ВЛАДИМИР КАЛУЦКИЙ

ПАМЯТНИК ПИСАТЕЛЮ


В селе Хлевище, на Родине писателя Николая Рыжих, установили его памятный бюст. В безумные времена, когда памятники воздвигаются далеко не писателям, случай с Николаем Прокофьевичем — явное исключение. И тем оно значимее и приятнее.

Я познакомился с ним через подзатыльник. Подзатыльник мне влепил Николай Прокофьевич в Курске, на семинаре, где меня принимали в Союз писателей. Я не ходил на занятия, все дни провалялся в номере гостиницы, читал «Одиссею капитана Блада» Сабатини. Я не верил, что в Союз меня, сочинителя из захолустья, примут. А они приняли.

Ну, вот Николай Прокофьевич подзатыльником меня и поздравил. И добавил, что ещё и пинка даст, если я с прежним легкомыслием буду относиться к своим способностям.

Мне в ту пору было немногим за тридцать, Прокофьевичу — почти шестьдесят. Конечно, я тут же начал узнавать — кто этот дядька со шкипреской бородкой, что позволяет себе запанибратские вольности? На меня глянули с укоризной:
— Как? Пробраться в писатели и не знать — кто такой Рыжих?!

И тут же я был посвящён в узловые завязки его биографии. Уроженец села Хлевище, что в Алексеевском районе. Сначала морской офицер, потом моряк торгового и рыболовного флота. Был приписан к Камчатке. За время службы написал несколько книг, принят в Союз писателей СССР и получил пару крупных литературных премий. В данное время продолжает серию книг о море. Они так и называются — «Синее море», «Студёное море», «Штормовое море»... Недавно возвратился на Белгородчину, где, как офицеру северных широт, ему предоставили однокомнатную квартиру.

В общем, имел право человек припечатать меня к творческому союзу широкой морской ладонью.

А дальше случилось так, что мы сошлись с Николаем Прокофьевичем на почве обоготворения малой Родины. Его путь из Белгорода в Хлевище всегда лежал через мой Бирюч, и он часто задерживался у меня на несколько дней. Когда приезжал — сам спешил на кухню. Минуту спокойно смотрел на мою жену, а потом говорил хрипотцой, так ему присущей:

— Шурка! Ну, хто ж так картохи чистя? У тибе ж у шкорку уходя половина. Если б на корабле — ты б усю команду голодом заморила.

Сам брал нож и очень аккуратно, словно алмаз огранял, делал из клубня настоящий бриллиант. Он всегда у меня говорил по-деревенски,и явно наслаждался возможностью выговориться. Вообще только человеку с большой фантазией при первой встрече пришло бы в голову называть Николая Прокофьевича писателем. Мужик. Кряжистый, бородатый, косноязычный. Хлевищенский однодворец, внук полного Георгиевского кавалера.

Но когда он принимался читать главы из новой повести «Федины лапоточки» — ты забывал, кто перед тобой. Голос, язык, смысл повествования уводили тебя в тот простор, где именно народные приметы поднимаются до уровня сотворчества с Господом.

Белгорода Николай Прокофьевич не любил. Шли девяностые — годы безденежья и ненужности. Чтобы не голодать, Рыжих таскал на горбу стеклянные банки с нашего консервного завода. В эти банки в Хлевище ему закручивали домашние соленья-варенья, и писатель Рыжих продавал их в том же Белгороде. Мне с горечью признавался:

— Я ведь не бестолочь какая. Поехал в Алексеевскую районную газету «Заря». Думал — редактор хоть на полставки, хоть на четверть ставки возьмет. Не взял. А в последнее время вообще передо мной двери закрывают. Боятся, что я лучше них писать буду.

Я хорошо понимал Николая Прокофьевича. В то же время то же самое происходило и со мной. И если Рыжих хоть на стеклянных банках выживал, то у меня и на такое талантов не было.

И спасался Прокофьевич писательством. Он заканчивал «Светлое море» и вплотную занялся рукописью повести «На карте района». Он её по моему совету позже переименовал в «Федины лапоточки».

Повесть напечатана в «Роман-журнале 21-й век». Это удивительное повествование, оно уже читается словно под звучание народных наигрышей. Здесь — энциклопедия русской деревни ХХ века. И когда в области ведутся разговоры о краеведческой и патриотической литературе — я могу подсказать: более русского и более познавательного материала, чем книга Николая Прокофьевича Рыжих «Федины лапоточки» на свете просто нет.

Он курил трубку и очень любил чай. Табак и пригоршню чаю на заварку всегда возил с собой. Часто они смешивались, что писателя ничуть не смущало. Поэтому дымок от его носогрейки иногда отдавал цейлонским настоем, а чай попахивал никотиновым дымком — это его не смущало. Он всё делал сам.

И вот теперь Николай Прокофьевич Рыжих вернулся к нам бронзовым изваянием. Вспоминаю, как однажды спросил Прокофьевича, хотел бы он за свои труды увековечения в камне. Он просто, как о деле пустяковом, ответил:

— Я ж не Ленин. Надо дюже много беды натворить, шоб табе памятник подняли. Слава Богу, я зла никому не чинил. Мне простого хряста на могилке хватя.

Так и вышло. Похоронен Николай Прокофьвич далеко от Белгородчины, под простым православным крестом.

А на Родине теперь есть ему памятник. Он уже тем знаменит, что прославил Белгородчину как край, где монументы иногда ставят и достойным людям...

2017

Источник: «Голос Белогорья»

На страницу Владимира Калуцкого

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017