка национального эпоса, замешанная на глубиннейших пластах русской духовной жизни, шедшая вразрез с понятными нам теперь сословными ментальными ценностями и особенностями, ярко явленными в творчестве других наших классиков, современников Лескова. И название у романа было поначалу поэтически-эпическое — «Чающие движения воды». Именно эта романическая хроника явила нам подлинно сложившегося Лескова, своеобразный плавильный тигель, в котором лексическое узорочье, анекдотические истории, бытовые зарисовки жизни Старгорода претворяются в русское скитание во времени — «у бездны мрачной на краю». Это было становление того самого Лескова, который живым кровяным током, текущим через него из отечественного прошлого, объективно пронизывает нашу жизнь, даже если мы ничего о ней не мыслим.

И — камушком в наш огород падает строка из дневниковых записей протопопа Туберозова, героя хроники «Соборяне»: «Начинаю замечать во всех значительную смешливость и легкомыслие, в коих доброго не предусматриваю».

Скончался же Н. С. Лесков 21 февраля (5 марта) 1895 г. и был похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища в Санкт-Петербурге. Но что знали бы мы о биографии Н. Лескова, если бы не его поздний ребенок, Алексей Лесков, который как один из основателей пограничной службы прослужил в Советской армии до генеральского чина, сохранил в блокадном Ленинграде биографическую отцову картотеку (но вынужденно бросил в морозы в растопку последний экземпляр рукописи собственного биографического повествования об отце; а предпоследний экземпляр канул в разбомбленном доме ленинградского издательства), прожил девять десятков лет, восстановив главный труд своей жизни и оставив его Русскому миру в двух томах — «Жизнь Николая Лескова по его личным семейным и несемейным записям и памятям» (первое издание вышло в 1956 г., через год после кончины А. Н. Лескова).

Если вы хотите проникнуться памятью и духом лесковской провинции, то поезжайте в Орел, на усадебной окраине которого, на высоком левом берегу р. Орлик еще в 1903 г. создан музейный комплекс «Дворянское гнездо». Здесь, по преданию, происходило действие известного романа Тургенева. Теперь это живописная часть города, литературно-исторический и ландшафтный заповедник. Место связано и с романом Бунина «Жизнь Арсеньева», и с рассказом Лескова «Несмертельный Голован». И дом-музей Лескова в Орле находится неподалеку от нынешнего «Дворянского гнезда». С 1974 г. в доме, в котором в 1831-1839 гг. жил Лесков («наш дом в Орле был на Третьей Дворянской улице…»), размещается экспозиция литературно-мемориального музея, владеющего самой значительной коллекцией лесковских меморий.

Между прочим, Лесков учился в той же гимназии, что и П. А. Столыпин, а также К. Д. Краевич, впоследствии автор учебника физики, который лет тридцать был основным во всех гимназиях, ее же закончил и В. А. Русанов, путешественник, прототип романа В. Каверина «Два капитана». Кое-кого из двоечников утешит сообщение о том, что два класса гимназии Лесков освоил за пять лет. Хорошо бы утешившимся оправдать и искупить собственную нерадивость результатами, аналогичными лесковским. Например: 11 июня 1981 г. на площади против здания гимназии, рядом с Михаило-Архангельской церковью, в год 150-летнего юбилея открыт памятник Лескову.

Так что на внешнем уровне отдания долга памяти, можно сказать, не все так плохо. Гораздо хуже — на внутреннем. «Сладок будешь — расклюют, горек будешь — расплюют», — говорила Коле Лескову бабушка Акилина Васильевна Алферьева. Пока что нам возразить этой мудрой женщине о ее внуке, похоже, нечего. Ведь Лесков по-прежнему не прочитан должным образом. А если прочитан, то как раз разумной недоброжелательной стороной, прекрасно понимающей, что не стоит сильно популяризировать «слишком русского» Лескова, что нет нужды его экранизировать. В самом деле: нам ведь проще жевать скоропалительную и безмозглую сериальную тележвачку. Для нас, увы, слова Льва Толстого все-таки сохраняют горькую правоту: Лесков — писатель и не нашего настоящего, а еще более отдаленного будущего. Долго ль осталось до того будущего, сограждане?


Источник: Информационно-аналитический портал «Русская народная линия», 16.02.2011


В качестве изображения писателя — портрет Н. С. Лескова работы В. А. Серова (1894)


На страницу Станислава Минакова

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022