АЛЕКСАНДР ГИРЯВЕНКО

ЧТО, КАЧАЯСЬ, СТОИШЬ, ГОРЕМЫКА-ПОЭТ?..
Из книги «И сами превратимся в звезды» (2013)

В восьмидесятые годы Белгородскую писательскую организацию было просто не представить без Виктора Мерзлякова. Казалось, что он в ней и родился: выступал на любых собраниях, а тем паче семинарах, секциях прозы и поэзии. Постоянно посещал литературную студию «Современник», которой руководил благоволивший к Виктору поэт И. А. Чернухин.

Писал Мерзляков стихи, рассказы, повести. Держался ершисто. В бурных, не очень связных и серьёзных речах, его заносило. Мерзляков спорил, критиковал, высмеивал, не считаясь с местными или всесоюзными авторитетами. Его обрывали, а то и выдворяли. Но он снова шёл к писателям. Им без Виктора было скучно, хоть с ним и беспокойно.

Над Мерзляковым смеялись, называли его за глаза, да и в открытую шутом. Он мстил тем, кто его не признавал, то есть, почти всем, — весьма едко. Вызывал недовольство многих. К писателям, как правило, одёргивавшим и поучавшим его, в малом большинстве своём престарелым метрам, он обращался на собраниях не иначе как: «Ребята!». Старики, конечно, делали вид, что к ним это не относится. Они были судьями и ценителями, и литературная «молодёжь» с вопросами к мэтрам особенно не совалась. Местный писательский состав почти не обновлялся, а если в него и включали «молодых членов», то железобетонно-проверенных, у кого «всяко лыко в строку».

От Виктора отмахивались, как от надоедливой мухи. А Мерзляков бурлил, разносил взахлёб, оценивал, красноречил, срезал. Стихал, сам срезанный, но снова прорывался со своим неудержимым словом.

Ещё в школьной анкете на вопрос, кем хочет стать, он ответил кратко: «Классиком русской литературы». Это запомнилось, стало поводом для насмешек. Но в нашем мире не проходит понапрасну ничего, что связано с творческим словом. «Слово было у Бога и Слово было Бог». И одному Богу известно, «как слово наше отзовётся». Во всяком случае, слово настоящего поэта, а Мерзлякова я считаю таким, уж точно отзывается в сердцах тех, кто его знал.

Мерзлякова, повторяю, почти никто не воспринимал всерьёз при жизни — ни как человека, ни как автора. Его творчество сравнивали с морской пеной: «Уляжется когда-нибудь». Он же, как бы в ответ, писал стихи:

Что, качаясь, стоишь на российской дороге
Горемыка-поэт?
Отойди, пропусти дребезжащие дроги
И не засти нам свет.
Отстрелялся, мой друг, ты пустыми словами,
Так о чём горевать?
Ты летучий голландец, ты — пыль перед нами,
Продолжай рифмовать.
Мы с бедою своей, как с женою законной.
Кровь стекает с удил!
Спотыкаясь, летим с погремухой нейтронной.
След собачий простыл.

Прозу его воспринимали как белиберду, так как была сложной: «Чёрт ногу сломит!». Правда, покойный писатель Владимир Мальцев высоко оценил некоторые рассказы и повесть Виктора «Марципан», даже рекомендовал издать их в Воронеже. Но безуспешно. Да и чего можно было ожидать от Центральночернозёмного издательства, одного на пять областей?!

И никому не было дела до того, что поэт писал всерьёз о своей жизни — такой, как она есть, — о тех, кого знал, любил или не принимал, о времени, современниках, своей судьбе. А она складывалась трагично: не получилась семейная жизнь, без него рос сын, которого Виктор очень любил. Доставала работа сантехника — чёрная, не связанная с творчеством, признанием и призванием.

Жил Виктор одиноко «на куличках» в Дубовом, за Белгородом. Душа, чувствующая мир очень тонко и остро (помню строчку из какого-то его рассказа: «как будто муравей тащил под ноздрями хвоинку»), вещая его душа диктовала строки, в которых Мерзляков, по-видимому, и сам себе не всегда давал отчет. Но стихи впоследствии удивительным образом доказали, что многое, о чём он писал — от личного до размышлений о стране, — исполнилось.

Сейчас кажется, что рукой Мерзлякова водило иногда нечто вроде «душа гуляет» — есть такое «действующее лицо» в стихотворении тоже трагически погибшего поэта Александра Башлачёва. И раньше не мог без содрогания читать «Бесы» Пушкина: вижу, что в поле мчатся и вьются не тучи или бесы (сам Мерзляков так писал об этом/ «Злые тучи надо мною. // Я шагаю. // Не тужить! //...Вижу небо голубое, // Собираюсь вечно жить»), а неприкаянные души трагически погибших людей — от своей ли, чужой руки; людей не таких, как все, мало поживших. Вихрятся там и души некоторых поэтов, живая плоть их стихов. Особенно ясно вижу «небритый облик» Мерзлякова — с буйными, чёрными, как смоль, волосами и бородой, чёрными глазами, белозубой улыбкой, заливисто-залихватским смехом, тут же сменяющимся беспросветным унынием. Он, бредущий вприпрыжку, прихрамывая, появляется передо мной всегда внезапно — особенно, если бываю на природе в ненастную погоду — и как будто шепчет: «Саня, Саня...». Хочет, чтобы я написал о нём? «Почему я?» — думаю. «А кто ещё?» — спрашивает тревожно он.

Говорят, что душа самоубийцы обречена скитаться по свету, бродит по близким ей местам, навещает не чуждых людей. И молит если не о покое, то хоть чтобы её помянули, помнили. А может быть, это мы так думаем, жалеем безвременно умершего человека, не выдержавшего испытания жизнью? Думаем о таких, как о живых, каким-то непонятным образом живущих рядом с нами после смерти. Вот и «гуляет душа», просит, чтоб не пропала она, никому не нужная, на том и этом свете. И приходит в своём земном образе, подсказывает, о чём нужно вспомнить.

Я уже писал о нём:

...Вижу, словно живого, поэта другого,
что в поисках вещего слова,
иль в его исполненье хотел напоследок пройти километров шестьсот.
Не успел: встретил смерть.
Или, может, она догнала Мерзлякова —
Юн на ветке повис, как созревший без времени плод
Своих мыслей, больных и тревожных. Печально его поминая
На речном берегу, под порывистый вздох камыша,
Я гляжу на свинцовые волны, гляжу и, наверное, знаю,
Что душе моей хочет сказать безутешная эта душа...

И ещё:

ПАМЯТИ ПОЭТА

Где ты, Витя Мерзляков,
Хромоногий птенчик,
Представитель чудаков,
Шутовской бубенчик?
Дон-дон-дон,
Да динь-динь-динь!..
Дзинъ! — и смолк моментом.
Жил да был. И вот один
Сквер — без постамента,
На который встал бы он,
Став большим поэтом
(Верил, что таким рождён),
Только «суть не в этом».

* * *

Не дожив до возраста Христа,
Он повесился — судьбина ещё та:
Непризнанье, притеснения, болезни... —
Всё барахтался, да видит: бесполезно.
Крикнул бы: «Ау!» да нет друзей;
Смерть одна стоит с косой своей.
Не нашёл он лучшего призванья;
Прошептал: «Ребята, до свиданья!
Вспомните ещё меня. Пока!».
Повела дорога далека...
Но над ней не тучи —
Облака.

Опубликовал в газете «Знамя труда», редактором которой был, две больших подборки стихов Виктора сразу после его смерти ...

Иногда он заходил ко мне в редакцию из РЭУ, где трудился сантехником. Виктор ждал чего-то, всё надеялся на изменения в судьбе, работе. Трубы и коллеги по ним ему изрядно надоели:

...Я б сладко спал, да алиментов долг,
Стакан вина, вчерашние обмотки,
Ключ разводной, началъниковы глотки
Ждут,
Жмут,
Орут...
Я плюнул на порог
И двинулся...

Но перемен не было. В газеты брали людей благонадёжных во всех отношениях, чтобы не подвели партком, райком, обком... Мерзлякова к таким не причисляли. Печатался он мало, разве лишь в молодёжной газете «Смена» (работал там одно время курьером и написал об этом так: «Хромая, я служил курьером фронтовика и алкаша...», а насмешники-студийцы читали с другим смыслом — будто он обращается к какой-то хромой с гордостью, что служит курьером) да в «Мастерской» при ней — стараниями поэта В. Черкесова. Единственный раз опубликовали его подборку в коллективном сборнике воронежского издательства.


КАК ШКОЛЬНИК ЗА ПАРТОЙ

Помню Мерзлякова на региональном курско-белгородском семинаре литераторов в Шебекино, проходившем в разгар затеянной Горбачёвым «борьбы с пьянством и алкоголизмом». С напутственным словом, а значит, как бы благословением к «семинаристам» обратились местные и областного масштаба партийные руководители (называли их «водители за руку»), А так как проходило мероприятие (тоже словечко!) на базе отдыха в лесу у реки Нежеголь, в стороне от «масс», то начальство сквозь пальцы смотрело, а может специально не замечало, что в расположенном неподалёку магазинчике, в пику перестроечным запретам, продавалось в изобилии вино, так называемая «гнилуха». Мерзляков даже подпрыгнул от радости несколько раз, когда узнал о таком сюрпризе и тут же отправился в поход за зельем с другими «компаньонами». Алчущими были многие, включая и «мэтров»... Нетрудно представить, как проходил семинар и что случалось после него.

Куряне громили белгородских авторов, наши тоже в долгу не оставались — всё из-за мифической надежды, что победителей солидно издадут в Воронеже. Похерили даже стихи поэта-самородка из Алексеевского района Ивана Рыжих. Так и жил он, долгое время не изданный, в своей Иловке, хотя и признанный больше четверти века назад такими поэтами, как А. К. Филатов, Н. М. Перовский, П. Л. Мелехин... Много лет назад опубликовал стихи Ивана Рыжих в сборнике «Час России» В. П. Астафьев. Книга стихов Ивана Петровича Рыжих «Прорубь» была, наконец, издана перед самой смертью этого самобытного поэта, — стараниями высоко ценившего его творчество писателя В. И. Белова...

Как патриот родного края, Мерзляков, конечно же, с особым наслаждением «разделывал» рукописи курян. Кстати сказать, я как-то обратил внимание на то, что из произведений авторов нескольких областей в «опекаемых» воронежским издательством коллективных сборниках третья часть публикаций обычно принадлежала белгородцам, и по этой части наш край удачливее «соловьиного» курского. Долбил Мерзляков, правда, не только курян, а всё бездарное, что попадалось под руку. Но потом вино его окончательно сразило, и Виктор куда-то исчез.

На заключительном сборе снова выступали представители власти. Порывался что-то сказать Виктор Мерзляков и другой, тоже вскоре безвременно умерший поэт Анатолий Авдеев (книга последнего издана в «Молодой гвардии» с помощью Валентина Устинова). Оба были пьяны. Слова им не давали. И поэты заснули в креслах большого зала — с поднятыми, как у школьников за партами, руками.

Всеобщий разгром рукописей состоялся. Ничего хорошего издано не было...

Помню ещё, как Мерзляков купался утром на похмелье в осенней студёной Нежеголи — единственный смельчак-«морж» из литераторов.


С БУТЫЛКАМИ ПО ЛЕДЯНКЕ

Однажды поэты Виталий Волобуев, Михаил Дьяченко, прозаик-драматург Николай Мантров и я собрались по какому-то поводу вместе. Решили, как водится, выпить. На остановке у кинотеатра «Родина» в областном центре заметили Мерзлякова. Грустный, подавленный, Виктор стоял там в ожидании автобуса на Дубовое. Мерзляков был шумным и беспокойным, но мы жалели его. Подошли к нему, пригласили в свою компанию. Он прямо-таки засиял от радости.

Поехали за вином на Харьковскую гору — к единственному там магазину со спиртным. Не помню, кого выбрали стоять в длиннющей очереди, выдавливавшей периодически из самое себя слабых и нестойких. Милиция выдергивала оттуда и некоторых «стоиков» на свое полное усмотрение. Был риск «загреметь» даже с куп-ленным спиртным. Но мы благополучно взяли, что хотели.

Отошли. Спускаемся вниз. От магазина шёл крутой ледяной спуск — ответвление «народной тропы». Коля Мантров — в кирзовых сапогах, страшно скользких. Вдруг он не удержался и, схватившись за Мерзлякова, понёсся вниз. Мерзляков, в свою очередь, подцепил и меня. И мы на дикой скорости понеслись по ледянке, не падая. Грохнулись далеко внизу, свалив ещё нескольких встречных. Кинулись осматривать бутылки. Они были целы: Коля умудрился не разбить их, хотя сильно ушибся сам.

Теперь надо было где-то посидеть. Мерзляков предложил:
— Ребята, поехали ко мне в общагу.

Уговорил, хотя ехать в Дубовое по нашим понятиям было далековато. Решили посмотреть, как живёт Мерзляков.

Приехали. Зашли в его комнату. Поблизости были комнаты других жильцов. Все пути пересекались на кухне и в туалете.

В жилище Виктора царил настоящий поэтический бардак. На грязном полу — копирки, листы рукописей. Валялись они и на столе. Там же — остатки еды в консервных банках. На стене висел портрет Пушкина. Из книг помню «Русский узел» Юрия Кузнецова — одного из немногих поэтов, кого Мерзляков признавал после Пушкина. Любил ещё, говорил мне как-то, Гаршина, Думбадзе...

Разговор за стаканами шёл сумбурно. Говорили о рукописях, семинарах, читали свои стихи. Забыл сказать: в комнате не было ни шкафа, ни даже вешалки. Но каким-то образом Мерзляков умудрялся появляться в Союзе в выглаженном, с иголочки, чёр-ном костюме с поддёвочкой-жилетом.

Расходиться стали далеко за полночь. Мерзляков и Мантров остались, подались ещё куда-то в гости. Мы с Михаилом Дьяченко шли до Белгорода пешком тихой снежной ночью, вспоминали всю дорогу стихи, особенно Рубцова.

Видимо в те годы Мерзляков написал стихотворение:

Песни барабанные поём:
Что нам радость, боль или тревога?
Час пришёл назвать тебя дитём,
Брошенным у отчего порога.
Мы проснёмся — только разбуди.
Кулаком ударим по груди
И рубаху — хрясь — на две портянки!
Дочь моя, Россия, не смотри
И не слушай бульканье из склянки!
Пьяница проснётся поутру,
Глянет на разбитую округу:
Что не пожелал бы и врагу,
Он оставил дочери и другу.


«СВОЙ» СРЕДИ СПЕЦОВ

Однажды мы выступали с Мерзляковым и поэтессой Анжелой Астаховой в одной из организаций — спецуправлении ремонтно-строительного треста. Устроил встречу я. Нам потом заплатили за выступления, кажется, рублей по десять. Виктор тогда достиг своей заветной цели — приблизился вплотную к писательской организации: его приняли туда на работу в качестве заведующего бюро пропаганды художественной литературы. Приглашали на эту работу и меня через обком — не пошёл, выбрал меньшее зло за те же деньги, 130-150 рублей, — должность редактора многотиражки. Оказаться в сфере писателей, каждому из которых нужно было угождать, я не захотел. Мерзляков сунулся туда по незнанию, без особых раздумий, да и выбирать не приходилось. И жестоко поплатился вскоре.

Нужно было организовывать платные выступления писателей, что было трудно: никто уже не хотел платить за сомнительную диковинку, ибо выступали перед слушателями отнюдь не Бондаревы и Распутины. Местные писатели-мэтры требовали по старинке, чтобы им подавали выступления на «блюдечке...». Виктор имел отнюдь не солидный вид, держался просто, и представители администрации, прочие, имеющие возможность воздать писателям за труд, всерьёз Мерзлякова не воспринимали. Виктор нашёл «выход»: раздавал бланки выступлений на руки отдельным писателям, у кого имелись связи и возможности. Неприятностей этим нажил себе тут же. И, видимо, принял всё к сердцу, заболел. Не пойди Мерзляков на эту работу — может быть трудился бы сантехником до сих пор и писал бы себе стихи и рассказы.

...В управлении он выступал перед людьми родственных специальностей — сантехниками, электромонтажниками, механизаторами. Рассказывал о своём творческом пути. Читал стихи. Они были сложными и грустными и вряд ли доходили до слушателей. Запомнились строки: «свеча белела, словно палец...», «за дверью дрем-лет дикий злак». Они уже тогда вызвали у меня мрачные представления и предчувствия. Виктор рассказал и свою родословную, которая будто бы шла от А. Ф. Мерзлякова, автора ставшей народной песни «Среди долины ровныя», о своих купеческих и леснических корнях. Анжела читала стихи. Пела под гитару песни, я — тоже. В общем, старались изо всех сил, честно отрабатывая каждый свою десятку. Но так и не поняли, понравился ли наш «концерт». После Мерзляков вздыхал, пожаловался на сердце: «давит что-то». Примерно такое же настроение было и у меня.


«Я УХОЖУ, ЧЕКАНЯ ШАГ...»

Однажды он вошёл, а точнее влетел в комнату редакции в каком-то сильнейшем возбуждении. Попросил меня пойти с ним.

Шагали долго и молча вниз по улице — в сторону белгородского моря. За убогими кварталами Савинки я спросил его:
— Тут живут твои родители?
— Нет.
— Зачем же сюда идем?
— Я писал там, на пляже, одно стихотворение...

Вижу, что Мерзляков явно не в себе. Спрашиваю:
— Что случилось?

Молчит.
— Тебя выгнали с работы?
Виктор заплакал навзрыд.

Потом просил, чтобы я немедленно ехал в Старый Оскол к поэту Александру Машкаре — тот ему что-то был должен; чтобы позвонил другому поэту и попросил того найти в книге А. Ф. Мерзлякова из серии «Библиотека поэта» строки с шифром, разгадать нечто. В тревоге говорил, что ему нужно пройти большой путь, километров в шестьсот...

Тут я понял, что у Виктора «поехала крыша». Сказал ему, чтобы шёл домой, к родителям.

Как будто послушался.

Вскоре я узнал, что Мерзлякова поместили в психоневрологический диспансер с диагнозом, если не ошибаюсь, «реактивно-депрессивный психоз».

Он подлечился. Но чувство ущербности и тоски от того, что побывал в «дурдоме», усугубилось. Этим пронизаны все его последние стихи.

Занимать какую-либо должность с такой болезнью в Союзе писателей было невозможно. Виктор опять оказался на распутье.

Случилось так, что я как раз тогда попал в больницу с воспалением лёгких. Пролежал больше двух месяцев. Кроме родных и нескольких друзей-художников меня никто не навещал, и я не знал, что делается в писательских кругах. Единственный раз, правда, уже перед самой выпиской, меня разыскал секретарь ведомственной партийной организации. Пришёл он в палату без самой дешёвенькой передачки, — чтобы уведомить меня: будет партийное собрание треста, и нужно писать с него отчет.

В День Победы я повстречал, уже когда выписался из больницы, одного знакомого литератора. Он и сообщил мне, что Мерзляков повесился в своём Дубовом, в яблоневом саду. Сначала пропал и его долго искали. Наконец, нашли. В стихотворении из посмертного, подготовленного, но так и не изданного поэтического сборника «Упрямый колоколец», он так написал о своём уходе:

Твой дом бродяга навестил
С горячим и законным чувством!
Между канавой и искусством
Он пишет прозу и стихи...
Не убивайся так, не надо.
Ведь горя нет. Всё — хорошо.
Луна гуляет нагишом
В окрестностях ночного сада.
Я мимо шёл. Прости меня.
Ты не найдёшь любви моложе.
Ты повстречать меня не сможешь
В окрестностях живого дня.
Лишь только ночью голос мой,
Расставшись с обликом небритым,
Проговорит: — Душа открыта!
Она любуется тобой...

У поэта Юрия Кузнецова есть такие стихи:

Его повесили враги
На уцелевшей ветке
И память стёрли, как могли,
Что жил такой на свете...

Каждый человек может распорядиться своей жизнью, как ему вздумается, особенно в трудных обстоятельствах — экзистенциалисты написали об этом целые трактаты. Виктор, конечно же, знал, что поэт получает известность после безвременной смерти (пример Рубцова, Прасолова): именно тогда его творчеством интересуются больше всего. Но вряд ли только поэтому он ушёл из жизни. Мерзляков устал от всего. От судьбы не ушел — в том смысле, что носил её в себе. Как-то он сказал мне, с улыбкой (но, видно, на полном серьёзе): «Мавзолей снился. Наверно, «коньки» откину».

Многие его стихи проникнуты предчувствием смерти, в них мечется душа поэта — скитающаяся, гибнущая, беспомощная в своих лучших устремлениях среди окружающей чёрствости и непонимания. А сколько сейчас таких поэтов, художников мается среди нас, никому не нужных, не говоря уже о людях обыкновенных !.. Совсем недавно безвременно ушёл из жизни поэт, мастер слова Коля Гладких, оставив замечательные стихи, достойные лучшего столичного журнала. Жил рядом, скромно, никому не навязывался с ними, а умер — дошло: Поэт был рядом!

Стихи Мерзлякова очень динамичны, имеют свои, характерные только для него, образы и язык. За поэтическим словом Виктор, как говорится, в карман не лез. Даже иностранное мог ввернуть в строку в самое место: «Блондинки с чёрными ногами// Идут.//Они себя, зер гут, как знамя,// Несут...».

О его стихах можно говорить долго, и большой серьезный разговор о них, уверен, ещё впереди. Пока же опубликована лишь часть его произведений. Увидели стихи поэта свет и в столице, как он и предсказывал: стараниями приятелей и поэта Александра Боброва большая их подборка опубликована в альманахе «Перекресток» («Советский писатель», 1991 год). В 2000 году творчество В. А. Мерзлякова было широко представлено в первом же номере выходившего на Белгородчине литературнохудожественного альманаха «Светоч». Надеюсь, будут и другие публикации — из сборников прозы Виктора «Тонкие тени орешника», «Мелиораторы»...

Весной 2000 года несколько белгородских поэтов вспомнили и помянули Виктора Мерзлякова: десять лет пролетело, как он умер. Но Витя остался в нашей памяти всё таким же молодым: «Я Пушкина на двадцать лет моложе, //И жизнь, как скатерть, со стола течёт»...

2000

Источник: А. М. Гирявенко. И сами превратимся в звёзды. Литературные очерки, статьи, эссе. Белгород, «Звонница», 2013. Стр.81-92

На страницу Александра Гирявенко

На страницу Виктора Мерзлякова

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2015