ГЛАВА 18

1.

Андрей проснулся от резкого, как вороний крик по весне, голоса дневального Володьки Метаксы. Метакса был грек. У него не было левой руки. Не всей руки, а только кисти. Володька Метакса, до того, как попасть в барак дневальным, работал в шахте. Совковой лопатой перебрасывал взорванную породу от груди забоя на штрек, по которому метался скреперный ковш. Метакса был типичным доходягой. Все это видели и все понимали, что долго ему в забое не протянуть. Понял это и сам Володька. Улучил момент и, оставшись один на один со скреперной лебёдкой, расчётливо вложил кисть между грохочущими вхолостую шестерёнками. Так, чтобы кисть оттяпало, а руку в шестерёнки не затянуло.

Поскольку свидетелей мудрых действий Метаксы не было, то и дела о самовредительстве ему пришить не удалось. Всё списали на несчастный случай. А ведь могли списать и самого Метаксу. У него уже и ноги опухли и покрылись язвами, и вонь гниющего мяса опережала его на ходу. Теперь он дневалит в семейном бараке, услужая по малости каждому и нещадно шуруя кирпичную печь на общей кухне. Метакса чёрен лицом, горбонос и шепеляв.

— Кого? — орал он в телефонную трубку. — Сто говорис? Кого? Воро..? Кого — Воро..?

Крик Метаксы проникал сквозь фанерные стены во все семейные отсеки, и Воронин знал, что в этот момент, с внутренним содроганием и слабой надеждой на то, что обойдет его злая судьба, в крики дневального вместе с ним вслушивались горный мастер Воротников, механик автопарка Воротов и мастер электроцеха Боровский. Чью фамилию договорит проклятый грек? Кому из них в метельной ночи брести на аварийный вызов?

— Кого? — орал Метакса, ничуть не думая о том, что вопли его разбудили всех обитателей семейного ковчега. Он отлично знал, что никто не попрекнёт его за это, никто не станет пенять ему, поскольку все разбуженные заполночь радовались в своих фанерных каморках тому, что не им брести на ночной начальственный вызов. — Воронина? Ситяс, гражданин начальник! Ситяс!

Грек положил трубку и, волоча ноги, побрёл по коридору, шаркая подшитыми автомобильной резиной чунями по зыбким доскам коридорного настила. Ни шарканья, ни стука в дверь к Воронину никто уже не слышал. Барак снова безмятежно уснул, блаженно подоткнув под бока семейные простёганные одеяла.


2.

Воронин недоумевал. Всё было бы ясно и понятно, если бы его вызывали на аварийный бульдозер. Но Метакса, будто не он только что орал на весь барак, сказал сторожким шепотом:

— Насяльник прииска! — и потряс грязным пальцем перед плотно сомкнутыми губами.

Иван Кондратьевич Лобода был зол и растерян. Дурацкий звонок из управления поднял его среди ночи. Чертыхаясь и кляня не по разуму ретивых «шестёрок» из управления, Иван Кондратьевич побрёл сквозь метельную ночь к зданию конторы, чтобы дать ход дурацкому распоряжению.

Полина Ивановна спросонья посоветовала ему отложить до утра. Иван Кондратьевич прямо у супружеской постели сплюнул в сердцах. Тёлка дебелая. Мозги куриные. Скажет же такое — отложи до утра! Телефонограмму, переданную прямо на квартирный телефон, а это уже само по себе о многом говорило, подписал сам начальник «Дальстроя». И начальник областного управления КГБ.


3.

Молча прошёл мимо испуганного дежурного в «предбаннике». Уселся в деревянное, с полукруглой спинкой и подлокотниками привычное и удобное кресло. Почему-то поёрзал задом. Прежде, чем позвать дежурного, долго перебирал и перекладывал мысли. Да нет, прииска это вроде бы не касалось. Решительно нажал кнопку под столешницей, велел дежурному подать телефонограмму. Всё было правильно: и начальник «Дальстроя», и начальник областного управления КГБ значились в конце лаконичного текста. Ивана Кондратьевича даже затошнило слегка: таким неожиданным и непонятным было распоряжение, требовавшее незамедлительных действий. Начальник прииска протянул дежурному наспех набросанный список.

— Обзвони всех,— сказал, передавая бумажку. — Всем явиться немедленно. Пьян не пьян, болен не болен, чтобы все были здесь через двадцать минут.

Дежурный, округлив глаза, понимающе закивал головой. Такие телефонограммы ещё не приходили на его памяти. А он, как-никак, девятый год на прииске домолачивает.

Всех входящих Иван Кондратьевич встречал молчаливым кивком. Только Харину Петру Игоревичу протянул руку и показал глазами на стул и на место подле стола. Выдернутые из постелей люди сидели тихо. Даже не зубоскалили вполголоса, как оно бывает в таких случаях. Иван Кондратьевич протянул телефонограмму замполиту. Подождал, пока тот пробежит её глазами. Вопросительно посмотрел на него. Пётр Игоревич недоуменно пожал плечами. Всё понятно. Непонятно только, почему рядовое распоряжение обрело форму божьего веления. Такие подписи, что впору самому бежать грузить ящики.

— Читай, — сказал, возвращая начальнику прииска телефонограмму.


4.

И, опять же, никто ничего не понял. Телефонограмма велела начальнику прииска отправить продукты по прилагаемому списку на никому до той поры неведомую речку Гусиную.

— Где она, эта Гусиная? — спросил Пётр Игоревич.

— Чёрт её знает! — в сердцах чуть ли не сплюнул на стол Иван Кондратьевич.— Позови картографа, — велел дежурному.

Выяснилось, что картограф две недели назад отбыл в шестимесячный отпуск.

— Почему я не знал? — лютым взглядом зыркнул Иван Кондратьевич на канцелярскую крысу-кадровика.

Канцелярская крыса тут же смоталась в кабинет и выложила на стол перед начальником прииска книгу приказов.

— Ваша подпись, — ткнул пальцем в аккуратную подпись с аккуратной завитушкой на конце.

Иван Кондратьевич, как и все не очень грамотные люди, подпись свою выводил медленно, буковка к буковке, а начальственную вескость придавал ей длинной плоской загогулиной.

— Ладно! — коротко и зло бросил Иван Кондратьевич, толкнул книгу приказов от себя так, что она шмякнулсь на пол, пустила вокруг себя веер заложенных в неё бумажек. — Нет картографа — зовите маркшейдера. Сами не догадаетесь, мать вашу в пропасть!

Дежурный рванулся в «предбанник», и все услышали через неплотно прикрытую дверь тамбура, как матюкает он безмозглого грека Метаксу, никак не могущего взять в толк, что маркшейдера Розинга нужно позвать к начальнику прииска, а не к телефону.

— Где это речка Гусиная?

Иван Кондратьевич с ненавистью обозрел потёртый, желтой байки лыжный костюмчик на маркшейдере, припухшее ото сна лицо его, всклокоченные белёсые волосы. Маркшейдер даже в лютые морозы ходил по прииску простоволосый, чем вызывал всеобщее неодобрение и далее неприязнь к себе. Он снял мгновенно запотевшие с мороза очки, беспомощными глазами повёл по розовым пятнам, окружившим стол начальника прииска. Протёртые блескучие стёкла сели, наконец, на переносицу, и розовое пятно за столом начальника обрело смысл и выражение.

— Будем искать, — сказал Розинг. — На территории прииска речки с таким названием нет.

— Это я и без тебя знаю! — недовольно сморщился Лобода, повернулся к карте, прикнопленной за его спиной.

Розинг обошёл стол, скользя очками чуть ли не по самой карте, стал выискивать Гусиную на крупномасштабном плане Центрального горно-промышленного управления. Присев на корточки, ему помогали механик Воронин и начальник отдела кадров. Потом их прогнал и сам сел на корточки главный инженер. Пётр Игоревич Харин посчитал, что приседать перед картой ему негоже, не по чину, но и остаться в стороне от столь важного дела он тоже не мог и потому водил пальцем по карте рядом с очками маркшейдера.

Не было на карте управления речки с таким названием.

— Позвоните в Магадан,— посоветовал начальнику прииска кадровик.

— Кому? — огрызнулся на него Иван Кондратьевич.— Кто с тобой в три часа ночи разговаривать будет? Или, может, мне начальнику «Дальстроя» на квартиру позвонить? Дескать, извините, товарищ генерал, никак не можем на подчинённой вам территории вонючую речку по фамилии Гусиная отыскать.

Иван Кондратьевич даже улыбнулся скорбно, дивясь скудоумию кадровика.

— Ладно! — хлопнул он ладонью по зелёному сукну перед собой. — Вы ищите речку, а ты давай займись погрузкой, — ткнул он пальцем в грудь своего заместителя. — Чтоб к девяти утра сани зашнурованы были!

— Да, через час всё будет готово! — бодро отозвался помпохоз.

— Дурак! —взъярился на него Иван Кондратьевич. — Или глухой совсем? Десять тонн жратвы нужно погрузить на сани. Да и не войдет оно, наверное, в одни сани. На, глянь!

Он бросил телефонограмму через стол. Помпохоз Кириллов читал её, всё громче издавая сначала протестующе-удивленные, а под конец и восхищённые звуки.

— Оно и в двое саней не войдёт, — Кириллов бережно положил телефонограмму на закраину стола. — Подчистую склад выгребут, с-сабаки. И нам же самим жрать нечего будет. И перевалы опять закрыты. Иван Кондратьевич, это же бунт будет на прииске. Иван Кондратьевич, может отбрешемся?

— Во! — сунул ему кулак к носу начальник прииска. — Ты подписи не видал, мудак? Где Розинг? Где она, эта Гусиная?

Исчезнувший было Розинг вновь появился в кабинете с развёрнутой картой и уже обозначенной красным карандашом замкнутой кривой вокруг набранной мелким курсивом надписи «р. Гусиная».

— Вот, — ткнул пальцем в красный овал, — вот она, Гусиная. Это на территории соседнего управления. Дотуда километров с двести будет по прямой. А нам что: верховье или устье надо?

— Чёрт его знает. «Груз сдать под расписку в хозяйство Туманова». Всё. Где его искать, этого Туманова, в гробу б я всё его хозяйство видел! А почему нам? — накинулся он неведомо почему на Розинга. — Хозяйство это чертово на чужой земле, а тащиться туда нам?

— Всё ясно, Иван Кондратьевич. Посмотрите...

Розинг развернул перед начальником карту, бледным карандашом обозначил на ней линию, соединяющую Атакующий с верхним течением реки Гусиной.

— Вот... Буркандья... Кадыкчан... это все остается слева. А вот тебе и Гусиная. Вот, видите? Начало берёт в отрогах Негаяхского хребта. Приток Ясачной. Дураку ясно, что может быть в отрогах Негаяха.

— А мне не ясно! — просверлил маркшейдера лютым взглядом начальник прииска.

Ох и забот же подбрасывает ему этот белобрысый. По карте до верховьев Гусиной поболе двухсот километров наберётся. Это по прямой, птичьим лётом. А для трактора здесь все четыреста набежит. И каждую колдобину не учтешь. А сколько их, непредвиденных колдобин на неторенных тропах! Значит, не просто двое саней туда гнать надо, но и третьи: с соляркой, нигролом... Бензин для пускачей... автол-солидол... И уже построил в уме схему санного поезда. Значит, так: два трактора и бульдозер на подхвате: расчистить, вытянуть, подтолкнуть...

— Я думаю, что там что-то вроде нашего прииска. Может, золото, может — олово, может, еще что-нибудь...

— Я не об этом. Мне не ясно, почему это нам всю эту прорву туда тащить?

— Гляньте на карту. Территория не наша. Но если добираться до Гусиной от соседей, то сани придётся... вот — раз... два... три... три раза перетаскивать через отроги по бездорожью. А с Атакующего туда можно добраться по долинам рек...

Разговор их все слушали внимательно и почтительно, в абсолютном молчании. Совета Лобода ни у кого не спрашивал, а с вопросами к нему сейчас лучше было не лезть.

— Ну ладно, — поставил точку на разговоре с маркшейдером Лобода. — Фёдор, слышишь — чтоб к девяти утра всё было погружено. Докладывай мне каждые тридцать минут. Ясно? Понятно? Действуй! Никифор! — он повернулся от помпохоза к начальнику экскаваторно-бульдозерного парка Никофору Ходякину. — Два трактора и бульдозер. Бульдозер — новый. Трактора — надёжные. Если что случится в дороге, ты мне собственным задом за это ответишь.

Лобода задумчивым, долгим взглядом следил за тем, как начальник парка заносит приказание для памяти в потрепанную записную книжку. Тот самый знаменитый ходякинский «кондуит», в котором он вёл счёт грехам своих подчинённых. Грехи начальства фиксировались в другой, даже от жены тайной книжице.

Лобода, о чём-то раздумывая, пожевал губами.

— А может, тебе самому с тракторами на Гусиную?

Спросил специально, чтоб нагнать страху. Знал, что смерть не любит Ходякин оставлять без присмотра недавно привезённую с материка жену. И ради собственного спокойствия наладит трактора в тайгу под личным присмотром.

— У меня ремонт, Иван Кондратьевич. Уеду —из графика вывалимся...
— Ясно-понятно. Не можешь. Так кого пошлём?

Ходякин оглядел кучкой расположившихся в углу кабинета механиков. Кому насолить? Кого поставить под риск громового разноса, с далеко, за колючую проволоку уходящими последствиями в случае допущения самой малой оплошности на долгом пути санного поезда в запутанные дебри отрогов Негаяхского хребта, где никому не ведомое «хозяйство Туманова» добывает чёрт-те кому полезные ископаемые?

— Воронин.

Что-то говорлив он стал последнее время. Раздоказывает правоту. Зекашек под защиту берёт. Дешёвый авторитет зарабатывает, мальчишка. Вот пусть не поспит недельку, хлебнёт колымского лиха, когда вязнущему в снегах санному поезду помощи можно дождаться разве что от самого Господа Бога.

— Воронин, — подтвердил уверенно. — Он и помоложе, и топливную аппаратуру хорошо знает. С курсов же недавно.

— Кого возьмёшь с собой? — спросил Воронина Лобода, даже мысли не допустив, что отбрешется Воронин от поездки какой-либо, тут же придуманной, отговоркой.

И Воронин не подумал отговариваться. Знал, что тут же начнётся знакомая тягомотина. «Ведь ты же комсомолец», с укоризной напомнит Пётр Игоревич Харин. «И фронтовик!» — добавит начальник отдела кадров Клавдий Васильевич Водяницын.

— Галечкина, Казимира, Сомова.

— Будите Галечкина, Казимира и Сомова,— приказал Лобода дежурному.


5.

Разбудили Галечкина, Казимира и пьяного в усмерть Сомова. До того пьяного, что его на двор за дровами для барачной печки опасно было посылать. Ходякин лично удостоверился в крайней степени безобразия, в коем пребывал машинист бульдозера. На секунду мелькнула мысль, что специально упился Сомов, прослышав о нежданной и нелёгкой командировке. Они такие! Они перед праздниками, чтобы обезопасить себя от случайного вызова на шахту или полигон, надираются вусмерть — и взятки с них гладки. Прибегаешь в барак праздничным утром, а такой вот Сомов навстречу с распростёртыми объятиями: пожалуйте за праздничный стол, Никифор Семёнович! Всегда вам рады! А подменить заболевшего товарища не могу. Сами видите, в каком состоянии на радостях за социалистическую революцию! Вот ежели бы раньше знатьё знать... А заболевший-то кто? Васька-ушлый? Ну так вылейте ему пару вёдер воды на голову, враз выздоровеет...

Да нет, не мог Сомов заранее знать об этой командировке. Значит, без умысла с вечера надрался. Ходякин стал тормошить безмятежно храпевшего неподалеку Ивана Кротова...

У Кротова, едва он узнал, зачем разбудило его начальство, что-то «вступило в нутро». Он показал ладонью место на животе, куда, по его словам, еще с вечера «вступило». Ходякин тут же выхватил из бокового кармана знаменитый на весь прииск реестр грехов подчинённого ему люда, и Кротов, не дожидаясь, пока Ходякин отыщет в записной книжке ему посвящённую страницу, стал молча одеваться.


6.

В боксе, где стояли отремонтированные бульдозеры, Никифор Семёнович впал в неистовство: ни одна из восьми машин в дорогу не была готова. Старший механик Курлапов эдак спокойненько, будто речь шла о сборах на воскресную загородную попойку, в ответ на обличительные ходякинские речи заявил, что поспешность полезна при ловле блох, что быстро кошки любятся, зато у них котята слепыми родятся, что...

Ходякин извлек из бокового кармана записную книжку.

Курлапов, недавно ездивший в Центральный менять паспорт и пробывший там два дня сверх оговоренного, вспылил и понёс хреновину насчёт того, что в соответствии с техническими условиями и правилами эксплуатации он обязан перед дальним рейсом сменить масляные и топливные фильтры, подрегулировать топливные насосы и форсунки, заменить подтекающие сальники на ведущих звёздочках и опорных катках...

Ходякин не стал дожидаться заверешения длинного перечня обязательных процедур, матюкнул Курлапова, сам побежал по-баракам собирать вольнонаёмных слесарей.

— Дуй на технический склад, — сказал Галечкину. — Возьми сальники, фильтры, чего там ещё?
— Да кто мне даст всё это добро в три часа ночи! — резонно возразил Галечкин.
— Зампохоз там, — успокоил его Ходякин. — Груз готовит..

Галечкин вернулся через пятнадцать минут. Зампохоз готовил груз на продовольственном складе. Заведующего техническим складом никто и не подумал разбудить. Ходякин обматерил Галечкина за безмозглость и велел бегом привести заведующего техскладом. Обиженный Галечкин ушёл за кладовщиком. Ещё через двадцать минут, не скрывая ехидной улыбки, он доложил ретивому начальству, что заведующий техническим складом, выполняя распоряжение главного механика, с вечера уехал в Центральный за бронзовым литьём. Доложили о неурядице начальнику прииска.

Лобода велел поднять главного бухгалтера, начальника спецчасти, создать комиссию и вскрыть склад, зафиксировав деяние специальным актом. Заспанные Ашот Иванович и Роксана Аветисовна составили акт за шестью подписями. Долго ломали замки на складских воротах. Долго рылись в развалах всяческого металлического добра, грудами наваленного на полу технического склада. Ходякин лично командовал поисками нужных запчастей. Галечкин вспомнил, где кладовщик хранил драгоценные масляные фильтры. Разметав штабель ящиков, нашли и топливные фильтры. Ещё час искали гофрированные сальники. Их вообще не было на складе, но никто об этом не знал. И рылись. И ковырялись. И заглядывали на верхние полки стеллажей под самым потолком, и матерились, поминая худыми словами некстати уехавшего заведующего складом.

— Ладно, — сказал Ходякин Воронину. — Двигайте так. Я вам вслед их на машине отправлю. На Мылге догонит. До Мыл-ги дорога накатанная...

— Или к Новому году,— съязвил Воронин.

Замотанный нескончаемой чередой срочных и неотложных дел, Ходякин только тут вспомнил, что до Нового года всего-то неделя и что жена просила его к празднику раздобыть где-нибудь елку. Ей хотелось пригласить на праздничный вечер своих соседей и знакомых, угостить их тортом собственного приготовления, рассказать, какие кошмарно длинные — подол землю метёт — носят сейчас вечерние платья. Намекнуть между прочим, что Никифор Семёнович еле уговорил её расстаться с милым Подмосковьем, приехать сюда, в тайгу, где, думала она, живут дикари и одичавшие в бескультурье люди.

— Слушай, — Ходякин постучал по груди механика пальцем. Такая у него была манера — стучать по груди собеседника, если он подчиненный, согнутым пальцем, придавая своим словам вес и значение. — Будете через Талую проезжать — прихвати по пути ёлочку. Бросишь её на сани, на брезент, и хлопот никаких.

А про себя подумал, что ёлку придётся поискать где-нибудь поближе. Вряд ли охломоны обернутся за неделю. Прикинул дни, скорость передвижения санного поезда, если ориентироваться на технические данные машин, потом ту же скорость с учётом не поддающихся учёту факторов: поломок, аварий, ошибок, случайностей. Понял, что не вряд ли, а точно — не обернутся. Но ничего об этом Воронину не сказал. Хуже нет — каркать под руку.

Ходякин, как впрочем и все таежники, да и вообще как люди рисковых профессий, — верил в приметы. И мог при случае рассказать, как повлияли на его биографию подброшенные судьбой намёки и явные предостережения. Учтённые — они помогали ему избежать ошибок, больших и малых. Неучтённые, незамеченные, а то и того хуже — легкомысленно пренебрежённые, они мстили крушением хорошо продуманных планов, шестёркой вместо туза из колоды удачи.

На нефтебазе Федор Поликарпович Кириллов бил морду заправщику. Горючее — солярку и бензин — нужно было закачивать в бочки, а насос у него, у паразита, отказывался работать. Сначала забило фильтр. Прочистили. Потом лопнула пружина обратного клапана. Заменили. Потом — это только у дурака может случиться — насос захлюпал, как сопливый зек носом, а разгруженный мотор взвыл на высоких оборотах. Кончилась солярка в баке. Переключились на полный. Потом внутри насоса громко стукнуло, грюкнуло, затрясло частыми резкими ударами и... заклинило.

— Заклинило,—сказал заправщик, выбил нос на чёрные, густо промасленные доски пола. Сморкался он неторопливо, обстоятельно, поочередно зажимая ноздри большим пальцем правой руки. Ему всё было явно не к спеху.

— Давай, ручной помпой поработай,— велел Федор Поликарпович невозмутимому зеку.

Ручная помпа лежала здесь же, на широкой лавке, разобранная до мелкого винтика.

— Собирай! — приказал Фёдор Поликарпович.

Заправщик молча показал ему сломанную деревянную рукоять. Тут-то и врезал ему в ухо разъярённый помпохоз, мысленно уже стоявший навытяжку перед зло иронизирующим начальником прииска. Ведь обязательно припомнит и привяжет к сегодняшнему все грехи, накопленные за десять лет работы под его началом. И ведь не просто язвит, хамская его рожа, а норовит уязвить побольнее, да так, чтобы на посмешище выставить перед всеми, кто на тот случай боязливо внимает обличительным начальственным речам. И молчаливо. Без команды хихикнуть никто не решается. Ну, а как команда пошла — тут они один другого остроумнее. Последний раз вот так-то кадровика распинали. Фёдор Поликарпович, помнится, посочувствовал кадровику: где ему, мол, с приисковым людом справиться, если он за собственным «кадром» углядеть не может. Намёк поняли и долго смеялись над побуревшим от стыда и злости Водяницыным. А ночью семейный барак, затаив дыхание слушал, как за фанерными стенками маленький Водяницын сокрушал рёбра своей рослой супруге...

Ручную помпу потащили в мехцех приваривать металлическую ручку. Но именно сейчас нужно было сгореть сварочному дросселю, и помпу понесли в экскаваторный парк.

Наконец всё было погружено и увязано. Бульдозер и два трактора с санями на прицепе выстроились на дороге за экскаваторным парком. Фёдор Поликарпович подал команду трогаться и вместе с Ходякиным пошёл докладывать о выполнении задания. Хоть и с восьмичасовым запозданием, а вытолкали чумазых в дорогу. Но всё это было лишним, поскольку Иван Кондратьевич доложил наверх телефонограммой, что ровно в девять санный поезд ушёл в тайгу.

В двух километрах от прииска у Галечкина что-то загремело в бортовом редукторе. Воронин кинулся назад и через полтора часа пригнал другой трактор. Ещё через час потёк гофрированный сальник у Кротова.

— Ладно, — сказал ему Воронин. — Возвращаться не будем. Почаще доливай нигрол в бортовую. Дотянем.