ОЛЬГА ИСТОМИНА

Я ВЫРОС ТАМ, ГДЕ СОЛОВЕЙ ПРОСЛЫЛ…

«Февраль! Достать чернил и плакать…» Вспоминая белгородского поэта Николая Гладких, непременно вспоминаю и эти строки столь любимого им Бориса Пастернака. И для того, и для другого этот месяц стал особым в судьбе. Борис Леонидович родился в феврале, а Николай…

Когда два года назад мне сообщили: умер Коля Гладких, я просто не поверила услышанному. Да и как было поверить, если буквально на днях видела его на юбилее Игоря Андреевича Чернухина совершенно здоровым. А потому решила, что «печальная весть» — очередная мистификация самого Николая (сколько раз слышала от него: «Вот умру завтра под забором…»), и даже пошутила: «Ах, люблю я поэтов, забавный народ!..». Шутка оказалась неуместной. Николай Гладких действительно умер в неполные сорок восемь лет. Молодой, ироничный, европейски образованный, непредсказуемый, наделённый столькими талантами и так безалаберно распоряжавшийся ими.

Он родился 5 октября 1952 года в селе Разумное Белгородского района в самой обычной семье, а стал… полиглотом. В совершенстве знал пять языков. Учился в Харьковском университете, позже — в Лейпцигском, где начинал когда-то Гёте, чьи стихи Николай знал в совершенстве, предпочитая всем переводам подлинники самого гениального романтика и философа. После окончания университета несколько лет жил и работал в Германии. В 1984 году вернулся в Белгород. Преподавал в педагогическом институте, потом ушёл в школу, вернулся на кафедру и снова ушёл, работал переводчиком… Переводы давали возможность хоть как-то существовать материально, поэзия — хоть как-то жить. Именно «хоть как-то», поскольку, мне кажется, последние годы он не столько жил, сколько балансировал между бытием и уходом. И посмертная книга стихов «Когда от слова веет холодом», вышедшая недавно в издательстве «Крестьянское дело», но почти полностью подготовленная им самим два года назад, ещё раз утвердила меня в этих предположениях.

Если первый сборник «Царевна, спящая в груди» можно назвать гимном Любви (ушедшей, настоящей и будущей), то второй сборник полон совсем иного ожидания.

Непредсказуемым Николай был в обычной жизни, в творчестве же совсем наоборот. Многие его поэтические предсказания сбылись почти с физической точностью.

…Умру от коньяка я,
Когда на сердце бед почувствую запас.
Я в сотый раз умру, как нищий и калека,
Как Пушкин умирал, тая в себе картечь.
Прилягу на снегу по праву человека.
Прилягу насовсем, где захочу прилечь.

Он «прилёг» на пороге родного дома в Разумном. Сердце, переполненное бедой, столь свойственной русским поэтам, остановилось, исчерпав свой запас прочности. И был снег, и пушкинский февраль, и душа, наконец, вознеслась к Престолу Всевышнего, к Которому он так часто взывал в своих стихах, перед Которым исповедовался и каялся, моля о терпении, любви и гармонии, называя себя то шутом, то космополитом. На самом же деле был и остался странником, заблудившимся во времени:

«Я на старую Русь опоздал и уже не дойду в молодую…»


Источник: «Белгородские известия», 15 февраля 2002 года



Наталья Дроздова, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2016