ВЛАДИМИР КАЛУЦКИЙ

ГИПЕРБОРЕИ
Роман в трех книгах
Из журнала «Звонница» № 3 2002

Книга первая

                  Локализация гиперборейцев, как и
                  каждого мифического народа,
                  очень запутанна и неопределенна
                                               Академик Б. Рыбаков

БЕЛЫЕ СОБАКИ ЛАТОНА

1.

Большая белая собака бежала рядом.

Угольщик Гон Аюк катил нагруженную тележку по булыжнику и мысленно бранил жену Юлу: приспичило же ей разжигать очаг среди ночи! Хотя горячая вода в жилище и впрямь нужна, потому что невестка Аа могла вот-вот родить.

Угольщик стучал деревянными башмаками по гладким камням булыжника, а колеса тележки постукивали, вразнобой отдаваясь через ручку в локтях. Ночь стояла холодная, но уже по летнему звонкая, гулкая. Белесое небо без звезд уже налилось молочной туманностью и совсем скоро должно выскочить из-за сопок круглое желтое солнце.

Гон Аюк толкал тяжелую тележку и посасывал короткую трубку-носогрейку. Гон Аюк не торопился: впереди целый долгий день хлопот по дому и сладостное предчувствие вкуса березовой водки, которую жена угольщика приготовит сегодня, тоже грело душу. Ведь скоро невестка Аа родит внука. А третий сын угольщика Кон кодню летнего солнцестояния уйдет в солдаты.

Угольщик толкал тележку, но скоро благостное его настроение сменилось тревогой. Противный, низкий, постукивающий звук с небес заставил его остановиться. Он поднял голову и увидел, как с запада к его селению по небу медленно скользили темные крестики. Это плыли худолеты деспота Делоса. Там, на Архипелаге Делоса явно готовились к войне с Гипербореей. И такие пролеты в небе случались теперь почти каждую ночь. Видимо, Делос из поднебесья изучал страну Гипербореев затем, чтобы завладеть ею. Значит — быть большой войне. Им все равно, что у угольщика невестка вот-вот родит, сын Кон готовится стать солдатом, а там, далеко, на границе с Архипелагом, близнецы угольщика Бус и Кес уже охраняют границу на своих механических колесницах.

Худо дело, думает угольщик. Совсем худо. Он толкает тележку и в посветлевшем воздухе уже хорошо видно, что дым из его трубки из сизого превратился в черный.

Поселок еще спит, и худолеты над его крышами проплывают дальше. Туда, где уже загасил ночные огни главный город гипербореев Косма.

Но гул худолетов будит поселок, застучали его калитки, а на пороге собственного дома встречает угольщика жена Юла:

— Поторопись, хозяин, — говорит она, — наша невестка Аа уже принесла нам младенца — девочку Лею — и наш сын уже пошел на майдан, чтобы всему поселку простучать в чугунное било радостную весть: одним человеком в поселке стало больше. Дадут боги, — добавила женщина, — и наша девочка станет Хранительницей Духа, ведь нынче о своем преемнике сообщит Хранитель Агай.

И обрадованный угольщик враз забыл про худолеты Делона. Березовая водка — вот что нужно было теперь гипербореям!

2.

Дежурный по Генеральному штабу, хлыщеватый старший лейтенант с петлицами летчика внимательно просмотрел удостоверение Ореста Матвеевича.

«Главный редактор журнала «Форпост» О. М. Личугин. Действительно по 31 декабря 1941 года.»

— Гм…Товарищ Личугин, я доложу о вас в кадровый отдел, назовите только причину вашего посещения.

Орест Матвеевич наклонил голову и посмотрел на офицера поверх очков:

— Молодой человек, мне нужно к самому генералу Жукову. Дело чрезвычайной государственной важности, и оно не терпит отлагательств.

— Но у генерала армии оперативное совещание. Там командующие округами, начальники служб тыла. Ждать придется долго. Может, все-таки, к кадровикам?

— Молодой человек! — редактор от нетерпения даже притопнул (впрочем, сам слегка испугавшись своей настойчивости), — я требую встречи с генералом Жуковым!

Дежурный дернул плечами:

— Ну хорошо. Ждите.

Орест Матвеевич опустился на жесткий кожаный диван в коридорчике. Мимо беспрестанно сновали военные. С простенка в торце коридора глядел на них с портрета нарком Тимошенко во весь рост, в парадной форме, с шашкой. «Как государь император», — усмехнулся про себя Личугин и тут же испуганно посмотрел по сторонам. Кто его знает, может, тут и мысли умеют читать? Вон сколько людей бесследно исчезло отсюда в последние годы. Вроде бы просто так, за пару безобидных фраз.

…Часы в противоположном от Тимошенко конце коридора пробили уже и десять, и одиннадцать, и двенадцать. Орест Матвеевич машинально теребил в руках папку желтой кожи и уже жалел, что не пошел с нею в Наркомат внутренних дел. Сдерживало пока лишь то, что редактор питал личную неприязнь к Лаврентию Берии. На недавнем приеме в Кремле по случаю первомайских праздников бестактный горец стукнулся с редактором фужерами и сказал, гортаня:

— Еще раз напишешь, что на Кавказе в горах сыро — я твой журнал закрою. Всесоюзная здравница, понимаешь, а ты клиентов отпугиваешь!

И медленно так, с потягом, высосал весь фужер, не сводя маслянистого взгляда с редактора.

«Нет, подожду уж лучше Жукова, — подумал редактор и усмехнулся горестно, — хотя хрен редьки не слаще». Он припомнил при этом рассказ одного знакомого писателя о том, как бездарно генерал Жуков на Халхин-Голе кинул под пулеметы конницу. Кавалерийскую бригаду положил, чтобы посчитать, сколько же на этом участке пулеметов. А потом спокойно и без потерь накрыл их пушками. Хотя ежу понятно, что воевать такой ценой — себе дороже.

Секунды мерно капали с часов, и Личугину показалось, что лицо наркома на портрете стало откровенно насмешливым. «А вот и пусть! — упрямо подумал редактор, — хоть заночую тут. Надо же эту чертовщину с рукописью распутывать».

Дверь приемной начальника Генштаба распахнулась и из нее начали выходить генералы. Почти все бритые под ноль, крепкие, как желуди. В новеньких френчах и галифе, они походили на патроны из одной обоймы. Ореста Матвеевича знали почти все, здоровались за руку. Со многими редактор встречался еще на гражданской, где сам был комиссаром. Потом о многих писал очерки и прославил их на всю страну.

Таким же гладкоголовым, из той же обоймы, был и генерал Жуков. Крепко пожал руку, коротко спросил:

— Ко мне?…Я лишь загляну в аппаратную, а потом уделю вам десять минут.— И застучал по коридору, свернув за угол. Дежурный подошел, покачал головой:

— Начальнику Генштаба даже перекусить некогда. Только позвонили: на прием к нему просятся журналисты из «Правды». Им не откажешь, а вам опять придется подождать.

И впрямь со стороны лестницы в коридор поднялся военный с петлицами бригадного комиссара. Старый знакомый Личугина, заведующий политическим отделом газеты Иван Меркурьевич Сухов. Пожали руки, Сухов спросил, присаживаясь рядом:

— Какими судьбами, Орест Матвеевич?

— …М-м…Собираю вот материалец для новой повести о войне. А в этом деле без помощи Георгия Константиновича, сами понимаете, никак. Жду вот…А вы, Иван Меркурьевич?

Сухов стукнул ладонью по планшетке на коленях:

— Велено согласовать с Генштабом текст Заявления ТАСС. Время-то, сами чуете, какое? Некоторые торопятся чуть не войну объявить немцам. Вот и надо остудить горячие головы.

Появился Жуков. За руку поздоровался с Суховым, извиняясь, улыбнулся Личугину:

— Не серчайте, Орест Матвеевич. Вы войдете следующим.

Сухов вышел из кабинета буквально через пару минут. Но тут начальник Генштаба опять поспешил в аппаратную, потом его срочно вызвали в Кремль и надевая плащ, Георгий Константинович придержал шаг, рукой на плече осаживая Личугина
обратно на диван:

— Придется еще подождать… А, может, встретимся завтра, Орест Матвеевич?

Редактор опять встал, почти срывая голос, сказал:

— Нет, нет. Георгий Константинович! Дело исключительной важности. Если потребуется — я прямо тут и заночую.

— Ну, не горячитесь вы так…Что, чуете на хвосте погоню?…Тогда сделаем эдак: едемте со мной, а по дороге расскажете, с чем пришли.

— По дороге не получится, разговор предстоит обстоятельный. Вы правы — и опасный.

— Тогда так, — генерал окликнул дежурного, — проведите редактора в мою приемную и не выдавайте его ни по чьему требованию… Я правильно распорядился? — спросил Жуков Личугина.

— Видимо — да.
— Ждите, я постараюсь скоро.

И ушел по коридору, на ходу застегивая плащ. По высоким окнам здания Генштаба стекали полосы июньского ливня.

3.

Младший политрук Савелий Лепота перекинув в другую руку тяжелый чемодан, взял под локоть жену:

— Не робей, Зина, мои старики хоть и суровые, но добрые. Да тебя с дочкой они боготворить будут!

Зина, располневшая блондинка с грудным ребенком на руках, говорила, осторожно обходя лужицы:

— Тебе хорошо Саввушка, ты уедешь сегодня обратно на границу, а я останусь с чужими людьми…

Политрук грохнул чемодан прямо в лужу:

— Ну, какие они тебе чужие? Это же мои родители!
— Старо-ве-ры… — почти простонала жена.

— Да, староверы, — согласился политрук. Но они дедушка и бабушка нашей дочери, уживетесь. Не могу же я тебя в гарнизоне оставлять. Сама знаешь, что там уже во всю порохом пахнет. Слышишь — опять!

Низкий гул возник в небе и теперь он рос, заполняя пространство. Савелий поднял голову и увидел, как с запада четырьмя тройками высоко в небе шли немецкие самолеты.

— Вот видишь. — указал он жене на небо.— Тут Псковская область. Почти глубинная Россия, а они летают, как над Баварией. Неспроста это, Зина. Бить бы их надо, да вот нельзя, Сталин не велит…Ладно, Зина, ступай себе. Видишь — вон дом о пяти окнах с зелеными наличниками. Там и живут мои родители. Давай только в лавку зайдем, посуду какую-никакую купим.

— Это зачем? — не поняла Зина.
— Ну. Ты же у меня атеистка. Родители своей ложки тебе не дадут.

Зина остановилась и заплакал:

— Да не пойду я к этим дикарям!…

Политрук подтолкнул ее:

— Ладно тебе с посудой… Вон они, родители, у калитки стоят, встречают. Ну, смелее, мать, а то уже весь поселок на нас смотрит.

Зина вытерла ладошкой слезы и тоскливо поглядела кругом. Крытые тесом бревенчатые дома, высоченные сосны и крестики самолетов, уходящие за их вершины.

4.

Лаврентий Павлович Берия заправил за ворот бумажную салфетку и отделил от куриной тушки сочную ножку:

— Автора нашли? — спросил он, откусывая мясо и урча по кошачьему от удовольствия: — Автора вычислили, спрашиваю?

Молодой офицер с глубокими залысинами стоял, опустив руки по швам, и молчал.

— Не нашли… — Берия взялся за другую ножку. — А скажи мне, любезный капитан госбезопасности, зачем нас содержит на службе государство? Копию рукописи мы получили еще вчера вечером, уже много часов прошло. Редактор Личугин отсиживается сейчас в приемной Жукова. Значит, с книгой Георгий непременно познакомится. Поверит ей или нет — это еще вопрос. Но выводы из книги сделает, я его знаю. Мы же всему написанному в книге верим, а потому нам дозарезу нужен автор. Оресту Личугину известно, кто написал эту книгу?.

— Возможно, — ответил капитан и покрылся липким потом.

— Будем исходить из того, — Берия потянулся к бокалу, — что Орест Матвеевич автора знает. Вывод: редактор из кабинета Жукова должен попасть…

— В кабинет к вам, — подсказал капитан.
— Не-е-ет! — Берия погрозил жирным пальцем, — Редактора нужно проводить к хорошему следователю. Скажем, к Фриновскому, знатоку интеллигентских душ. Орест Матвеевич до поры не должен знать о моей осведомленности в этом деле. Само собой, капитан Полетика, ищите автора и по другим каналам. К вечеру этот чертов писатель-пророк должен быть нам известен! Тебе понятно, что произойдет в ином случае?

— Так точно, товарищ нарком!

Брезгливо морщась. Берия отер пальцы салфеткой, полностью вытянув ее из-за ворота:

— Да речь не о тебе, дурак. Одним капитаном больше, одним меньше — разницы нет. Беда, коли эта рукопись попадет в другие издательства…Кстати, когда я получу третью часть рукописи?

Капитан вскинул к лицу руку с часами:

— Через час-полтора. Как только снимем текст с копировальной бумаги.

Ожил телефон прямой связи.

— Слушаю, — Берия с бокалом в одной руке снял трубку. Потом небрежно кивнул головой, удаляя капитана. Уже уходя, тот услышал у себя за спиной.

— Коба, я уверен, что в Генштабе у нас завелась измена…Да, немедленно еду с фактами, Хозяин.

5.

В редакцию верхососенской районной газеты «Сияние коммунизма» пакет с правительственным письмом доставили самолетом У-2 уже к исходу дня. Самолетик подпрыгнул на выгоне за церковью и уткнулся пропеллером в землю. Низенький широкоплечий летчик выбрался на крыло и его очки, поднятые кверху, казались большими глазами, вылезшими на лоб.

— Ну-ка, дружно! — велел он набежавшим пацанам и налег всем телом на заднее крылышко самолета. С гиком, криками и сопением самолетик опустили на заднюю слегу, гнуто торчавшую вместо колеса. А летчик принялся проворачивать пропеллер за лопасти.

На дрянной плоской мотоциклетке подъехал лейтенант Полетика, районный уполномоченный НКВД. Худющий, с лицом язвенника, лейтенант просмотрел у летчика личные документы, потом принял пакет для редакции.

— На словах велено добавить, что пакет надо вставить в завтрашний номер газе-
ты, — сказал летчик, опуская очки на глаза и готовясь лететь обратно.

— Учи давай, — буркнул Полетика и скептически поглядел на подвернутую лопасть:— Ведь не полетит?

— А куда денется! — весело крикнул летчик и поманил пальцем крепенького паренька из добровольных помощников: — Ну-ка, призывник, крутни за лопасть!

Малый подбежал, рванул погнутую конечность винта. Двигатель взревел, но звук его был похож на визг прирезываемого поросенка. Скоро все это переросло в пронзительный свист, с ним самолетик пробежался по выгону все быстрее и быстрее и скоро, к изумлению лейтенанта, оторвался от земли. «А брат трепался, что у кукурузника винт деревянный!», бог знает почему подумал особист, следя, как самолетик зигзагами двигался по небу и подчас казалось, что он даже пятится назад. Но вот свист его стал стихать и невероятный летун исчез за Казенным лесом.

Лейтенант поехал в редакцию. Иван Афанасьевич Праведников, редактор «Сияния коммунизма», только что закрыл кабинет и теперь перед зеркалом в коридоре (темный овал в витой дубовой раме — продукт экспроприации) разглаживал аршинные усы. Мурлыча под нос «Полюшко по-о-ле», он выдернул длинную седую волосину и в зеркале у себя за спиной увидел входящего лейтенанта. Мигом в голове у редактора вспыхнул вопрос: «За что?» Он с ужасом вспомнил частушку, что спьяну спел в субботу в баньке у кума: «Ой, калина, калина, нос большой у Сталина, больше чем у Рыкова и у Петра Великого». Но, заметив засургученный пакет в руках особиста, поуспокоился, значит — по службе пожаловал, сочинитель от органов.

— Задержитесь-ка, Иван Афанасьевич, — лейтенант уважал редактора как бывшего кавалериста, однополчанина отца. (И еще, добавлю, потому, что сам сочинял и считал себя причастным к литературному цеху. «Люблю я родину свою И Сталина люблю, За них сумею пасть в бою И здесь про них пою». Редактор, правда, этих стихов не напечатал из-за слова «пасть». «Медвежья, что ли?»). — Пакет велено вскрыть немедленно, распишитесь-ка вот в сопроводиловке.

Редактор достал из кармана толстую чернильную самописку — зависть заведующего отделом пропаганды райкома Ашота Сукасяна — и сделал красивый росчерк в открытке. Потянулся к серому пакету, но Полетика надломил сургуч сам. Пальцем поддел уголок конверта и пальцем же распустил его, словно сделав рваную рану. Конверт сунул в свою планшетку, по-командирски болтавшуюся на длинном ремешке на боку, белый лист письма взвесил на руке:

— Тяжеловато…

Редактор уже открыл кабинет, прошел к заваленному бумагами длинному столу, расческой прошелся по усам, по жиденькой прическе:

— Не тяни, давай.
— Не спешите, — остановил редактора Полетика, — тут написано: начальникам управлений НКВД, потом членам бюро партийных комитетов, и только потом — редакторам городских и районных газет.

— Ты предлагаешь сейчас. в разгар работ на полях, да еще и вечером, собирать членов бюро? Тогда отложим все назавтра.

— Это не я предлагаю. Это Москва и лично товарищ Молотов, нарком иностранных дел, предлагает. Вот и подпись его.

— Не понимаю! — редактор сел на служебное место, снял трубку черного аппарата:— Так почему же они прислали пакет в редакцию, а не в райком?…звоню первому.

— Правильно, — лейтенант оторвал глаза от текста и хлопнул ладонью по столу, за который за минуту до того сел без приглашения:— Значит, правильно я посадил цыганского барона Дуфуню.

— За что? — не понял редактор, задержав на весу руку с телефонной трубкой.

— Да. Посадил, — подтвердил лейтенант. — И семерых еще студентов нашего техникума. Он, черномазый, доказывал им, что скоро начнется война с немцами.

— А они?

— А они слушали! — повысил голос лейтенант. — А это явная провокация. Читайте вот — и он протянул-таки редактору письмо. Редактор опустил трубку и в тот же миг телефон зазвонил сам, рассыпая трель по кабинету и показалось, что она даже горохом рассыпалась по полу. Редактор порывисто схватил трубку, прижал к уху:

— Денис Антонович, я на службе, слушаю вас!

— Это я тебя слушаю, ваше сиятельство! (журналистов газеты, из-за ее названия, сиятельствами по иронии называли) — голос в трубке был резок и отчетлив, лейтенант тоже хорошо слышал первого секретаря райкома. — Почему не сообщаешь о письме?

— Да вот только к аппарату потянулся, а вы меня опередили…
— Читай, — велела трубка.
— Не понял?— ответил редактор.
— Статью, говорю, читай, не стихи же нашего пинкертона. «Ну, я ему припомню» — обиделся на первого секретаря лейтенант, словно камешек спрятал за пазуху. А Праведников пробежался глазами по тексту и сказал в трубку:

— Тут велено — в присутствии членов бюро…
— Я тебе и член, и бюро, — перебил его Денис Антонович, — читай, говорю, что там за спешка?

«Нарушает директиву центра о работе с секретными материалами» — цепко закрюковалось в голове у лейтенанта, а редактор, кашлянув, начал читать громко, под Левитана:

— «Заявление ТАСС», — и по мере того, как читал, лицо редактора словно разглаживалось, молодело, усы по тараканьи расползались, выходя за овал лица. Он читал знаменитое Заявление о том, что «Германия также неукоснительно соблюдает условия советско-германского пакта, как и советская сторона». Дочитал, отер платком лоб.

Трубка помолчала. Потом оттуда донеслось краткое:

— Ну?
— Все, Денис Антонович.

— Так зачем же членов бюро колотить, будоражить вечером. Или там еще что есть?

Редактор, не разделяя равнодушия первого по поводу столь важного документа,
повертел письмо в руках:

— Да вроде все…а, вот еще, — он принял у лейтенанта задержанную тем приписку к Заявлению, — тут еще распоряжение о том, чтобы напечатать Заявление непременно в завтрашнем номере…

— Ты сам понял, что сказал? — спросил с того конца провода первый.

— Понял.., — враз посерел и стушевался редактор, и усы его опустились чуть не к плечам. — Газета-то уже печатается в типографии, чуть не половину тиража отогнали…

— А ты обрадовался, — с иронией произнесла трубка, — теперь переверстывай номер, скликай своих щелкоперов. И завтра читатели должны получить газету с Заявлением ТАСС… Молодой Полетика у тебя?…Дай ему трубку.

И когда лейтенант плотно прижал трубку к уху, Денис Антонович сказал ему тихо, так, чтобы редактор не слышал: «Я не поэт, но я скажу стихами — чеши оттуда мелкими шагами. Не мешай людям работать. И студентов выпусти немедленно, не порть пацанам биографии! А теперь стань по стойке «смирно», приложи руку к фуражке, скажи «есть» — и положи трубку.

Редактор с удивлением следил, как Полетика, говоря по телефону, медленно поднимался со стула с вытянувшимся лицом, как офицер осторожно опустил трубку на рычаг, взял под козырек и сказал телефону «есть!». Резко крутнув головой, словно
очнувшись, он сказал:

— Ну, я пошел, Иван Афанасьевич. Надеюсь, мое стихотворение из завтрашнего номера не вылетит?

— К сожалению, — развел руками редактор.— Заявление большое, причем набирать его придется крупно, а стихотворение твое масюхонькое… Да что стихотворение — вот начало повести Артура Горюнова придется снимать! Он ведь ее и в журнал предлагал, но оттуда — ни привета — ни ответа. А вещь толковая, я попробую хоть кусками давать.

— Это тот Горюнов, что в комсомол не приняли, из единоличников?

— Да при чем тут это! — поморщился редактор. — У Артура талант!

Лейтенант сел, кинул фуражку чуть не на середину стола

— Ну, почему так, по-мальчишечьи, чуть не плача, спросил он:— я и член бюро райкома комсомола, отец у меня — директор техникума, мама — старшая медсестра в больнице, старший брат вон — в наркомате у самого Берии служит, — а таланта у меня нету? Так ведь считаете, Иван Афанасьевич?

— Я так не сказал…

— Ну, так подумали! — лейтенант больно хлопнул себя ладонями по ляжкам, обтянутых диагоналевыми галифе. — А какой-то недоносок сомнительного происхождения запросто пишет повесть, которую вы называете талантливой. Ну, какой может быть талант у классово чуждого элемента!

— Да никакой он не чуждый, вы ведь с ним вроде бы даже дружите на правах членства в нашем литобъединении. — Редактор поднял трубку, сказал устало: — Барышня, вызовите мне на работу срочно моего заместителя Рабина, ответственного секретаря и метранпажа.

Положил трубку, помолчал, и сказал лейтенанту:

— Но ведь повесть Горюнова «Гипербореи» и впрямь хороша. А придется снимать с полосы, жаль… А вот твои стихи оставлю, так и быть. Они и места занимают с гулькин нос. «Я славлю партию свою И за нее умру в бою…» Живи пока, лейтенант, на этот раз в жертву партии придется принести «Гипербореев».

6.

Эти затерянные в глухой сибирской тайге поселки и военные лагеря можно было увидеть только с самолета. Хотя вряд ли: строжайшим приказом начальника ВВС эта обширнейшая территория была закрыта для полетов. Далеко, за хребтами отсюда, лежала настоящая Советская Россия с ее наркоматами, профсоюзами, колхозами и Союзом писателей. Там лежал обширнейший архипелаг тюрем и концентрационных лагерей, зон поселения и закрытых городов. Там советский народ строил социализм и готовился воевать «малой кровью и на чужой территории». Все это там.

А тут штабс-капитаны с золотыми погонами муштровали новобранцев, в волостных правлениях крестьяне в спорах драли друг друга за бороды и праздничные благовесты плыли над поселениями по большим православным праздникам. Тут была Россия местоблюстителя императорского престола генерала Алексея Илларионовича Корсакова и протопресвитера Алексея Романова. Тут действовали законы империи и в военных городках на вольтижировках усатые фельдфебели за нерадивость пребольно пороли нагайками новобранцев. Эта, скрытая от полетов аэропланов и глухо замалчиваемая советскими властями Россия жила своей жизнью, словно продолжая по инерции уже оборванный революцией бег истории.

Открытые окна зала Александровского пехотного училища были затянуты противомоскитной сеткой, но досадливые насекомые все-таки проникали сюда. Они пребольно жгли лысины собравшихся на совещание офицеров, иногда садились даже на щеки докладчика, Маршала Тухачевского. Михаил Николаевич лишь смешно морщился при этом, но изуродованных на Лубянке рук не распускал, время от времени осторожно перекладывая указку слева направо.

— Еще несколько лет назад на маневрах в Белоруссии я доказал преимущество танковых корпусов и при встречных ударах войск, и при развитии оперативного и тактического успеха. К неудовольствию Буденного и Ворошилова я убедил тогда Сталина в необходимости формирования таких корпусов. Сегодня на этой карте — Маршал обратился к огромному красно-зеленому клеенчатому холсту — я покажу вам ход этих учений. Конечно, — Маршал отложил указку, осторожно поднял стакан с водой, отхлебнул, поставил, — и среди вас много таких офицеров, которые видят будущие бои, так сказать, в кавалерийском исполнении. И я вас понимаю. Еще в составе армий Колчака и Деникина вы доказали свою воинскую состоятельность. Сегодня именно на вас зиждется боеспособность Белой русской армии. Но, как я уже убедил нашего главнокомандующего, генерала Корсакова, нам тоже необходимы танковые кулаки… Вы что-то хотели спросить, подпоручик Обольянинов?

Со стула поднялся высокий молодой офицер в черной «дроздовской» форме, полусклонил голову с прямым пробором:

— Ваше высокопревосходительство, мне кажется, никто из присутствующих в зале не сомневается в необходимости создания танковых корпусов. Все мы с болью сердечной следим за тем, как в Красной Армии разрушаются эти структуры. Но что толку от наших разговоров, ведь все равно в Белой Армии танков нет?

— Благодарю за вопрос. — Маршал опять взял указку и ткнул в несколько точек на карте:— Здесь, здесь и здесь в танковых училищах обучаются несколько тысяч курсантов. По согласованию с начальником Генерального штаба Красной Армии генералом Жуковым сюда же уже в нынешнем учебном году будут приняты первые сто пятьдесят абитуриентов от нашей армии. Разумеется, все они оформятся, как представители советской молодежи. Конечно, это происходит с молчаливого согласия, со скрежета зубовного Сталина и Берии и потому нашим курсантам придется быть особо старательными и осторожными…Кстати, пошлем мы своих людей и в летные училища. Опыт наших летчиков Леваневского и Чкалова показал советским властям, что без нас их дутый авторитет лопнет при первых же испытаниях. Поэтому, подпоручик, уже в сентябре вам предстоит перебираться с коня в танковую башню.

— Однако, Михаил Николаевич! — подал голос от стены престарелый генерал-майор Антонов, — общеизвестно, что Гитлер нападет на СССР уже в этом месяце, 22 числа! К чему такая учеба?

Тухачевский кинул указку на стол, устало потер переносицу:

— Да, те же документы о немецком плане «Барбаросса», что и у Сталина, лежат на столе у генерала Корсакова. Наша разведка работает ничуть не хуже, чем разведуправление Красной Армии. Но кто сказал, что с этим нападением исчезнет необходимость в обученных военных кадрах? Они будут только нужнее, ведь война предстоит, извините за патетику, не на жизнь, а на смерть. Пьяная бражка Сталина уже сделала все, чтобы кадровая Красная Армия погибла сразу в приграничных боях. Горец Коба, не раздумывая, кинет в бой запасников и необученное ополчение. В общем-то по тайному сговору эти кабалисты уже имеют опыт сдачи столицы. Я думаю, что уже к зиме при битве за Москву именно нашей Белой Армии придется подставлять грудь — просто больше некому. Не от хорошей жизни чекисты выдали Корсакову и меня, и маршалов Егорова и Блюхера, и вы знаете, что каждый месяц к нам по Витиму прибывает теплоход с советскими офицерами, приговоренными военными трибуналами к смерти. Завтра, например, мы встретим здесь осужденных Рокоссовского и Катукова. Просто трусливое Политбюро перестраховывается: вдруг Гитлер погорит со своей авантюрой — тогда народ по-настоящему спросит со своих правителей. А правители народу, как козырную карту выкинут — нате вам, мы почти никого не убивали, все это было понарошку. Надеются выиграть при любом исходе войны.

— Так стоит ли, в таком случае, рисковать силами Белой Армии? — опять спросил генерал Алексеев.

— Да, — твердо сказал Маршал. — в принципе нам наплевать на кремлевскую шайку. Но спасти Россию — это как раз и есть высший воинский долг армии. Вот ради этого, подпоручик Обольянинов, вы с господами младшими офицерами и отправитесь в Совдепию на учебу… Дежурный! — повернулся Маршал к двери, где у тумбочки с телефоном стоял щеголеватый ротмистр, — потрудитесь выяснить, что за шум в городке! Впрочем… — Маршал прислушался, — кажется, самолет летит. Видимо, что-то стряслось у Жукова, коли он нарушил запрет на полеты. Господа генералы и офицеры, совещание закончено, прошу всех вернуться в свои подразделения.

Офицеры начали выходить из здания. Михаил Николаевич открыл высокую створку окна, высунулся на полкорпуса наружу. С запада, увидел он, к поселку подлетал маленький У-2, верезжащий по-поросячьи. Маршал улыбнулся, разглядывая его зигзагообразную траекторию. «Не иначе — винт погнут у сталинского сокола». Однако Тухачевский тут же посерьезнел, осознав, что в полет на таком аппарате можно было решиться лишь с очень серьезной вестью. Тем более, что самолетик внезапно оборвал визг, клюнул носом и пошел к лесу. «Километров двадцать отсюда» — прикинул Тухачевский и распорядился:

— Подпоручик Обольянинов, возьмите роту солдат и найдите самолет с пассажирами, если они живы.

7.

Стражники дрекольем согнали жителей селения на утоптанный и унавоженный майдан. Громкоголосый бирюч при древке с подвешенными к нему бубенцами с высокого помоста завопил:

— Досточтимые сограждане гипербореи! Властитель Латон доводит до сведения каждого из вас, что войны с Делосом не будет ни в скором, ни в далеком времени. Властитель Латон сделал все, чтобы ваша мирная жизнь текла размеренно и с пользой. И пусть вас не смущают худолеты Делоса в нашем небе: у них обычные воздушные маневры!

Бирючу поднесли ковш березовой водки. Он хватил изрядный глоток, бренькнул бубенцами и продолжил:

— Властитель Латон заверяет вас, что при надобности будет бить врага без потерь на его же Архипелаге. Слава властителю Латону!
— Слава Латону! — гаркнули стражники. И толпа уныло подтвердила:
— Слава…

А угольщик Гон Аюк кстати вспомнил тут о своих сыновьях-близнецах, что служили теперь в боевом плече у Латона. Оба — водители механических колесниц и оба сейчас на границе с Архипелагом. «Пусть дадут Боги мира моим мальчикам!», —
прошептал угольщик, пока кругом гремела здравица властителю.

А худолеты Делоса, словно в насмешку над бирючом, опять появились в небе и звук их громыхающих винтов заглушил бубенцы глашатая. Бирюч сбежал с помоста и уселся в кресло своего покатила. Он уехал, а гипербореи медленно разошлись по жилищам. Муторно было у них на душах. Хотя властителю Латону, конечно же, слава...

8.

Орест Матвеевич придремал на кожаном диване в приемной начальника Генштаба и даже не знал, каких трудов стоило охране генерала Жукова не выдать редактора людям Лаврентия Берии. Чекисты заявились с ордером на арест Личугина. Четверо в фуражках с синими околышами и петлицами так и терлись теперь в вестибюле. Жуков прошел мимо них, не ответив на приветствие особистов. Он коротко спросил адъютанта:

— Чай с ромом редактору предлагали?

И, проходя мимо дивана, на котором все еще лежал Личугин, генерал тронул его за плечо:

— Через пару минут жду в кабинете, Орест Матвеевич.

Редактор встрепенулся, сунул ноги в полосатых носках в парусиновые штиблеты, прикрыл ладонью рот, зевнув. Потом озабоченно пошарил в изголовье, из-под пиджака взял папку, пиджак надел.

Двойная дубовая дверь мореного дерева растворилась без скрипа. Редактор переступил порог и открыл рот от удивления: над столом начальника Генерального штаба вместо обязательного портрета Сталина висела громадная картина со всадником, поражающим змея. Чуть ниже, в сторонке, белым пятном с черно-белой фотографии смотрела большая белая собака в позе сфинкса.

— Это же… — начал редактор, указывая пальцем на всадника, а Жуков, скрипя хромом ремней и сапог, прошелся по кабинету:

— Георгий Победоносец, вы угадали. Мой покровитель и святой. Тут начальник Главного Политического Управления Лев Мехлис уже орал: убери, дескать, эту религию. Ты же коммунист! А я не хочу вместо святого Георгия рябого Иосифа помещать в моем кабинете.

— Это вы… о Сталине?— опешил редактор.
— Ну да! — весело подтвердил Жуков. — Да вы не бойтесь, ничего они мне не сделают, пока есть угроза войны. Эти бездари наверняка знают, что только я могу Гитлеру рога обломать. Вот и терпят. Но!..

Генерал прошел на свое место за столом, сел, указал Личугину на кресло у стола:

— Но вас они согнут в бараний рог в секунду. У подъезда уже ждут оперативники Лаврентия, я велел в здание их не пускать. Видимо, у вас есть нечто, опасное для режима?

Орест Матвеевич подрагивающими руками выложил на стол папку, распустил тесемки:

— Не знаю, Георгий Константинович, как и понимать ситуацию. Здесь у меня в папке всего лишь безобидная рукопись. Называется роман «Гипербореи» и речь в нем идет о мифическом народе, якобы некогда занимавшем земли в северном Причерноморье и даже к самым полярным морям. Позвольте водички?

Генерал прошипел сифоном, Орест Матвеевич отхлебнул пузырящуюся жидкость:

— Так вот, о гипербореях. Собственно, история ничего о них толком не знает.

Отец истории Геродот лишь упоминает о каких-то дарах с севера, которые гипербореи приносили греческим богам и владыкам. Современный исследователь язычества академик Южин занимался в свое время этой легендой, но, кажется, нашел ее чистым вымыслом. Да и другие ученые утверждают: не было никаких гипербореев!

— Так в чем же проблема? — не понял генерал.

Орест Матвеевич нетерпеливо поднялся, прошелся к громадному окну, но раздвигать жалюзи не стал, лишь коснулся нескольких затрепетавших под пальцами полосок. За окном шумел обычный июньский день столицы с суматохой пешеходов и машин, со знойным солнцем, прямо опускавшим лучи на асфальт.

— Все дело в том, Георгий Константинович, — начал редактор. — что первую часть романа «Гипербореи» наш журнал получил еще в 1935 году. Представьте себе, что в рукописи в иносказательной, конечно, форме, расписывался весь ход гражданской войны в Испании. В двух словах: там добровольцы Гипербореи попадают в некую страну некоего Архипелага и сражаются с когортами, скажем так, предтеч фашизма. Причем, довольно подробно описывались битвы за города, в которых по созвучью можно признать и Мадрид, и Валенсию, ну, и так далее. Словом, я тогда рукопись прочел, но ходу ей не дал. Черт его знает, подумалось, мистификация какая-то.

— Рукопись при вас? — спросил генерал.

— Да здесь она, здесь… Так вот, роман я сунул в долгий, как говорится, ящик, и забыл о нам на целых пять лет. А в позапрошлом году, в июне, получаю пакет, а там — вторая часть романа «Гипербореи»!…Те же герои, только война идет уже на просторах некой северной страны. И опять — узнаваемые города и фамилии. Ну просто предвосхищение грядущей Финской кампании! Когда война закончилась, я сверил ее итоги с рукописью. Автор предсказал абсолютно все, один к одному!.. Сроки, число потерь, печальный финал войны.

— Автор! — внезапно вскричал Жуков. — имя автора книга, Орест Матвеевич!. Редактор запнулся на бегу, поднял кверху палец:

— Вот! Здесь и кроется забавная загадка, Георгий Константинович. Роман подписан именем Ростислава Южина. Того самого ученого-слависта. Получив первую часть книги, я просто постеснялся побеспокоить именитого ученого. Получив вторую часть, я позвонил Южину. Его секретарь ответил, что Ростислав Теофильевич болеет. А вчера — вот, — редактор торопливо достал из той же папки свернутый вчетверо газетный лист, развернул.

— Вестник Академии наук СССР, апрельский номер. Полюбуйтесь — академик Южин скончался! Вот некролог с группой товарищей внизу.

— Так чего ж в вас вцепились товарищи из НКВД? Дело-то вдруг само собой закончилось. Кстати, у людей Берии есть копия романа «Гипербореи»? Представляю, какие выводы они могли сделать. Может, и сам автор Южин с их помощью, как говорится, почил в бозе? Чтоб не пророчествовал?

— Да нет больше копий, — загорячился редактор, — я ведь все это считал за случайные совпадения. К тому же, если признаться, первая часть книги показалась мне малохудожественной. Только совокупив ее со второй частью, я понял, что имею дело с большой и талантливой вещью. И если сам автор с рукописями никуда больше не обращался, то у меня — единственный чистовой вариант.

— Но ведь чекистам как-то стало известно о книге? Значит — у них есть копии или черновик. Ведь и впрямь странно — не автор — пророк какой-то!.. Да вы присядьте, успокойтесь.

Орест Матвеевич и впрямь опустился в кресло, папку раскрыл полностью.

— Нет, Георгий Константинович, — устало сказал он и вроде даже погрустнел, потемнел лицом. — К особистам попала, видимо, третья часть романа.

— Как, — переспросил генерал. — Но ведь автор умер! Или он прислал эту часть еще при жизни?

— В том то и дело, товарищ генерал, что рукопись третьей части романа «Гипербореи» я получил только вчера. Сразу же, как прочел, и отдал на машинку.

— Сколько машинисток задействовали ? — деловито спросил Жуков.

— Троих… Женщины проверенные, отпечатали всего три экземпляра.

Генерал с укоризной поглядел на Ореста Матвеевича:

— Эх вы, святая простота! Хорошенько запомните на будущее: в нашей стране все, я подчеркиваю, абсолютно все личные секретарши и машинистки работают на спецслужбы! Ни один начальник, будь он из мелкой районной конторы, или из солидного министерства, не может по своей прихоти сменить машинистку. Она в нашей стране — гораздо важнее любого начальника. Каждая из ваших машинисток наверняка каждую страницу рукописи на чистую копировальную бумагу наносила,
Вот вам и еще три экземпляра. Подписаны они опять академиком Южиным?

— Просто Р. Южиным. Но это никак не мог написать Ростислав Теофильевич!
— Почему?

Редактор ответить не успел Звякнул телефон, генерал резко снял трубку с высокой ножки:

— Слушаю, товарищ Сталин… Да, я распорядился посадить немецкий «хейнкель» на аэродроме в Житомире… Да, я знаком с текстом заявления ТАСС по вопросу о войне и мире. Хотя и не согласен с ним. Наглецов надо наказывать, поэтому нарушителей воздушного пространства России я велел сбивать…Да, я не вижу разницы между понятиями Россия и СССР. Я не оговорился…А я готов оставить пост Начальника Генерального штаба, если Берия такой умник и способен успешно командовать войсками… Мне кажется, кипятитесь вы, а не я… Нет, с редактором журнала Личугиным я не зна-
ком и никогда не встречался… Всего хорошего, товарищ Сталин.

Генерал так же резко опустил трубку на сердито звякнувший телефон и сказал редактору:

— Я прав: о «Гипербореях» уже доложили Генсеку. Худо дело, Орест Матвеевич. Но вы не думайте, что я от вас вот так просто отрекся: я вас не выдам. Успокоимся и продолжим… Итак, вы получили третью часть романа, которую, по вашим словам, академик Южин написать не мог. Почему, я до конца не понял?

— Южин, согласно некрологу, умер еще в апреле, а события третьей части романа начинаются июнем.

— Если учесть провидческий дар автора, то ничего удивительного я пока не вижу…
— Ну, как же! — снова закипятился редактор, — ведь все части романа четко датированы по времени написания. И под третьей частью — вот здесь — посмотрите, стоит приписка: закончено 12 июня 1941 года.
— А как вы объясняете эту шараду себе?

Редактор развел руками:

— Без бутылки, как говорится на Руси, не разберешься, Георгий Константинович. Жуков засмеялся и нажал под крышкой стола невидимую кнопку. Вошел щеголеватый адъютант с глазами, в которых зрачки вертелись, словно буравчики, и тут же
вышел, получив команду.

Редактор и генерал молчали, пока две удивительно похожие одна на другую смешливые официантки сервировали небольшой продолговатый столик. Жуков похозяйски повел рукой:

— Виноват, сразу не сообразил вас подкрепить. Прошу…

Подняли по малюсенькой рюмочке запотевшего стекла, хрустнули огурчиками.

— На Руси еще принято считать, что пьяный проспится, а дурак — никогда, — Жуков лукаво улыбнулся. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя, покрутил могучей шеей. — Я вот вроде не пьяница, тем более — не дурак, но вот никак не возьму в толк: как же покойник написал часть романа?

— Вопрос «как» — не вопрос. Его, с вашего позволения, Георгий Константинович, мы пока оставим. Поставим вопрос «что» написал автор в этой третьей части. — Орест Матвеевич аккуратно вытащил полоску цедры лимона из под щеточки усов, а Жуков сказал:

— Сначала доедим.

И несколько минут они лишь постукивали вилками. Дважды звякали на столике телефоны, но генерал не обращал на них внимания. Зато он с удовольствием наблюдал, как те же смешливые девушки собирали посуду и убирали все со столика. Потом он опять пересел на свое генеральское место, а редактор вернулся к папке с документами.

— Итак! — потер от нетерпения ладони Георгий Константинович. — Что же написал таинственный автор в третьей части своей замечательной книжки?

9.

В поселке староверов по сию пору не было колхоза. Каждый тут жил единоличным хозяйством, и в Выселках регулярно менялась власть. Участковые милиционеры сбегали после стычек со здешними парнями, а всякий очередной председатель поселкового совета не успевал даже красного флага вывесить, как меняли чиновника «за отсутствие связи с местным населением». На деле же руководил тут всем протопоп Илия, белоголовый мужчина лет сорока восьми, и его матушка Марфа. Когда политрук Савелий Лепота привел к своим старикам молодую жену, к ним по вечерней поре и заглянул протопоп. От порога низко поклонившись черным образам на простенке, перекрестился двоеперстно и уставился на спеленатого ребенка на кровати:

— В никонианской купели крещена?

Зина испугалась, подхватила ребенка на руки:

— И вовсе она не крещена, вот еще… Мы с мужем активисты и комсомольцы!

Илия смиренно вздохнул, сел на длинную скамейку у стены. Поглядел на старика Лепоту, развел руками:

— Вот тебе, Парамон Агафоныч, и светское образование! А твердил ведь я тебе: сватай Савелия за единоверную невесту, она тебе и в жизни, и в службе опора. Старик Лепота отер белым рушником вспотевший лоб и сказал гулко, аж в темных углах отозвалось:

— Всем миром ведь отправляли Савелия в училище, знаешь ведь, батюшка. Там и нашел он себе жену. Не выгонять же теперь молодицу, она-то тут ни при чем.

— Тогда окрестить их нужно обоих по нашему древлему обычаю, как повелось от дедов и прадедов!

— Да вы что! — вспылила Зина и почувствовала, как вспотели ладони, — У меня папа батальонный комиссар, и мама была партийной!

Тихо вошла старуха Лепота, осторожно, без стука положила к печке белых березовых поленьев. «Как сахарные» — почему-то подумала Зина, вскользь глянув на только что распущенную древесину, а старуха, стряхнув передник, спросила:

— А что, мамы у тебя нет, дочка?

Зина нервно заплакала и почти закричала:

— Слава Богу, заговорила мамаша!…Что ж вы целый день меня томили, молчали, как бирюки? Родители называется!…Ну, Савельюшка, ну, удружил, муженек. Кинул в каменный век, а у меня три полных курса консерватории…Чего уставились, святоши? Погибла моя мама там же, на границе, где мы сейчас и служим …

Она плакала. Старуха подошла, погладила ее ладонью по непокрытой голове:

— Платочек мы тебе дадим, негоже простоволосой на людях быть. А ты поплачь, поплачь — оно и полегчает. И сердца на нас не держи — мы в поколениях такие куда уж нам до твоих консисторий.

— Консерваторий…
— Дык, я и кажу — консисторий. Ты поплачь, отдохни, а внучку мы сами окрестим. Савельюшка ишшо и спасибо скажет. Ты думаешь — он и вправду комсомол? Нет, дитятко, он в вере крепок, а книжицу красную от дьявола принял, чтоб ему позволили за свою державу порадеть-пострадать… И не гляди таким зверьком, это все истина. Подтверди, отец Илия.

— «Нет большего блага, чем положить живот за други своя» — сказал протопоп, а свекор прогудел, полупропел:

— Из наших Выселок две дюжины ребят от общества записались в армию. Вера-то не позволяет нам служить сатанинской власти, так мы втихомолку отправляем детей порадеть за Расею. Да…

Зина рот ладошкой зажала, дикими глазами глядела на староверов. Вряд ли она слышала их. Ее почти убили слова свекрови: выходит Савелий — оборотень?! Не верит товарищу Сталину и советской власти? Оборотень!

Илья огладил белую бороду и заговорил мягко, заворковал:

— В наших краях испокон веку живут хлебопашцы да воины. Еще до прихода на землю Исуса Христа, — при имени бога староверы перекрестились, — мы тут уже стояли за славянскую землю. По разному кликали нас иноземцы: и скифами, и древлянами, а еще до начала времен гипербореями звали. Но суть не в имени. Она в душе народной, ее храним мы и оберегаем святой молитвой. И от поколения к поколению живут среди нас Хранители Духа. Ими были Вадим и Марфа Борецкая, Анна Старица и Кирша Данилов и иные многие. Ныне вот я — Хранитель Духа — и небеса подсказали мне, что наследницей моей станет твоя дочка.

Большая белая собака вошла в избу и растянулась у ног молодой матери. Зина все еще молчала, но когда свекровь накинула ей на голову ситцевый белый платок, она нервно сорвала его и визгливо закричала:

— Чего вы тут! Двадцатый век на дворе — распахните окна! Люди строят коммунизм — светлое будущее — а вы городите тут старокнижными словами черт знает что!

— Так ведь и ты, дочка, тоже книжными словами говоришь. В чем же разница?— мягко спросила свекровь, а протопоп Илия снова перекрестился:

— Зря нечистого вспомнила. Ему же в радость.

Тут уж Зина окончательно вскипела и закричала:

— И хорошо, что вспомнила. Да пусть меня лучше черти заберут, чем с вами, святошами, оставаться! Сейчас же уеду!

Она метнулась к кровати с ребенком, но тут уж на ее пути стала большая белая собака. Она зевнула с потягом и выразительно, совсем по-человечьи глянула на молодую женщину. Зина испугалась, метнулась вправо. И собака вправо. Зина — налево, и собака туда же.

Зина села на скамейку и заплакала. Протопоп сам поднял ее платок, накинул на белокурые волосы женщины, осторожно похлопал ее по плечу:

— Мы тебя не держим, родненькая. Не нравится — ступай себе с Богом. Только дьявола не поминай, он и так рядом…

Странно, но возбуждение медленно оставило Зину. Плакала она теперь тихо, без злости.

— А девочку мы оставим в приходе, — продолжил Илия, — по крещении мы назовем ее Любавой и быть ей Хранительницей Духа. И тут ни я, ни ты ничего изменить не сможем. У нашей с тобой святой Руси впереди еще много темного, и к свету ее поведет теперь дочка твоя да Савелия.

Зина коротко зевнула, потом еще, а потом свекровь перевела ее в горницу на другую кровать и укрыла стеганым одеялом:

— Поспи, дитятко, отойди душой. И ступай себе с Богом в антихристов мир, наш-то тебе и впрямь чужой. Ты, голубушка, свое дело уже сделала.

Протопоп перед собой пропустил к порогу большую белую собаку и, уже взявшись за щеколду двери, сказал:

— В воскресенье окрестим девочку.

И все трое разом перекрестились.



Источник: Журнал «Звонница» Белгород № 3, 2002. Стр. 9-22
Портрет работы Бориса Пупынина

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2018