ВЛАДИМИР КАЛУЦКИЙ

ЗАРЕВО  
Июнь в мозаичных этюдах
Из журнала «Звонница» № 2 (1998)


ПРОЛОГ

В конце апреля, когда бесконечные заросли орешника покрылись густым зелёным налетом, в них появились дезертиры. Собственно, они кублились там и зимой, но лишь на весеннем солнышке осмелели и стали даже устраивать набеги на поселок. Участковому Жигайло втихомолку донесли, что главарь дезертиров Роман Силин каждую ночь проводит дома, в хате колхозного кузнеца Андрея Панкратьевича. Засада оказалась пустой: Роман ни разу не появился в отцовском доме. Андрей Панкратьевич Силин укорял милиционера:

— Да нечто я приютил бы его, паскудника? Попадётся в руки — размозжу голову кувалдой.

Однако в посёлке пропадала уцелевшая от немцев редкая живность, а когда в начале июня исчез и единственный в колхозе жеребец, терпение участкового лопнуло. И тогда он пошёл к командиру прожекторного дивизиона, невесть каким ветром занесённого в эти летние дни сорок третьего года в посёлок Колодезный.


1.

Маршрут дивизиона интересовал теперь и капитана Гнедых из особого отдела дивизии. Он курил у открытого окна в поселковом клубе, в крошку давя окурки о донышко глиняного блюдца. Перед ним по ту сторону стола сидел командир дивизиона майор Ефремов и его начальник штаба лейтенант Криушина. Майор, грузный сорокапятилетний мужчина из запасных, мял в руках носовой платок, время от времени отирая лоб и шею. Двадцатидвухлетняя Криушина сидела простоволосая, не поднимая головы от кончиков хромовых сапог.

— И в то время, — продолжал оборванную фразу особист, когда вы должны ремонтироваться и прикрывать Воронеж, вы оказались за семьдесят километров от пункта назначения. Вы глубоко ошибаетесь, если считаете, что это сойдёт вам с рук. Что вы молчите, майор?

Особист присел на подоконник и в открытое окно глядел, как по пыльной улице пацаны толкали помятый мадьярский велосипед на голых ободах. Из-за сарая в подворье напротив выглядывал развернутый лепестком ствол немецкой пушки. Баба, в повязанном по самые брови чёрном платке, босая, тянула на поводке упиравшуюся худую телку. «И как только уберегла от немцев, болезная?»

— Так я жду, майор Ефремов.

Майор промокнул платком лоб:
— Вам сколько лет, капитан?
— Двадцать восемь.
— Небось, классов семь окончил всё-таки?
— Подольское пехотное училище.

Майор вздохнул и безнадежно махнул рукой:

— А у меня всего четыре класса. Призвали из школьных завхозов... Расчеты, карты... Я в них — как баран по библии! А название пункта назначения одно: тут Колодезный, и там Колодезный. Ну, я и поехал туда, который поближе.

— Поближе, — саркастически протянул Гнедых, — но у вас ведь начальник штаба имеется! Небось, у лейтенанта точно десятилетка?

Не поднимая головы, Валентина согласно и не в меру резко кивнула.
— Да при чём тут лейтенант Криушина! — майор даже привстал, стараясь прикрыть собой девушку. — Её ведь ко мне два дня назад, на марше прислали!

Капитан Гнедых раздавил окурок и принялся собирать бумаги со стола.
— Решим так, — сказал он. — Документы на вас, майор Ефремов, я передаю в военную прокуратуру. Трибунал решит вашу судьбу. Пока же от командования дивизионом вас никто не отстраняет.

Майор Ефремов затолкал платок в карман галифе:
— Прикажете следовать к тому месту назначения, куда мы по ошибке не попали?

Капитан застегнул полевую сумку, смерил Ефремова глазами с головы до ног:
— «По ошибке», — передразнил он. — Я вам не командир, выпутывайтесь сами.

И вышел, через минуту затарахтев у крыльца мотором трофейного мотоцикла.

Несколько минут в комнате было тихо. Потом лейтенант Криушина поднялась, надела пилотку:
— Товарищ майор, зря вы так. Я могу за себя постоять сама. Пойдёмте искать председателя колхоза, определимся хоть на время.


2.

Зашумело, зашелестело от дома к дому:
— К Игнату-председателю дочка-командирша вернулась...
— Слышь, кума: вся в погонах, как генеральша!
— Главная командирша у этих осветителей.

Не забыли, помнили в посёлке, как перед самой войной увёз её без родительского благословения гостивший в соседнем селе бравый политрук Криушин. А ведь всё в доме у Мостовых тогда и без того к свадьбе шло. И до сих пор опозоренный отец жениха, старик Силин, не знается с председателем. Лишь буркнет вместо приветствия, а руки за спину прячет.

Понятно, появление беглой председательской дочки собрало колхозников к крыльцу правления: о чём там беседуют военные с председателем? Каково Игнат Осипович дочку встретит?

А там, в свежевыбеленном кабинете со скромным портретом Сталина и переходящим Красным знаменем в углу, за своим столом сидел Игнат Осипович. Майор и Валентина примостились на длинной широкой лавке у стены. Игнат Осипович решил до поры не признавать перед командиром дочки. «Кто его знает, может, она по какой секретной части служит? Надо ей — сама откроется. Тогда и покажу ей кузькину мать, позорнице... Остатки дегтя до сих пор соскоблить с ворот не могу».

— Слушаю вас, товарищи командиры.

Майор кашлянул в кулак:

— Скрывать не стану, председатель, сбились мы маленько с маршрута, километров на семьдесят. Надо бы следовать дальше, да остались мы без горючего. А тут ещё в трёх ЗИСах радиаторы текут, у многих от износа моторы греются. Да и продовольственный запас на исходе. Отдохнуть бойцам хотя бы сутки... Поможете?

Председатель неторопливо свернул самокрутку, чиркнул гильзой-зажигалкой:

— Разве мы пожалеем чего для Красной Армии? Бойцов разместим по хатам, накормим, вымоем. Радиаторы ваши залудим в кузне, другой какой ремонт по мелочи сделаем. А вот насчет бензина — извини, командир — у нас и керосину-то для лампы в правлении нету. Да нам и ни к чему: машины в армию призвали, а тракторы мы сами угнали на восток. Ждём пока. Волы вот из тягла остались в колхозе. Да еще жеребец. Хотя, — махнул он рукой, — и жеребца уже нету. Сожрали дезертиры!

— Дезертиры? — встрепенулась Валентина, по привычке держа пилотку на коленях.
— Они самые. Роман Силин и ещё человек семь пацанов со всей округи. В орешнике с весны прячутся. А поди вылови, когда заросли почти до райцентра Будённое вперемежку с лесами тянутся... Да чего рассказывать, — сорвался Игнат Осипович, — сама лучше моего знаешь, что сломала Роману жизнь,  дочка.

Майор недоумённо перевёл взгляд с председателя на Валентину.

— Да-да, — подтвердил председатель. — Ваш заместитель, командир, моя родная дочь. Конечно, я рад, что она до офицерских погон дослужилась, а всё же мне из-за неё и поныне кое-кому стыдно в глаза глядеть. Однако, это наши семейные дела. Теперь ты, Валентина, разведёшь своих девчат по квартирам, сама разберёшься, кого и куда определить. На складе у завхоза получи пшено и постное масло. Ничего другого там пока нет. Загляни к деду Гурею — он медком поможет. А мы пока с майором в кузницу, по железному делу. Да к матери сначала зайди, обрадуй!

Кузница черно дымила посередине посёлка. Почуявшие раскалённый металл шоферы дивизиона и без команды подтянулись сюда. Теперь сидели, как грачи, опершись на черенки конных плугов. Самый пожилой из них, усатый ефрейтор Михеевич, уже извлёк протёкшую сердцевину радиатора и теперь вместе с кузнецом разглядывал её, прикидывая, как ловчее починить. При этом кузнец Силин машинально поворачивал в горниле массивную болванку паяльника.
— Молодцы, — похвалил поднявшихся при его появлении шоферов, а председатель каждому пожал руку.

Вошли в резко пахнущую угарным чадом кузню. Ефрейтор, не размыкая рук, указал глазами на радиатор: чиним, дескать. Кузнец распрямился, оставил в горниле паяльник, с удовольствием и сильно пожал руку майору, коротко кивнул председателю. Через всю щеку Силина тянулся маслянистый след жирной сажи, короткая сивая борода с одной стороны топорщилась свежей подпалиной. Разговаривая, Андрей Панкратьевич начал раскачивать рукой деревянный рычаг гармошки мехов.

— Да мы все сможем, товарищ командир, — ответил он на просьбу Ефремова о помощи. — Запаяем, заклепаем, скуем, заменим... Кабы председатель еще снял с поля Степку Пигасова, то и движки чинили бы. Вон, в мастерской МТС до войны даже валы коленчатые растачивали. К Степке со всей округи шофера с трактористами с поклонами ехали. Кудесник он по моторной части. А станки все целы: откопали мы их, как немец смотался.

— Это верно, — согласился председатель. — Только вот для станков электричество нужно, а у нас плотину на речке мадьяры взорвали. Стоит динамо без движения. А Степана Пигасова я отпущу, коли майор мне взамен на волов девчушку какую выделит. Договоримся, майор?

— Эк ты хватил, председатель. Я ж тут больше чем на сутки останавливаться не намерен.

Председатель хитро улыбнулся:

— Зарекалась курочка... Ну, куда вы без бензина? И потом: по себе знаю: стоит только растележиться, потом гапли долго собирать придется.

Майор размышлял. И впрямь, при всем раскладе — пока суд да дело в трибунале — несколько дней пройдет. Глядишь — и успеем несколько машин восстановить. Может — и в трибунале зачтется. А сейчас без суеты надо объяснить в вышестоящий штаб всю правду и попросить новую боевую задачу на время ремонта.

— По рукам, — сказал он председателю. — Давай с поля от быков твоего умельца, я взамен двух бойцов выделю. А сейчас на связь с начальством — утрясу это дело.
— Кстати, о связи, — встрепенулся председатель. — Не могли бы вы нам по радио хотя бы сводки Совинформбюро передавать? У нас ведь пока не слышно голоса Москвы, немцы не то что провода — столбы поваляли, сволочи.

— Да ради бога, — майор широко развел руки. — У нас на летучке мощный усилитель: включим — уши берегите... Идем туда, председатель, понесу начальству повинную голову.

Они заспешили к автомобилям, среди которых выделялся один без чашки прожектора, но с тентованным верхом.


3.

Марфа Миновна подливала дочке тюрю в оловянную миску и говорила, говорила. Все еще не веря, что пропавшая Валентина вернулась, она теперь боялась нового ее исчезновения.

— Отец-то твой, Игнат Осипович, на второй месяц войны повестку получил, а в этом марте вернулся. Это он с виду здоровый, а коли глянешь — вся спина в шрамах. Ну, райком велел ему опять в председатели заступать, как и до войны. А как работать? Мужиков в колхозе он, да вон Степка Пигасов. Вчера пацанов двадцать шестого года рождения военком в район увез. Бедные дети. У нас твердят, что скоро опять страшенные бои начнутся...

И вдруг мелко-мелко закрестилась, испуганно глядя в раскрытое окно. Оттуда, во всю мощь военного радиоусилителя еще неведомым тут голосом зазвучало: «От советского Информбюро. Сводка от 9 июня. В районе Белгорода немцы атаковали боевое охранение н-ской части. В ожесточенной рукопашной схватке наши бойцы истребили 60 гитлеровцев и отбросили противника. В воздушном бою наши летчики сбили 6 самолетов. Из них два бомбардировщика уничтожил Герой Советского Союза гвардии младший лейтенант товарищ Новиков».

Валентина с лукавинкой посмотрела на перепуганную мать:
— Это наша радиоустановка включилась. Пока мы тут, вы хоть радио послушаете.
— Надолго, дочка?
— Не знаю, командир решит.
— Хороший человек, командир-то?
— Кажется, да. Мы всего два дня знакомы. Я случайно к прожектористам попала. Ехала к вам на побывку, да в Старобельске предложили место в этой части. Прежняя начальник штаба у них забеременела, что ли. Ну, я и согласилась. Говорю майору: «Я сама из Колодезного, без всякой карты доведу. Ну, и довела кажется, дура.
— Что так?
— Долгая история, мама. Только подвела я майора, а он меня не выдал. У него и без того горе — вся семья погибла в Купянске.

Мать еще плеснула в миску дочери:

— Вишь, что в председательской семье едим? У других — не лучше. На весь поселок один теленок остался у деда Гурея.
— Жив еще кавалер Георгиевский? Кстати, отец говорил, что у него и медку можно разжиться.
— Жив дед. Такие до ста лет тянут. Знаешь, у нас в оккупацию в каждом доме стояли мадьяры да немцы. А он к себе не пустил. Стал вот так, набычившись, на пороге — бородища по ветру. Они постояли-постояли во дворе, да и убрались восвояси. Хотя — может, брешут — но слышно, что одного досужего немца он у себя под порогом закопал... А медок у него есть. Засахаренный, конечно, но все равно разживетесь.

Валентина вытерла горбушкой дно миски, откусила хлеба:
— Чего ж про моего Криушина не спрашиваешь?
— Жду — сама скажешь.
— Убили его в августе сорок первого под Рославлем. Тогда я и пошла в школу радистов, звание получила. Потом под Тулой была, в Сталинграде. Мама, — решилась она, — а как Роман-то Силин в дезертирах оказался?

Марфа Миновна присела на табуретку, помолчала. Дочь распустила поясной ремень, потянулась к папиросе.

— Куришь? Да ты и пионервожатой боевая была, небось, уже тогда табачным зельем баловалась. Знаешь, дочка, я вот теперь думаю, может, зря ты тогда Романову мать за колоски в тюрьму упрятала? Все ведь потихоньку стригли. А он с тех пор сломался, хоть так и не узнал, что это ты донесла в милицию. Да, видать, до самого вашего сватовства Роман сомневался. А уж когда ты с политруком сбежала — будто с ума сошел парень. Пить начал, по пьянке трактор покорежил. Осудили его, вот только после оккупации появился. А тут — повестка на фронт. Ну, он подбил с собой призывников помоложе — и в бега. Вона — орешник да венишник какой по косогорам. Поди — слови. Да и кому ловить-то? Один участковый на пять сел, да пацаны сопатые. Конечно, поймают рано или поздно, а жалко ребят — постреляют по военному времени... Однако заговорила я тебя. Ступай по своим делам, да к нам на постой человека четыре приводи. Горница большая.

Валентина затянула ремень, метнула на голову пилотку:
— Прости меня, мама, коли что не так... Нынче из-за этой проклятой войны ни в одной семье покоя нету.
— Ах, если б только из-за войны, — горько выдохнула Марфа Миновна вослед дочери.


4.

У двадцатипятилетнего Степана Пигасова были две беды, как он сам считал: с детства незрячий левый глаз и густая конопатина по всему лицу. Несмотря на возраст, Степан еще не брился. Подбородок его покрывала реденькая сеточка рыжих волос. Вообще, парень со стороны походил на подсолнечник. Рост под метр восемьдесят, а голова — как расцвеченная рыжим обрамлением корзинка с семечками конопушек.

На второй день войны он явился в военкомат и потребовал «приписать» себя в армию. Проверили зрение и отказали. От возмущения он размахивал длинными руками и под смех врачей кричал:
— Это даже лучше, при стрельбе прижмуриваться не надо!

А в колхозе обрадовались такой забраковке. Был Степан из тех русских людей-самоучек, о которых говорят — «золотые руки». Все мог смастерить, а уж после курсов мотористов при МТС стал незаменимым на всю округу слесарем. Да при этом на дух не переносил спиртное. Ну разве не клад для хозяйства?

Он сам же со слезами перед приходом немцев закапывал в землю инструмент и станки эмтеэсовской мастерской. Сам же в этом апреле, когда отошла мерзлая земля, и вытащил их на свет божий. Опять же со слезами снимал с них смазку и ставил все на привычные места. Кабы пустить электроток, то уже нынче можно бы и мастерскую открывать. Правда, ремонтировать пока нечего. Разве что упряжь с этих неповоротливых волов, что тянут сейчас за собой пару боронок,  которые, «тьфу, шельма!», трактор и не почувствовал 6ы. Только вот ремонт упряжи — это уже по части конюха.

И озлобленный Степан стегал постылых волов, и над полем висело его яростное и унылое:
— Цоб-цобе!..

По этому крику и нашла его соседская девчушка. Удивился Степан, увидев с нею двух девушек в военной форме.
— Вы Пигасов?
— Ну.
— Приказано принять у вас пост... то есть быков... Нет, то есть волов.
— 3ачем? — опешил Степан, — Неужто армии наших лошадей мало?
— Так за тебя работать будем, — весело сказала та, что повыше, русоволосая. — Я Лариса Полубатько. А эта вот, — указала на чернявую подругу с цветком в пилотке, — Зина.

Встряла соседская  девчушка:
— Тебя, дядька Степан, председатель зовет сейчас же.
— Иди, иди, кавалер, — Лариса лукаво стрельнула глазами. — Может, вечером в клубе встретимся?

«Черт его знает что! — размышлял Степан, широко шагая к поселку и хлопая себя кнутовищем по керзе сапога. — Может, и мне повестка пришла?»

В поселке он застал суматоху и сразу понял, что причина ее — военные.

В правлении застал председателя и кряжистого майора с потной шеей. Едва поздоровался, как Игнат Осипович, указывая на Степана, сказал майору:
— Вот вам и моторист, Алексей Васильевич. Огонь парень!

Майор внимательно оглядел парня, крепко пожал руку:
— Надеюсь на вашу помощь, товарищ Пигасов. А дело вот в чем. — И коротко рассказал, в каком нелегком положении оказался его дивизион: — Своих специалистов-ремонтников у меня нет, а восстановить материальную часть мне приказано за одну неделю.

Степан перемялся с ноги на ногу:
— Так ведь электростанция стоит, плотину немцы взорвали.

Майор положил ему руку на плечо, заговорил доверительно:
— Понимаешь, — кровь из носу — уложиться я обязан в срок. Уже пятнадцатого числа я должен развернуть установки в районе Корочи. А плотину мы сегодня восстановим. Я смотрел, там всего метра полтора прорехи. Там уже хлопочут девушки из отделения сержанта Копыловой. Ваша забота — пуск динамо. Я думаю, что водоем до нужной отметки за сутки наполнится.

Степан почувствовал, как кровь прилила к голове: «Дело, настоящее дело для фронта! Может, и медаль какую дадут? Что ж я — рыжий!»
— Да товарищ командир! — заволновался он. — Да я на все согласный. У меня еще и дома многое с оккупации припрятано — и вкладыши для моторов, и диски сцепления. Пара карбюраторов есть, с дюжину свеч.
— Ну, вот и добре, — повеселел председатель. — Мобилизуем тебя, Степан, на всю эту неделю. Вы тут договаривайтесь, а меня извините — спешу на ферму: там колхозное стадо из эвакуации вернулось, из-за Дона. Молодцы наши доярки, — похвалил он, — скот вернули в целости и упитанный.

Степан отпросился на часок домой — перекусить н переодеться. Когда ступил на порог, столкнулся с участковым Мигайло:
— Майор военный тут? — спросил он у Степана. Увидев Ефремова, направился прямо к нему.


5.

«От советского Информбюро. Пленный радист-стрелок самолета «Юнкерс-87» унтер-офицер 4 отряда 2 группы 1 немецкой бомбардировочной эскадрильи Рихард Хегельман рассказывал: «До апреля 1943 года я находился во Франции. В Россию прибыл недавно и успел совершить только три вылета. При налете на Курск отряд потерял все самолеты. Я летал над Францией и не раз участвовал в воздушных сражениях, но таких боев, которые развернулись под Курском, мне еще не приходилось видеть. На подступах к городу нас встретили русские истребители, атаковали и сбили один за другим все наши самолеты, другие отряды 2-й группы тоже понесли большие потери.»

Усилители разносили над поселком очередную сводку и даже здесь, на окраине, голос диктора слышался отчетливо. Валентина Криушина и два ее бойца подошли к плетеной калитке подворья деда Гурея. Сам он, в белых штанах и такой же рубахе навыпуск, окапывал старую яблоню. На зов лейтенанта распрямился, приложил руку к глазам:
— Никак, воины пожаловали. Ну, проходите, проходите, болезные, без страха. Зверья отродясь не держал, покусать некому.

Попутчицы Валентины с некоторым испугом глядели на дюжего старика, похожего на писателя Толстого. И уже совсем они опешили, когда в низеньких полутемных сенцах едва не стукнулись лбами о висящий на веревках гроб. А Валентина улыбнулась. Она припомнила рассказ отца о том, что гроб этот дед приготовил для себя сразу после гражданской войны, думал, что надолго не переживет свою старуху, а вот до сих пор держится.

Дед Гурей подтолкнул девушек:
— Не робей, служба! Я в этом гробу пока лук сушу. Не берет меня курносая, бес ей в ребро.

В избе усадил гостей в углу под сумеречной иконой. Через минуту вынес из боковушки глиняный кувшин. По плошкам разлил мед, дохнувший на девушек полузабытым запахом. Прижав к груди, распустил на куски круглую буханку хлеба:
— Ешьте.

Накинулись, как из голодного края. Облизывая ребро ладони с янтарным потеком, Валентина начала:
— А мы ведь к тебе пришли, дедушка, за медом. Часть у нас такая секретная — одни женщины служат. Без сладкого — никак. Не выделишь и нам хоть бы засахаренного медку. Мы заплатим...

Дед Гурей подошел к приоткрытому окошку, окликнул:
— Акимовна! Поди, чего скажу.

Ступила через порог пожилая женщина. Валентина едва признала в ней невестку деда Гурея, жену его давно помершего сына. В повязанном до бровей сером платке та молча стала, опершись на дверной косяк.
— Акимовна, — заговорил дед, — вот тут у меня командиры из секретной части. Я им меду отпущу, а ты отвяжи телушку и сведи их к котлу, куда покажут.
— Ты чего, дедушка Гурей! — опешила Валентина. — Нам бы только меду!
— Молчи! — сурово велел старик. — На зиму корму накосить у меня уже все равно сил нету, а телушку не ваша секретная, так мужская открытая часть должна съесть все равно! Такая у ней планида.

...Ступала Валентина через порог обратно, и не знала, куда ногу поставить. Вдруг и впрямь тут немец закопан? Побывала у Гурея и поняла: с него станется.


6.

Еще вчера полусонная жизнь поселка сегодня ощутила настоящую бодрость пробуждения. Зазвучало железо, замелькали лопаты на плотине, от полевой кухни и из печных труб потянуло дымом кулеша. Вместе с шофером, ефрейтором Михеевичем, Степан Пигасов обследовал каждую машину и к концу дня приговор каждой определил безошибочно. Девушки-прожектористки охотно и с задором выполняли каждое его поручение. Кузнец Андрей Панкратьевич тоже получил от него наряд:

— Учти, Панкратьевич,  — говорил Степан, — наклепка дисков сцепления — дело тонкое, по твоим ли рукам? Давай-ка я сам займусь.
— Осади назад, — отодвигал плечом Силин Степана от горна, — я барские часы с боем для городского музея заново сделал. А тут — какая тонкость — заклепки сантиметровые?

Уже в сумерках председатель глянул с пригорка, где размещалось стадо, вниз, на поселок, и глазам не поверил. Наливалась пойма водой и вновь обретал окоем некогда полноводный колхозный пруд.

Майор Ефремов от постоя в председательском доме отказался, расположился в фургоне летучки. Вечером к нему туда поднялся участковый Жигайло, забрался притомленный председатель. У переднего борта за спиной майора краснел глазок рации. На откидной столик он выставил бутылку со спиртом, три стаканчика... По привычке отирая платком лоб и шею, поднял свой стакан:

— Первый тост, как водится — за победу... Гуще, гуще берите тушенку. Это нас союзнички потчуют вместо настоящей помощи.... Вот теперь поговорим без суеты: посты расставлены, на боевое дежурство мы заступили. Спасибо товарищу председателю за гостеприимство, а особенно за рыжего Степана и кузнеца. Вашу помощь принимаем с благодарностью. Теперь о нашей помощи вам. Я понимаю, товарищ участковый, что дезертиры для вас — как бельмо в глазу. Но как я поведу девчат на их поимку? Цепью? Так в том орешнике черт ногу сломит. При всем желании нас хватит лишь на очень узкую полосу захвата.

— Я приблизительно знаю места, где они могут прятаться. — Жигайло все еще не мог оторваться от тушенки.
— Вдруг вооружены?
— Вряд ли. Хотя, конечно, это сейчас не трудно: после тутошних боев при желании и орудие найти можно.
— Кстати, — оживился Ефремов, — что это за пушчонка с распущенным стволом виднеется из окошка клуба?

— Еще та история! — повеселел теперь уже председатель. — Мадьяры ее установили, готовясь обороняться. Ну, пацаны втихомолку возьми да и загони ей в ствол початок кукурузный. Запечатали прямо. А когда мадьяр дернул за шнур — ее и разворотило. А с обратной стороны, от замка так полохнуло, что весь расчет вповалку.

— Как же все-таки с дезертирами? — гнул свое участковый.
— Не знаю, право слово... Да и боезапасу у нас почти не осталось. Вон, даже в караул всего по одному патрону к карабинам даем. Ты б, лейтенант, в  СМЕРШ обратился.

— Докладывал я капитану Гнедых! Вот, говорит, если бы они от немцев заброшены были, тогда — другое дело. А так, говорит, разбирайся сам... Они ж, паразиты, — загорячился участковый, —наглеют день ото дня. Уж коли жеребца сожрали, значит — они там со всей округи собрались.

— А мы им — девчат на закуску, — съязвил майор. — Нет, друг, девочек не пущу. Сделаем так. У меня двенадцать шоферов-мужчин да зампотех-неумеха. Нас двое, вот таким составом и пойдем брать твоих дезертиров. Готовь свою войсковую операцию. Ну, за успех!... Однако, что это за гул в небе?

Выскочили вон. Гудело с запада, по северному краю небес.

— На Воронеж правятся, — с горечью ударил кулаком по колену Ефремов. — Там наше место... Сержант Копылова! — зычно скомандовал он, — первую, вторую, третью установки в боевую готовность. Глядишь — и подставим стервятников под зенитки.

...Вспыхнуло, забегало по оконным стеклам, по стенам изб невиданное голубое пламя. Люди в недоумении выскакивали на улицу и с удивлением взирали на лезвия ослепительного света, стригущее ночное июньское небо. То же самое было и в соседнем селе Покров-Безгинка, где люди тоже стояли с задранными головами и играл отсветами прожекторов купол местной церкви. Командир расположенной здесь зенитной батареи сокрушённо крутил головой:

— Зря стараются прожектористы — не достать нам «юнкерсов».

Майор Ефремов дал отбой. Посёлок с его временным гарнизоном беспокойно отходил ко сну. Закончился ещё один день войны.


7.

А новый день начался с ЧП. У девушки-часового исчез карабин. Она размазывала по щекам слёзы, но ничего вразумительного объяснить не могла.

— Проспала, — презрительно бросила, глядя на стушёванную фигурку часового, сержант Копылова. Отобрала у неё ремень и посадила под арест во временно переоборудованную под гауптвахту кинобудку.

Участковый твёрдо заявил Ефремову:
— Дезертиры, больше некому. У меня ночью с крыльца хромовые сапоги пропали.

Ефремов захохотал и глянул на ноги лейтенанта. Тот нынче обут был в старые солдатские керзачи.

— Хорошо, — согласился майор. — Сапоги — мелочь. А вот карабин — уже серьёзно, брать дезертиров пойдём послезавтра ночью. А пока извини, лейтенант, мне ремонтироваться надо.

Степан Пигасов словно озверел после того, как электростанция дала ток, он разрывался между мастерской и кузницей. К нему приставили на подхват оторванную от волов Ларису Полубатько и та старалась, прямо сияя при этом. Уже к вечеру первый ЗИС, подклёпанный и оживший, пробно газовал у ворот мастерской. Пожилой шофёр с киргизским разрезом глаз давил на педаль и прицокивал языком:

— Ай, хорошо! Как новый, однако!

«От Советского информбюро. Сводка за 10 июня. В районе Белгорода разведывательный отряд н-ской части, действуя под прикрытием артиллерийского огня, выбил немцев из небольшого населённого пункта. Разрушено 4 вражеских дзота и уничтожено до 40 солдат гитлеровцев».

И здесь, на базе МТС за посёлком, хорошо слышалось это сообщение Москвы. А в 15.00 начальник штаба дивизиона лейтенант Криушина получила шифрованный приказ: «Во взаимодействии с зенитным подразделением, дислоцированным в Покров-Безгинке, в ночь на 11 июня обеспечить безопасное форсирование речки Усерд в районе Колодезного танковой колонной». По этому случаю майор Ефремов распорядился собрать в один кулак все установки — исправные и нет. Незамеченными немецкие бомбовозы над переправой нынче ночью не появятся.


8.

На взгорке, в загоне колхозной фермы первыми беспокойство почувствовали доярки, когда хромой пастух загонял за изгородь стадо по вечернему времени, они его спрашивали:

— Илюха, что там в поле звенит уже час целый. Вона — уши закладывает?

Илюха мотал головой:
— Не знаю, молодки. У самого голову заложило. Глядите — и бугай глазищи кровью налил — покой теряет.

Скоро беспокойство почувствовали внизу, в посёлке. Опершись на наковальню, Андрей Панкратьевич теребил бороду и говорил шофёру Михеевичу:

— Меня вот, Михеевич, участковый приходил репрессировать. Дескать, как член семьи дезертира, ты подлежишь выселению в отдалённые районы страны. Спасибо, твой майор заступился. «Ежели, — говорит, — мне сейчас кузнеца тронешь — я тебе не помощник». Что у них там за секретные дела, не знаешь?. ...Пока участковый отступился, но чую я — загонят меня из-за сыночка туда, где Макар телят не пас. Скажи-ка, Михеевич, у тебя в ушах не звенит?
— Да вот, сверлю ухо пальцем. Думал, мне это кажется.

Ближе к сумеркам звон начал терять тональность, превращаться в ровный устойчивый гул.

— Не похоже, чтобы самолеты — говорил Ларисе Степан, оправляя кольцами поршень двигателя. — Те быстро налетают и так же скоро уходят.

Сверкнули у штабного фургона фары заезжего «Виллиса», вышел из машины пехотный офицер. Майору Ефремову представился, подал документы.
— Редактор дивизионной газеты «Боевое знамя». Ну, как держим оборону поднебесья?

К собеседникам подошёл председатель колхоза. Стараясь говорить погромче, спросил у журналиста:
— Что это за гул, товарищ командир?
— Ах, это! — махнул рукой редактор, — обычный звук  войны. Вы лучше расскажите, как вам удалось столь замечательно почти на ровном месте оборудовать ремонтную базу? Кто эти мастера-умельцы?

Беседа затянулась. Редактор всё строчил, строчил толстым красным карандашом. Когда он уехал, Игнат Осипович спросил Ефремова:
— Вот так он и воюет с карандашиком.
— Ну, брат, — не разделил его иронии майор. — Иногда его слово звучит погромче выстрела.

С тем и распрощались. Ещё один день войны перевернулся  в календарях серой страничкой.


9.

...Забарабанила в переплёт окошка скобка. Громко, до лязга. Зазвенели стекла. Игнат Осипович, в подштанниках, приподнял раму, выглянул наружу:
— Председатель?! Выходи на улицу, гвардейская танковая армия идёт!

Наскоро одевшись, выскочил на улицу. Гул стоял уже просто невыносимый. В темноте различил группу мотоциклистов. Один из них, в комбинезоне, без знаков различия, кричал в самое ухо:
— Вот карта. — подсвечивал он фонариком. — Укажите мост. Его грузоподъемность?  Ширина поймы?  Проходимость?

Громко посовещался со спутниками. И опять — к председателю:
— Мост не годится, пойма слаба. Нужно гатить. Брёвна, камни, кирпич?
— Ничего нет, — развёл руками председатель.
— Церковь есть?
— В соседнем селе, три километра.
— Едемте!

Через минуту председатель сидел в мотоциклетной коляске. Без света фар заложили вираж вокруг церкви, вкатились в пустые ворота. И вновь — короткое совещание у военных, и командир громко распорядился:
— Взрывчатку. Вам, товарищ председатель, приказываю поднять всё население колхоза, собрать всё тягло и через полчаса быть здесь, на развалинах церкви. Я не могу задерживать танковую колонну, гать должна быть готова к рассвету.

Грохотом динамиков радиоусилителей взорвалась ночь над Колодезным. Радио подняло всю округу:

— Всем трудоспособным колхозникам! Товарищи! К часу  ночи после взрыва церкви вам необходимо прибыть на её развалины со всем необходимым инструментом для оборудования гати через пойму. В помощь вам придут бойцы Красной Армии. Слушайтесь распоряжений своих бригадиров и командиров прибывших частей.

Поднятый с постели Степан Пигасов в эти минуты вместе с ефрейтором Михеевичем и Ларисой Полубатько уже заворачивали массивный винт на шлюзе: речку решили перекрыть на время переправы колонны.

Загудели двигатели прожекторных установок, вращая генераторы, и лучи мощных прожекторов легли в пойму, превратив ночь в день. Они светили сбоку, не ослепляя, а лишь освещая. Пока люди спросонья соображали, что к чему, в Покров-Безгинке рвануло и стекла посыпались в округе. И вот уже зашевелилась пойма, зазвенели голоса, встрепенулась от стука моторов и дубовых баб-трамбовок. Люди чувствовали дыхание громадного скопления техники в темноте, и это заставляло работать споро, без роздыху. Людские тени в свете прожекторов ложились на противоположный пологий склон долины. Они метались, как на громадном экране, и казалось, что не люди, а великаны работают в ночи.

Все полтораста метров поймы загатили на рассвете. Первыми на луг осторожно вкатились тракторы ЧТЗ с гусеничными артиллерийскими установками. Они протолкли и уравняли путь. За ними пошла вереница мотоциклистов, потом штабные легковушки и наконец, гордо подняв стволы пушек, по гати двинулись танки. Бесконечной вереницей они спускались в поселок, пересекали пойму и уходили дальше, за горизонт. Их было так много, что перепачканные в кирпичной пыли люди стояли вдоль обочины и плакали. Старенький учитель-пенсионер, вытирая платочком в непослушных пальцах линзы круглых очков, твердил:
— Держава! Вот так силища! Ну откуда она? — спрашивал он себя, вспоминая реденькую цепочку красноармейцев, отступавших отсюда год назад.

И не было удержу этому бронированному потоку, и лишь далеко за полдень скрылся из виду последний грузовик танковой армии...


10.

Утром хозяева не признавали своих домов. Вчера ещё белые мазанки сегодня стояли серыми. Вверх по речке, в Покров-Безгинке, словно сломанный зуб, непривычно торчал остов полуразрушенной церкви. Пыль висела в воздухе, хрустела на зубах, чернила носы и уши. Степан Пигасов и двое шоферов осторожно вывернули винт подъёма шлюза, не давая потоку под ним набрать силу: переполненный пруд распирало. Но сброс воды наладили, а скоро запустили динамо. Уже к обеду привычная, если можно так назвать, жизнь вернулась в посёлок.

Заработали кузница и мастерская.

В правлении лейтенант Жигайло развернул перед Ефремовым карту-двухверстку:
— Роман Силин со своими бандюгами ночует нынче вот тут, в Ивкином яру. Вчера один из них с повинной пришёл, паразит. Сидит у меня под замком. Этой же ночью надо брать.

На том и порешили. Майор Ефремов пошёл к своим шоферам готовить их к ночной операции.

В этот день кузнец и Степан отладили еще тройку машин. К вечеру уже несколько полностью восстановленных прожекторных установок стояли на боевом дежурстве. Майор вызвал начштаба:
— Лейтенант, принимайте командование. Мужская часть подразделения займётся поимкой дезертиров.
— Товарищ майор! — по щекам Валентины полыхнуло: — разрешите и мне!
— Не разрешаю.

И ушел к правлению колхоза, где уже построились шофёры дивизиона.

...Собственно, боевой операции никакой и не было. Уверенно, знакомой дорогой провёл милиционер солдат к Ивкину яру. Реденькой цепочкой при свете звёзд опустились по его крутому росистому склону. Здесь, в глубоком провале яра стояла густая темнота, а звёзды отсюда казались крупными и лучистыми, как царские ордена. И ведь всё обошлось бы благополучно, кабы не всполохнули тяжёлую ночную птицу. С резким криком, хлопая крыльями, она сорвалась с дерева вверх, и тени людей заметались в самом углу оврага.

— Стоять! — резко скомандовал майор Ефремов.

В ответ прямо ему в грудь брызнул ослепительный выстрел.

Их повязали на месте. Поволокли наверх, к посёлку гнали карабинами промеж лопаток и привели к кузнице.

Утром сюда сбежались люди:
— Гляди — Пашка, паразит! У, бесстыжий, отец с братом на фронте, а ты — в бега! — кричали бабы, признавая то одного, то другого дезертира.
— А вон, глядите — чужой, — указывали пальцами на некоторых.

Дезертиры, повязанные по рукам, стояли с понурыми головами. Возможно, две девушки с карабинами и не удержали бы женщин от самосуда, если бы солдаты не поднесли к кузнице на плащ-палатке тело майора Ефремова. Все притихли, мужчины медленно обнажили головы.

— Кто его? — тихим, но зловещим шепотом спросила Валентина Криушина.
— Пока не знаю, — лейтенант Жигайло держал в руках карабин. — Вот из этого ствола положили майора. Полагаю, именно этот карабин и украли у вашего часового... Расходитесь, товарищи колхозники. Скоро из района прибудет конвой и следователь, и этих, — кивнул он на дезертиров, — заберут куда следует.

Валентина смотрела, и не узнавала среди дезертиров Романа Силина. Но он был там, обутый в новые хромовые милицейские сапоги! Хотя сам Роман вряд ли увидел Валентину. Он не поднимал головы.

Андрей Панкратьевич Силин в этот день слёг. Он буквально состарился на глазах и наглухо заперся в своём доме. Соседка постучала-постучала в его двери, а потом сама села на крылечке. Боялась, что сотворит с собой старик недоброе с горя.

Все хлопоты по ремонту достались теперь Степану. Председатель как-то просительно оторвал его от горна:

— Ты уж и гроб майору смастери, Степан. Запишу пять трудодней. А ты на сами похороны не приходи, работать надо, военных  время поджимает.

Дымила кузница, звенел металл, вертелась турбина на пруду. В полдень, не жалея скудного боезапаса, девушки дали троекратный салют на местном кладбище. Здесь упокоился майор Ефремов, и рядом с могилкой стоял капитан Гнедых без фуражки. При всем желании он не мог теперь выполнить приказ: арестовать майора и препроводить его в трибунал.

Зато он обязан забрать с собой среди  прочих родственников дезертиров и старика Игната Силина. В полевой сумке капитана — распоряжение о выселении его в отдаленные местности Советского Союза.

Когда с участковым Жигайло особист подошёл к дому Силина, с его крыльца поднялась разъярённая женщина:

— Не пущу! Дайте старику помереть спокойно. На фронте вас нету, бугаи.
— Да как ты смеешь! — взвился Гнедых.

Но участковый под руку отвёл его в сторону.

— Успокойтесь, товарищ капитан! Такая баба — не связывайтесь! А Силина возьмём, как только он на ноги станет.


ЭПИЛОГ

Минула неделя. Над посёлком в последний раз звучит сводка Совинформбюро: «В районе Белгорода батальон немецкой пехоты пытался захватить высоту и рощу, которые обороняло подразделение старшего лейтенанта товарища Глобец. Несмотря ка численное превосходство противника, наши бойцы отбили атаку гитлеровцев. В результате боя уничтожено до 120 немецких солдат и офицеров. Захвачено 8 пулеметов, 70 винтовок и другое вооружение».

Окрашенные и восстановленные прожекторные установки выстроены у колхозной кузницы. Начальник дивизиона старший лейтенант Криушина командует «Смирно!», поздравляет личный состав с успешно выполненной задачей по ремонту техники. Отсюда, с прожекторной платформы, она благодарит колхозников за помощь, обещает сражаться с врагом так, как наказывают им гостеприимные колхозники. Криушина командует:

— По машинам! Интервал движения — тридцать метров, скорость движения — сорок километров в час.

Еще раз повернувшись к землякам, звонко кричит:

— До встречи после победы, — найдя в числе провожающих Марфу Миновну, уже тише прибавляет: — ...мама.

Но женщины это слово приняли на свой счёт каждая. За время постоя сроднились, и впрямь за дочек приняли девушек в поселке.

Слова прощания слышал и старик Силин, который, переболев, нынче в первый раз вышел на воздух. Он стоял тут же рядом с дедом Гуреем, опершись на палку и на сумеречном его лице никак нельзя было угадать мыслей Андрея Панкратьевича.

Колонна двинулась по свежевыложенной гати, местами уже притопленной водой, и скоро скрылась из виду, оставив в память о себе лишь пыльный шлейф, да с дюжину покорёженных узлов от грузовиков.

Пацаны уже устроили потасовку за избитый колёсный скат.

Лейтенант Жигайло зашёл в правление, метнул на стол фуражку:
— Ума не приложу, как брать старика Силина?

Он сел напротив молчащего председателя и огорченно умолк, глядя в окно. Там, прямо перед крыльцом, выбирался из коляски трофейного мотоцикла капитан Гнедых.

— Легок на помине, — чертыхнулся участковый. — Вот пусть он теперь похлопочет об аресте.

Капитан вошёл, шумно выпил кружку воды из деревянного ведра у порога:
— Всем привет, — сказал он, и тоже кинул фуражку на середину стола.
— По душу старика Силина явился? — спросил Жигайло, взяв свою фуражку и нахлобучив её на самые глаза.

Капитан со вздохом положил на колено полевую сумку, потянул язычок застёжки:

— Не везёт мне в вашем посёлке с арестами, лейтенант хотел майора Ефремова за преступное отклонение от маршрута арестовать — так он погиб. Теперь думал, что старик Силин мой,  — ан нет.

Достал из сумки газетный лист, протянул председателю:
— Читай вот.

Заинтересованный председатель развернул газету:

— «Боевое знамя», газета 219 дивизии...
— Ниже, ниже, — подсказал особист.
— Ах, вот... «Колхозные умельцы — армии. В сложную ситуацию попали воины механизированной энской части, оторвавшейся от своей ремонтной базы. Им на помощь пришли умельцы из колхоза имени 1 мая кузнец товарищ Силин и слесарь товарищ Пигасов. А с помощью красноармейцев они в кратчайшие сроки восстановили разрушенную гитлеровцами плотину электростанции, пустили ток динамо-машины и наладили быстрый и качественный ремонт техники. На базе колхозной ремонтной мастерской командование приняло решение развернуть стационарную ремонтную базу для экстренного ремонта выводимой на ремонт техники... Командование дивизии ходатайствовало перед штабом армии о награждении товарищей кузнеца Силина и слесаря Пигасова орденами Трудового Красного Знамени».

Пока сворачивал газету, помолчали.

— И впрямь написал,  как выстрелил, — припомнил председатель слова покойного Ефремова.

Капитан Гнедых остановил:
— Как же мне орденоносца арестовывать!

А на подходе к Колодезному уже было слышно урчание тракторной колонны, которую перед немцами на восток угоняли. И председатель подумал, что теперь надо искать и горючее, и трактористов, и слесарей.

— Кстати, как там наш новый орденоносец, Степан Пигасов?
— В мастерской он. — ответил председатель. — У нас на окраине развернулся потрепанный автобат, так что Степану и головы поднять некогда.

с. Верхососна
Январь – февраль 1998


Источник: Журнал «Звонница» Белгород № 2, 1998. Стр. 18-31

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017