ТАТЬЯНА ОГУРЦОВА

ЗАХОЛОДЬ
Рассказ

Моя бабушка сухая, длинноносая, голубоглазая.

— Спи, — говорит она, — опять нягода.

Я приподнимаюсь и чуть отодвигаю штору. Безлюдная деревенская улица. Разъезженный чернозём. Лужи в колеях. Дождевые круги на лужах. У соседей напротив зацветает около забора сирень. За забором сад, весь белый, туманный, непонятный, недоступный моей душе. А дальше теряются в дождевом тумане луг, река, меловые горы, лес на горах.

На часах полседьмого. Я встаю, одеваюсь и выхожу на крыльцо. Тотчас же ко мне под ноги бросается серая кошка. Трётся о ноги, мяукает, смотрит мне в лицо, задрав смешную усатую мордочку.

— Подожди, — говорю я ей, — рано ещё завтракать.

И вдруг чувствую, как к глазам подступают слёзы. Опять слёзы. Вчера вечером я сидела на этом крыльце и плакала, плакала, не могла остановиться. И было темно. И дождь стучал по навесу над крыльцом. И кошка жалась ко мне. И дождевые брызги вымочили нас обеих до дрожи.

Дождик сегодня мелкий. И куры его не боятся. Бродят по двору, по ярко-зелёной, ещё коротенькой траве. Во всех садах щебечут птицы. Им дождь нипочем.

А мне почём. Мне сыро, мне холодно, мне грустно.

Откуда-то со стороны одичавшего сада в конце деревни, а может, с луговых ракит слышится кукушка. Сначала слабо и тихо, потом всё громче и отчётливее.

— Кукушка-кукушка, через сколько дней я его увижу? — быстро шепчу я.
— Ку-ку, ку-ку, ку-ку.

Двадцать, тридцать, пятьдесят...

Дальше я не слушаю. Спрыгиваю с крыльца и бегу на огород посмотреть, принялись ли мои вчерашние помидоры.

Кошка бросается было за мной, но через несколько шагов, съёжившись, приседает, потом встряхивается и бегом возвращается под навес.

Я иду мимо мокрой, остро пахнущей смородины, мимо лука, мимо морковки, мимо большого чёрного лоскута ещё не взошедшей картошки.

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку... — преследует меня беспечный голос, пока полевой ветер не сносит его к лугу, к реке, к меловым горам.

Среди чёрного, яркого, свежего и чистого в своей черноте огорода возвышаются несколько цветущих яблонь. Бело-зелёные, нарядные, торжествующие. Я никогда не думала, что от слёз так трудно удержаться. Невозможно.

С помидорами всё в порядке. Стоят как солдатики. Я возвращаюсь в дом.

— Принялись, — объявляю с порога.
— Конешно, примутся, — рассудительно говорит бабушка, — захолодь.

Да, захолодь. Какая долгая в этом году весна. Какая переменчивая. Какая красивая. Какая трудная.

Слёзы душат меня. Я разворачиваюсь и снова бреду на огород. На этот раз иду по меже вверх, туда, где начинается колхозное поле. Оно молодо и зябко зеленеет.

Здесь ветер. Он бросает в меня горстями мелкие дождевые брызги. Они тихо шелестят по моей куртке. Я иду по дороге и плачу. Я даю волю слезам. Вернее, они отнимают у меня волю. Они гнут меня. Они застилают мне свет.

Почему я плачу? Отчего? Оттого, что он далеко? Что он чужой? Оттого, что люблю его? Люблю ли я его? Если нет, то что же это такое? Одиночество? Нервы? Но и раньше было одиночество. И раньше были нервы. Но я никогда не думала, что может быть такая боль. Мне больно. Мне очень больно. Я плачу от боли. И вся эта долгая, переменчивая, прекрасная весна, цветы, птицы — всё это существует только для моих глаз и ушей. Душа моя ничего этого чувствовать не может. Для неё всё бессмысленно. Она слишком болит. В моих слезах нет уже отчаяния, как месяц назад. Я смирилась со своей болью, но ещё не научилась терпеть её без слёз.

Я сушу лицо уголком косынки. Но это бесполезно. Слёзы льются просто ручьями. Откуда у меня столько слёз? Какие они горячие. Дождь усиливается. От дома что-то кричит мне бабушка. Я торопливо вытираю лицо ладонями, платком, подкладкой куртки. Иду назад.

Неожиданно в сыром воздухе появляются какие-то новые звуки. Мелодичный далёкий гул и лёгкий долгий перестук. Там, за лугом, за рекой, за меловыми горами и лесом — железная дорога. Как далеко слышно! Я смотрю на затуманенную гору и, напрягая слух, стараюсь определить, куда идёт поезд. В ту ли сторону, где живёт он? Хотя какая разница, если не в ту сторону, то из той стороны. Я слушаю поезд, и мне делается немного легче, как будто наша невозможная встреча становится ближе.

Я долго пережидаю дождь, сидя на высокой табуретке у кухонного окна, стараясь ни о чём не думать. Когда немного прояснивается, беру вёдра.

— Куда ты? — вскидывается на звон железа задремавшая бабушка.
— За водой.
— Што ты? Нельзя говорить «за водой», надо говорить «по воду».
— Почему?
— Знаешь, куда за водой можно уйти?
— Куда?
— Туда, что и не вернишься.

Уйти и не вернуться. Может, это самое лучшее. Но куда уйдёшь, куда? Кто и где спасёт и вылечит душу? Я иду по воду. Колодец глубокий. Над ним растут фруктовые деревья. И, когда я достаю ведро, на воде плавают бело-розовые лепестки. Я легко стряхиваю их ладонью. Но сверху летят новые. Они сыплются в вёдра, мне на волосы, на плечи, а один садится прямо на протянутую ладонь. Он прохладный, сырой, тяжеловатый.

Дома меня ждёт чай с вареньем. Варенье смородиновое, перебродившее. У моей бабушки все варенья «пьяные». Бабушка всегда экономит сахар, которого у неё предостаточно. Эта странная жадность вовсе не странная. Это отзываются в бабушкиной душе все голоды её жизни, все страхи и обиды. А я неприхотлива, я привыкла к «пьяным» вареньям. Иногда мне даже нравится. После чая я прошу:

— Бабушка, погадай мне.
— Грех ета. Я уже старая. Нельзя мне, — отнекивается бабушка.

Мне неудобно и жаль настаивать, но она вдруг передумывает и берёт карты.

— Любишь ты трихвеного короля. Очень любишь. Плачешь из-за его. Но усё зря.
— Что значит зря?
— Ну зря, вот что. Попусту.
— Да почему же?
— Не знаю, — вдруг сердится бабушка, — забыла я усё.
— Бабушка, а он? Что же он?
— Не знаю. Забыла я. Старая я уже, — и мешает карты.

Я отхожу. Некоторое время мы молчим. И на меня опять начинает накатывать. Я глубоко вздыхаю и жмурю глаза, чтобы задержать новые слёзы.

— Чего ты вздыхаешь? Ета не судьба, — сурово говорит бабушка.
— Откуда ты знаешь, бабушка?
— Когда судьба, так ты от его бегишь к своим воротам, а он уже зли ворот. Вот судьба. Бывалоча, Роман…

И умолкает. Романом звали моего деда, пропавшего без вести в сорок первом году. Его портрет висит у бабушки над кроватью. Красивый, черноволосый. Сжатые губы. Глубокие светлые глаза. Твёрдый взгляд. Как она пережила? Как она выжила без него?

Я снова иду на огород. Досаживаю помидоры. Кое-где дёргаю траву. Потом возвращаюсь в дом, топлю, варю обед, мою пол, нахожу ещё какие-то дела. Кручусь целый день. Забыться не забываюсь, но устаю. И засыпаю рано.

Просыпаюсь уже ночью, оттого что бабушка пытается протиснуться между столом и моей кроватью к окну.

— Что такое? — спрашиваю я.
— Да месяц.

Штора на окне задёрнута неплотно, и в комнату вламывается голубым бруском яркий лунный свет.

— Закрой окно. А то месяц лучами голову разобье.

Я задёргиваю штору. Бабушка ложится и через несколько минут засыпает. А у меня сон пропадает совершенно. Голова и в самом деле какая-то странная. Я чувствую беспокойство. Мне хочется на улицу, на лунный свет.

Я тихо встаю и, прямо на рубашку накинув куртку, выхожу из дома.

Весь двор залит голубым. Небо ясное, звёздное. Холодно, но почему-то чувствуется, что завтра будет солнце, завтра будет тепло. «Завтра кончится захолодь», — думаю я. И вдруг осознаю, что начинаю надеяться на что-то. Это так нелепо, что я усмехаюсь. Я улыбаюсь, а в глазах сухость и резь от дневных слёз.

Я тихо прохожу по двору и открываю калитку. По всей улице ни огонька. И всё в лунном свете.

— Мяу, — тихо и вопросительно произносят за моей спиной.

Я оглядываюсь и вижу на заборном столбике нашу серую кошку. Её симпатичная, милая морда обращена ко мне. Я протягиваю руки — иди сюда. Кошка переступает по столбику передними лапами, подаётся ко мне, потом отступает.

— Ну сиди там, — говорю я, закрываю калитку и иду спать.

Утром бабушка отвешивает все окна, и долгожданное солнце врывается к нам в комнату. Мне не хочется вставать. Я чувствую себя разбитой, но спокойной.

— Чай готов, — объявляет бабушка и, поджав губы, укоризненно смотрит на меня. — Васечкина корова чуть не промашировала по нашему городу, а ты усё спишь.

Я представляю себе соседскую бело-шоколадную корову марширующей, и меня разбирает смех. Бабушка смущённо улыбается, а потом и сама закатывается, как девчонка.

Я вскакиваю и выбегаю на крыльцо. Как весело во дворе! Одуванчики. Такие большие, такие жёлтые, такие пушистые. Кошка спит на солнечном подоконнике. Воробьи безнаказанно скачут вокруг и чирикают. Где-то в конце улицы, в чьём-то саду, поёт соловей. Издалека слышится кукушка.

Что же я? Горюю? Да. Болею? Да. Надеюсь? Да!

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку...
— Кукушка, кукушка, сколько лет мне ждать счастья?

Замолчала. Ни звука. Что это значит? Я никогда не узнаю счастья? Или оно рядом, совсем рядом и очень скоро явится, и года ждать не придется?


Источник: Журнал «Звонница» (Белгород), № 22, 2014


На страницу автора

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022