ГЛАВА 15

1.

Начальнику прииска надоела возня оперуполномоченного вокруг ночного взрыва под домиком Славки Попова. Кого ни спросишь, в ответ всегда одно и то же: Варшулов вызвал. Дошло до того, что рябой его холуй белым днем через весь посёлок главного инженера к своему хозяину отконвоировал. До того Иван Кондратьевич с усмешкой следил за грубой игрой ретивого уполномоченного. Это ничего, что Варшулов неожиданными вызовами и ночными допросами нагнал страх на приисковый люд. Это даже полезно, когда народ живет в страхе божьем. Одна у задёрганных и запуганных аборигенов остается надежда: на него, на Ивана Кондратьевича Лободу. Одна у них защита от ночных страхов: Иван Кондратьевич Лобода. Богу равный по могуществу начальник прииска. Так что, если и перегнёт иной раз служебную палку приисковый оперуполномоченный, особой беды в том Иван Кондратьевич не видел. Но конвоировать через весь поселок главного инженера, как распоследнего работягу, такого Иван Кондратьевич допустить не мог. Это уже покушение на его власть, на его право самодержавно решать судьбы людские, кем бы те люди ни были: бывшим заключенным Дмитрием Ивановичем Колесниковым или бывшим фронтовиком Пелло. Все они бывшие: и главный инженер, и горный мастер. Один здесь настоящий — он, начальник прииска Иван Кондратьевич Лобода. Отруби у него прошлое и будущее — одного сегодняшнего хватит, чтобы скрутить голову проклятому эстонцу и отбить руки зарвавшемуся оперу.

Вспомнив эстонца, Иван Кондратьевич едва сдержал зубовный скрежет. Не может забыть и ни при какой погоде не забудет того случая на заправке. Приползи сюда эстонец на брюхе, лижи сапоги и лей сиротские слёзы ручьём — не простит ему того толчка и на полгода затянувшегося полёта в снежный сугроб. Не может простить. Не имеет права. На страхе людском держится уважение к нему оголтелого приискового кодла. За страх этот сам себя уважает. Больше не за что. Образованием обошла его судьба. Да и умом, кажется, тоже. Только в глубокой ночной тиши рисковал признаться себе в том, что держится на своём месте малым запасом ключей к решению из года в год повторяющихся трудностей. Как полуслепая лошадь на приводе молотилки. Ну, что он может? Гаркнуть на проштрафившегося механика? Облаять нерасторопного снабженца? Да так, чтобы у того руки затряслись от тоскливого страха. А коснись новой схемы отработки шахты или перевалки торфов на вскрыше нового полигона — тут ему любой плюгавый инженеришка очки вотрёт. Потому и ценит Дмитрия Ивановича Колесникова — Богом и случаем посланного ему главного инженера. Но в Бога Иван Кондратьевич верит редко. Бывает, что тайком перекрестит себе пупок в минуту гневного селекторного разноса, когда генеральский глас в динамике подобен гласу разъярённого небожителя. Ну, и под одеялом, случалось, мелко перекрестится тайком от жены, когда накатывал на него остро заточенный страх неотвратимой смерти.

В Бога верил редко. А случай вообще не признавал. Умный человек все предусмотрит. Во всяком случае должен предусмотреть, если дороги ему собственный покой и начальственная ласка.

Не Бог и не случай послали ему толкового главного инженера, а пятьдесят восьмая статья Уголовного кодекса эрэсэфэсэр. Пункт десятый. Пункт одиннадцатый. А ты не трепись. Не устраивай контрреволюционных заговоров.

Иван Кондратьевич даже улыбнулся, представив себе Дмитрия Ивановича Колесникова в роли тайного покусителя на целостность социалистической Родины. Острый умом, но рыхлый и неповоротливый толстяк был ленив до того, что иной раз на обед не ходил, оставался в своём кабинете до самого вечера. Забрать главного инженера — всё равно, что начальника прииска по мозгам ударить. А почему забрать? Тьфу, чтоб тебе неладно было! Во, настроился на лагерный лад. А впрочем что странного? Того и гляди, что самого заберут. Все мы под Богом ходим. Все на ладан дышим. Да и то с ихнего позволения.

Иван Кондратьевич непроизвольно оглянулся на портрет Генералиссимуса в полный рост, в густо-зеленом парадном мундире и при всех высших государственных регалиях.

Заслужил Усатый, ничего не скажешь. Такую войну на своих плечах вынес. Какой ценой — дело десятое, а переиграл Гитлера. Глядишь, и американцев переиграет. Атомная бомба, конечно, фактор, но недаром же позавчера со второго лагпункта на берелёхский аэродром двух инженеров увезли. Дмитрий Иванович Колесников сказал, что оба к атомным делам причастие имеют и будто до того, как их посадили, работали у какого-то академика Иоффе в Ленинграде. А что? Прикажут, так они ещё и не такое изобретут.

— Иоффе, Иоффе, закипело коффе. Закипело, пело, пело, закипело, — замурлыкал, улыбаясь взбредшему на ум смешному словосочетанию. — Пело-закипелло, пелло... Пелло?..

А, вот оно что! Проклятый эстонец из головы не идет. Гвоздём в мозгу засел. Перебирает тихонько мысли, выстраивает их в железный ряд. В конце ряда видится Ивану Кондратьевичу эстонец в драном бушлате и с кайлом в руках. А за ним — колючая проволока над высоким серым забором, и распахнутые в заборе ворота, и колонна серых бушлатов, рядами проскакивающих в те ворота под присмотром ребят в ладных белых полушубках и трёхпалых рукавицах. Там ему и быть, чухонцу треклятому.

Иван Кондратьевич звонком вызвал в кабинет дежурного по прииску. Седьмой час, секретарша ушла. Завидев в дверях Германа Розинга из маркшейдерского отдела, недовольно дернул губой.

— Позови Варшулова,— приказал, не глядя на маркшейдера.— Сам до девяти можешь исчезнуть.

— Есть! — ответил начальнику Розинг, покосился на телефон тревожного красного цвета на столе Лободы. Лень ему грубку поднять собственной барственной ручкой! Обязательно через дежурного вызвать.

Мог бы и сам, конечно. Но так уж было заведено, что всякий вызов в начальственный кабинет должен был пройти через секретаршу или дежурного. Для солидности. Для весу. Для того, чтобы чувствовали дистанцию и сходу, заранее настраивались на ответственную беседу.


2.

— Ты когда перестанешь людей таскать? Весь прииск взбаламутил, — вроде бы добродушно, но с начальственной укоризной напустился Лобода на оперуполномоченного. — Ты бы лучше хищниками занялся. Мне с первого участка докладывали: роется там какая-то шваль на наших полях.

— Я это знаю, Иван Кондратьевич. У меня там агентура. Докладывают. Роются в старых отвалах.

— Во, обрадовал! Да в тех старых отвалах металла больше, чем в нашей новой вскрыше. Тогда же пески шахтные до килограмма в кубе содержали. А мыли их кустарно, наспех. Мне Казначеев докладывал — взяли пробу в старом отвале и ахнули: двадцать граммов на куб. А мы на новой вскрыше десяти граммам радуемся. Пять граммов за промышленное содержание считаем.

— Знаю, Иван Кондратьевич. Съезжу туда. Припугну.
— Ну и лады.

Начальник прииска немного помедлил и будто случайно вспомнил, спросил Варшулова:

— Так что там у тебя с этим дурацким взрывом? Сколько ты с ним возишься? — спросил раздражённо. — Ты зачем Колесникова вызывал?

Зачем вызывал? Ну, затем, чтобы знали, что есть на прииске Варшулов, и ему даже главный инженер не под шапку. А коснись чего, так и на самого начальника прииска есть тетрадка. И его может скрутить старший лейтенант Варшулов. Стоит только кое о каких делишках своему начальству донести, и, пожалуйста, товарищ Лобода, кайло в руки и гуляй в зону.

Сказал:

— Алиби проверял. Воронин показал, что той ночью с главным инженером на первом участке ночевали. Будто бы ход социалистического соревнования проверяли.

— Будто бы или ночевали?
— Да нет — ночевали. Замполит их туда посылал. Ему данные для отчета наверх нужны были.
— Ты и замполита допрашивал?

— Да что вы, Иван Кондратьевич! — оскорбился таким предположением Варшулов.— Наш замполит сам кого хошь допросит.

— Н-да-а,— усмехнулся начальник прииска. — Петр Игоревич, действительно, кому хочешь муде к бороде подведет. Так что у тебя там с Поповым?

— Есть подозрение, Иван Кондратьевич, что он сам и сунул аммонитную шашку под свою хибару.

— Глупее ничего не придумал? С чего бы это ему самого себя взрывать?

— Ну, значит, враги народа на его жизнь покушаются. На жизнь секретаря комсомольской организации. Значит — принципиальный он коммунист. Последовательно проводит в жизнь идеи товарища Сталина.

— Ну?
— А раз так, то достоин Попов на выдвижение. Достоин руководящей должности.

Иван Кондратьевич иронично хмыкнул.

— Хреновина все это. Ты эстонца проверь. Пелло знаешь? Горный мастер со второго участка.

— Допрашивал. Вроде бы чист. И агентура докладывает, что...
— Хреновая у тебя агентура.

Хреновая... Однако ж донесла, что дневальный самого Ивана Кондратьевича спиртом торгует. По тысяче рублей за литр. А со склада, по запискам супруги Ивана Кондратьевича, спирт к нему на квартиру кошёлками перетаскивают.

Варшулов пожал плечами. Погоны на его плечах приподнялись двумя ангельскими крылышками.

— У меня своя агентура, — сказал Иван Кондратьевич. — И всему прииску, кроме тебя, известно, что эстонец с Поповым на ножах. Помнишь танцульки клубные, когда этот долговязый маркшейдер тебе по хоботу врезал? Так вот мне рассказали, что они там тогда повздорили — эстонец с Поповым. И эстонец грозился Попова прибить. Я тебе сколько хочешь свидетелей соберу.

«Я их и сам сколько хочешь соберу» — подумал Варшулов, а сказал:

— Ну, что ж — отработаем и эту версию.


Конец второй части

Источник: Малкин Л.Г. Колыма ты, Колыма. — Белгород: Крестьянское дело, 1996, стр. 139-176
© Виталий Волобуев, оцифровка, 2014