ГЛАВА 2

1.

В отделе кадров Андрея Воронина обозвали авантюристом и предложили расторгнуть договор. Разумеется, с возвратом трёх тысяч рублей, выплаченных ему в кассе представительства «Дальстроя» две недели назад.

— Я не могу этого сделать, — тоскуя душой, втолковывал Андрей равнодушному типу за деревянным барьером. — Часть денег я истратил, часть — отдал тетке, а тысячу рублей у меня украли в электричке.

Равнодушный тип за барьером ехидно осклабился:

— Вы не оригинальны, молодой человек. Я таких, как вы, перевидел — дай тебе Боже! Пропьются, понимаешь ли, а потом начинают сопли пускать: помог тётушке, выручил дядюшку... Подъёмные вам выдали для определённой цели. На эту цель вы и должны их израсходовать. Нас совершенно не интересует, каким образом вы доберётесь до Владивостока, но пятнадцатого августа вы должны погрузиться на «Феликс Дзержинский» и на нём отбыть к месту работы, согласно договору, заключённому с трестом «Дальстрой». Никаких авансов в счёт будущих заработков мы вам выдавать не будем. До свиданья. Кто там следующий? — крикнул кадровик, с-суконная рожа, распахивая дверь перед очередным посетителем и жестом выметая Андрея из пропахшего мышеединой и плавленым сургучом кабинета.

В коридоре Андрей остановился, размышляя: куда теперь податься? Из кабинета до него донёсся ехидный смешок:

— Ограбили, бедненького, — презрительно говорил кадровик тому, кто сменил Андрея в кабинете. — Деньги у него, видите ли, в электричке украли. На большее у них фантазии не хватает.

Андрей брёл тихим Гоголевским бульваром и непотребными словами клял себя за легкомыслие. Нужно же было ему сунуть пачку денег в задний карман спортивных брюк. Давка в тамбуре электрички была страшенная. Вытащить из кармана злополучную тысячу — плёвое дело. Это уж потом Андрей понял, почему вдруг засуетился и стал проталкиваться к выходу худощавый тип в зелёной ковбойке. Андрей подумал тогда, что парню вдруг стало плохо. Теперь понятно, почему он стремглав выскочил из вагона и бросился бежать вдоль электрички, а вовсе не к туалету, как можно было ожидать.

На Ярославском вокзале Андрей подошёл к киоску, собираясь купить трубку и пачку табаку. Всякому ясно, что именно эти вещи в первую очередь необходимы человеку, убывающему в колымские таёжные дебри.

Денег в кармане не было. Андрей зачем-то пошарил пальцем в его углах. Это было нелогично. Плотная пачка новеньких купюр — не гривенник, чтобы искать её в углах кармана. Но какая, к черту, логика, если в мгновение ока ты отброшен в самое начало бедствий? Прав был, суконная рожа, кадровик, обзывая его авантюристом. С самого начала и до сих пор всё, что предпринимал Андрей для того, чтобы прорваться на территорию Государственного треста «Дальстрой», попахивало авантюрой.

В день, когда он впервые пришёл на Гоголевский бульвар ему сказали, что для заключения договора нужно либо возвратиться к месту постоянной прописки, либо прописаться в Москве. Первое отпадало из-за финансовых затруднений. Второе было попросту нереально. Выход подсказал тогда сам кадровик: достаточно прописки в любом городе Московской области. И Андрей поехал на сто первый километр — в Можайск. Можайская милиция в прописке отказала, потребовав справку с места работы. В электромонтажной конторе, куда пришёл Андрей наниматься, потребовали справку о наличии у него жилплощади. Симпатичная говорливая бабка согласилась сдать ему угол и вписать в домовую книгу. Андрей уплатил ей за месяц вперед сто рублей. Дважды приезжал он из Мамонтовки в Можайск, таскал справки из кабинета в кабинет и, наконец, обзавёлся штампом в паспорте. Когда, заключив договор с «Дальстроем», Андрей в третий раз приехал в Можайск, чтобы уволиться с работы и оформить выписку, директор электрической конторы повертел его заявление в руках и горестно улыбнулся:

— Понятно, — сказал он. — Авантюра. Было бы мне гнать тебя с самого начала. Так ведь поверил, что поработаешь. А как не поверить, если мне сорок человек до заполнения штатов не хватает?!

Симпатичная бабуля, узнав, что Андрей приехал выписываться, жалостливо зацокала языком.

— А то оставайся, Андрюшенька, — просительно заглянула она ему в глаза. — Я тебя с Анечкой познакомлю. Внучка моя, Анечка. Учёная. На инженера кончает. Ась, Андрюша?

Андрей заколебался. Может, и в самом деле остаться в этом симпатичном подмосковном городке, оформиться на работу к симпатичному директору электрической шараги, познакомиться с симпатичной Анечкой, что призывно улыбается с большой, раскрашенной от руки фотографии на стене в уютной бабулиной горнице?

«Перемена решения во время вынужденной посадки равносильна катастрофе», — припомнил он сентенцию из книги «Ваши крылья» Асена Джордана. Американец адресовал поучение начинающим пилотам, но Андрей Воронин взял его на вооружение, полагая, что мудрость положения универсальна. Бабуля осталась без квартиранта, директор электрической шараги — без монтёра и учёная Анна — без желанного бабулей, столь редкого в первые послевоенные годы жениха.

2.

Пропажа денег ввергла тетю Симу в громкую панику. Она кляла жульё словами, от которых бы содрогнулась душа распоследнего негодяя, погрязшего в самых отвратительных грехах и пороках. Если бы негодяй услышал тетю Симу, он неминуючи раскаялся бы и вернул её племяннику эту несчастную тысячу.

— Не слышит он вас, тетя Сима, — сказал ей Андрей. — Чего ж без толку взывать к его совести? Вы помолчите, а я подумаю...
— Правильно, Андрюшенька.

Тетя Сима стала выбрасывать бельё и одежду из ящиков старого комода. Со дна нижнего она достала отрез серого шевиота.

— Дядя Витя перед самой войной премию получил... — она беззвучно заплакала, прижала отрез к груди, чтоб ненароком не капнуть на него слезой. — Сейчас я схожу к Мотылихе...
— Нет, тетя Сима, — взял из её рук отрез Андрей. — Я не позволю вам его продавать.
— А я и не собираюсь его продавать. Просто оставлю в залог и займу под него тысячу рублей тебе на дорогу. Это будет самое разумное из всего, что мы с тобой можем придумать. Кто ж тебя выручит, как не тетка, а? И кого мне выручать, как не родного племянника? Ох, и хлебнула я с тобой горя...

Тетя Сима смежила глаза, заулыбалась воспоминаниям. Потом стала рассказывать, как в семь своих детских лет нянчила полупудового племянника, не смела ни на минуту оставить толстозадого крикуна, чтобы поиграть с подружками в классики или фантики.

— Ты тяжёлый был. Ох, тяжёлый. А мне семь лет всего, представляешь?

Андрей представил себе длинную, худую и нескладную девочку и как она часами, выпятив живот, таскает на руках скандального мальчишку, и ему стало жалко тогдашнюю тетю Симу.

В двадцать пять лет, на втором году войны, овдовела тетя Сима. Перебивалась, как могла, спасая от голода смугляночку Лариску. Одолела тётя Сима войну. Только ещё тоньше и стремительнее в движении стало её тело, ещё темнее впалые щёки. Андрей почувствовал, как горячая жалость к теперешней тётке подступает к глазам. Он сжал ладонями её виски, поцеловал в начавшую седеть голову — в белый пробор в смоляных тяжёлых волосах. Тетя Сима всё поняла. Она снова заплакала и прижала руку племянника к своим губам.

Андрей был влюблён в тетку. А влюбился на её же свадьбе. До того дня относился к тёте Симе, как к любой из множества своих тёток. Ну тётка как тётка. Длинная. Смешливая. А порой — и насмешливая. У неё были свои дела, у Андрюшки — свои. Разве что иногда мимоходом ущипнёт Андрюшку за щеку и унесётся дальше, поднимая юбкой ветер и не обращая внимания на щенячий визг племянника.

Свадьбу играли в просторной квартире родителей жениха. На свадьбу пригласили «весь город» — так сказала соседке мать Андрея. По праву старшей сестры, она распоряжалась гостями, музыкантами и самой невестой. Об Андрюшке все забыли. Не вспомнили о нем даже тогда, когда гости расселись за двумя длинными столами. Дважды уже поцеловались жених и невеста после криков «горько!». Дважды утыкались гости в тарелки, а Андрюшка всё стоял в углу прихожей, давясь жалостливыми к себе слезами.

— Где Андрейка? Где этот несносный ребёнок?! — вдруг донёсся в прихожую крик тёти Симы, и она белым пахучим вихрем налетела на Андрюшку, потащила его к столу, усадила рядом с собой, обняла, прижала к себе, заколыхала, уговаривая:
— Ну, не плачь, мальчик. Не рви тётке сердца. Мы же все тебя любим. Все, Андрюшенька, все!

Милая, любимая тётя Сима взяла у дяди Вити носовой платок, вытерла племяннику слёзы и сопли. Отверженный, всеми забытый — даже родной матерью — Андрейка был так благодарен тётке, что не задумываясь перебил бы всех гостей, если бы она его об этом попросила. Даже не попросила, а просто намекнула, что ей надоели гости, жених и осовевшие музыканты, как надоели они все самому Андрюшке...

Тетя Сима раздобыла тысячу рублей.

— А может быть, останешься, Андрейка? — в который раз заговаривала она об одном и том же. — Я ведь заметила: Клавочка Лагутина к тебе неравнодушна. Оставайся, Андрейка. Женим мы тебя — и дело с концом. Клавочкин папа в министерстве работает. Не знаю только, в каком. Дача у них видел какая громадная? Не то, что у твоей бедной тётки. Оставайся, Андрюша. Двое вас и есть у меня на белом свете: Лариска и ты.
— А мама? А дядя Гриша? А Волька со Светланой?
— Ну, то братья, сёстры, племянники, а вы — дети мои...

И снова заколебался Андрей Воронин. Клавка Лагутина — деваха, конечно, ничего... И тётке помочь бы надо. Но тётке он поможет с Колымы. Он уверен, что оттуда помочь будет легче. А Клавка Лагутина? Спишутся. Если захочет — приедет. И на Крайнем Севере не одни белые медведи живут. Если любит — а уверяет, что любит, — бросит папину дачу о четырёх комнатах, бросит институт, хотя ей до диплома всего год остался, примчится в объятия любимого за шестидесятую параллель. Да ведь не так оно и страшно. Ленинград тоже на шестидесятой, на одной параллели с Магаданом стоит. Впрочем, не осядет же он в Магадане. Попросится куда-нибудь поглубже. Берелех. Сусуман. Озеро танцующих хариусов... Даже озеро Джека Лондона есть в тех краях. Одни названия чего стоят! Музыка какая: Берелех, Сеймчан, Оротукан... Быть в тех краях — значит на ступеньку ближе стать к людям, чей долг и удел — торить тропы, по которым через сто лет пойдут асфальтоукладчики.

— Три года — долго ли, тетя Сима? — успокаивал тетку Андрей.

Для него самого три года — невероятно долго. Всё, что ему нужно было, — нужно было немедленно, сейчас, побыстрее. Потому и рвался к отъезду, как медведь сквозь бурелом: не щадя своей шкуры, не замечая грязи на башмаках.

А башмаки откуда взялись у медведя?


3.

«Кто хочет добраться до вершины горы — не должен бояться грязи на своих башмаках». Кто это сказал? Ницше? Или, нет, кажется, Карл Маркс.

Андрей не читал Ницше. И Карл Маркс был ему известен по цитатам. Но примеривать к себе высказывания великих было приятно. Удачно подобранная или ко времени пришедшая в голову мысль, адресованная потомкам великими мужами, побуждала к решительным действиям. Чаще успех приходил потому, что действия были решительными, но Андрей считал, что всё дело в магическом воздействии словесной формулы из арсенала мудрых на ход событий. У него у самого подобрался собственный арсенал сентенций, помогавших оправдывать всякое действие. «Кто не знает гавани, тому нет попутного ветра. Кто ничего не делает, с тем ничего не делается. Смелым Бог владеет. Толцыте — и отворится вам. Делай первый шаг — события подскажут тебе следующий. Только смелым покоряются моря...». Их было множество —- набранных с миру по нитке, прибавляющих решительности в советах с самим собой, когда казалось, совета ждать было неоткуда. Ему нравилась категоричность утверждений носителей мудрости из разных времен и народов. Но верный понятиям коллективизма, внушённым ему с детского сада и первого класса, он старался смягчить жёсткий и жестокий смысл философии вседозволенности, известной ему из литературных обрывков, как «ницшеанство и макиавеллизм».

«Цель оправдывает средство» — вычитал он однажды изречение, будто бы беспринципного итальянского дипломата, Андрей задумался. Всякая ли цель и всякое ли средство? Этак можно договориться до оправдания любых поступков. И он тут же видоизменил слегка формулу, приспособив её к своему комсомольскому мировоззрению: «Благая цель оправдывает средство». Вот теперь будут довольны и дипломат из Средневековья, и Дора Борисовна Хинчук из Суража, преподававшая обществоведение в тамошней школе. Да, но ведь всякий считает, что его действия направлены на достижение благих целей. А понятие о благе — у каждого своё. Здесь нужно бы поглубже разобраться в противоречиях, подброшенных ему жизнью. Но это можно оставить «на потом», на время, когда все утрясётся и всё останется позади.

Глава 3

Виталий Волобуев, 2015, подготовка и публикация