—  Вчера Лукашины уехали, — тихо и горестно вымолвила Антонина, выставляя на стол расписную фарфоровую сахарницу, — и к нам не зашли. Уехали — ни слова не сказали.

—  Как уехали? — не поверив своим ушам, передернулся Симкин, — я недавно Петра видел.

Его жена хотела еще что-то сказать, но губы ее скривились, она торопливо прикрыла рот рукой и заплакала.

—  Да все уже уехали! Все! Только вы ничего не видите! — громко закричала из комнаты их старшая дочь Нина, — досидимся здесь — из собственного дома скоро выгонят! Да мы с Машкой останемся старыми девами — русских не осталось!

Симкин не донес до рта чашку с чаем, поставил ее на стол и задумался. Мрачная тень накатилась на загорелое лицо.

Не хотелось верить в неотвратимость переезда, ох, как не хотелось. Временами ему казалось, что еще остается шанс удержаться здесь. Что все обойдется, все наладится. Но нет, круто все переменилось. Каждый стал сам за себя, и надеяться больше не на что. Пора определяться.

А решение только одно — оставлять землю, на которой прожили двадцать лет — и уезжать! Сейчас русские уезжают — будто пропадают. Жили, жили рядышком не один год - и все — никого нет.

Симкин догадывался, почему все тихо уезжают. Никто не хочет, чтобы позор их видели. На новом месте переселенцев не жалуют — уже проверено. Ни работы, ни почета. Здесь был директором - там будешь сторожем. Разве ж охота, чтобы друзья знали про позор на старые головы.

 Нажитое долгими годами жалко оставлять. Симкин порывисто поднялся, встал на пороге зала и нежно приложил грубую ладонь к гладкому косяку. Дом — красавец. Сам строил, знает, как каждый кирпич лежит. Двор — тоже загляденье. Огород, сад, мощеные дорожки — словно в раю. А там: абрикосы, яблони, виноград, дыни — все растет в этом благодатном крае.

И дочерей до этой заварухи мечтал на ноги поднять, замуж хорошо выдать.

«Какая жизнь была, какие планы! — горько сжалось у Симкина сердце, — а теперь остается только одно — бежать! Еще вопрос — куда? Россия велика, а нигде не ждут».

Антонина, сдерживая слезы, с надеждой смотрела на него. Это он — молодой инженер Геннадий Симкин, когда-то привез сюда несмышленую саратовскую девушку. Покорил ее сердце высокий, ладный парень, горящий по работе в дальних краях. Ни минуты не сомневаясь, поехала она с ним. Здесь, в Узбекистане, они нашли и гостеприимную землю и хороших друзей. Тогда не делили ничего - на всех была одна страна. А все, что зависело от них, сложилось удачно: хорошая работа, уютный семейный очаг. Здесь родились и выросли две дочки, на которых они смотрели да радовались.

Но видно, есть на свете что-то такое, что не зависит от простых смертных. Есть страшные силы, что подобно безудержному урагану разносят людей с насиженных мест и жестоко ломают им судьбы. Кто рождает эту силу — Бог или человек — не осмыслить. Если Бог — то почему он такой безжалостный? А если человек — то кто дает ему такое могущество, что вздымаются по его смутной воле целые народы и превращаются в зверей люди? Страшно все это.

Симкин молчал. Еще пять лет назад главным инженером на комбинате работал и ничего не боялся, хотя сотни людей за его спиной были. Потом потеснили его с высокой должности. А сейчас три самых дорогих человека за ним — три беззащитных женщины. Нет! Тянуть больше нельзя, потом не простит себя, если что-то случится.

—  Что ж, мать, пора и нам отсюда выбираться, — произнес Симкин то, что в головах его семейства уже крутилось не раз.

—  Дожились, Господи! По свету мотаться на старости лет! — вдруг заплакала Антонина, всплеснув руками. Она поняла — муж так решил, и назад ходу больше нет.

—  Мамочка! Не плачь! — бросились к ней дочери, — мы же все вместе будем! Давно надо было уехать. Уже забыли бы этот Узбекистан.

—  Ну, и куда переезжать будем? — обвел тягостным взглядом семейство хозяин, — Россия-то большая, а где нам место найти? Ведь у нас и родни близкой нет.

—  Да хоть куда! — запальчиво выкрикнула младшая, — лишь бы отсюда!

—  Не Рокфеллеры наобум ехать, — раздумчиво продолжил Симкин. — Надо своими глазами поглядеть, куда пристроиться.   Дом нам дорого не продать, а потому в село придется ехать. Ну, может на первое время, — виновато посмотрел он на дочерей.

—  Вот и поезжайте с Ниной, — подхватила Антонина, — посмотрите Россию — и где вам понравится — туда и поедем. Я куда угодно согласна — лишь бы к своим.

—  Все. Завтра увольняюсь! — выдохнул Симкин, — давай, мать, бутылку. Помянем старую жизнь.

Антонина взяла из холодильника начатую пол-литру и, поставив ее на стол, снова зарыдала в голос:

—  Господи! За что все это нам? Куда же ты смотришь, милосердный, наш?

—  Антонина! Не плачь! — оборвал ее муж, — не знаю, куда Бог твой смотрит, а нам в Россию перебираться надо. Чай, встретит матушка, не прогонит, не обидит.

Симкин размашисто плеснул водки в пузатую рюмку и резко опрокинул ее в рот, — нечего по старому причитать! Крест теперь на этой жизни стоит, и не наша в том воля.

 

Помотавшись три недели по российским краям, Симкин с дочерью вернулись.

—  Село большое, хорошее и дом приглядели неплохой! — радостно тараторила Нина матери и сестре, едва они переступили порог. Сам хозяин был посдержанней, мыслями уже в предстоящих нелегких заботах.

—  Не пропадем, мать, — расцеловал Симкин свою драгоценную половину, — живут люди, глядишь, и мы приживемся.

Но Антонина за радостью встречи разглядела в глазах супруга затаенную тревогу.

—  И там — будто Мамай прошел, — ничего не стал скрывать Геннадий от жены, — разруха и нищета, как в гражданскую. С работой тяжело, все дорого. Дом конечно, с нашим не сравнить, - грустно покачал он головой.

 Антонина охнула, сильно сцепив себе пальцы, и на ее глазах появились слезы.

—  Родная, не плачь, — ласково обнял жену за плечи Симкин, а у самого запершило в горле. — Устроимся. Мы еще не старые. Кирпич с собой возьмем дом обложить - будет как новенький. Подсобные постройки соорудим, хозяйство разведем — проживем. И козы у нас породистые — там таких близко нет. Все хорошо у нас будет, Тоня, — ласково потрепал он ее по щекам, как в молодости. — Посмотри — дочки наши — на выданье! На Нинку уже один жених в деревне заглядывался, — с лукавым прищуром сообщил он.

—  Дай-то Бог! — сразу оживилась Антонина и, перекрестившись, вытерла слезы.

 

Легко было сказать «переехать»... Одна лишь забота — дом продать — сколько заняла хлопот. Цену, словно в насмешку, давали мизерную. Симкин горячился, размахивал руками перед покупателями, водил их по дому и разъяснял, что стены у него толщиной в два кирпича, что окна утеплены и зимой не продуваются, что планировка очень удобная, что и подвал в доме добротный. Он тыкал в пол и потолок, в окна и стены, подробно рассказывал, как все ладно подогнано, но неизменно натыкался на холодные восточные глаза.

—  Дом хороший, а хочешь много. Никуда ты не денешься — продашь и за две тысячи. Дороже тебе никто не даст.

Симкин отказывал, а потом метался по дому и кричал, стуча кулаками по подоконнику — «задаром я свой дом не отдам! Год буду продавать»!

Жена и дочери подавленно молчали и не знали, что делать. Планы рушились. Геннадий через каждую неделю звонил в алтайскую деревню и просил еще немного подождать с продажей дома. Отчаяние стало подбираться ко всем.

Спасение пришло откуда не ждали. Однажды, когда уж наступила осень и Симкин было настроился здесь зимовать, во двор зашел мужчина лет тридцати трех - тридцати пяти: узбек, одетый в отутюженный серый шерстяной костюм.

—  Здесь дом продают? — спросил он Симкина, возившегося на грядках, среди пожухлых кустов малины.

—  Здесь! — выпрямился Геннадий, и лицо его  расплылось в улыбке. — Амир! Сколько лет, сколько зим! Проходи, проходи в дом. Гостем будешь дорогим.

Разговор продолжился за чашкой чая. Покупатель обошел весь дом, заглянул в каждый угол. Симкин был рядом и с еще большим вдохновением рассказывал, как все ладно у него сделано:

—  Амир, дом у меня как игрушка. Сам строил. Сто лет еще простоит. Хватит и детям твоим и внукам. Я ведь халтуры не терплю, ты знаешь.

—  Знаю, Геннадий Васильевич! И цену хорошую дам. Только никому об этом не говорите, а то меня не поймут. Я добро помню. Ведь за то происшествие меня все ели, и свои же первые. А вы не побоялись вступиться, даже в министерство звонили.

—  Я всегда людям помогал, да вот видишь, как вышло... Никому такого не пожелаю, — у Симкина дрогнул голос от волнения, но он быстро справился с собой. —  Спасибо, Амир, что не забыл ничего. А тебе дом счастье принесет. И мне спокойней, что мой очаг хорошему человеку перейдет.

—  В каждом народе и люди есть и скоты, — тихо сказал гость и, пожимая руку хозяину, добавил, - деньги через две недели будут.

—  Собрались зимовать, да дорога выпадает, — подвел итог на семейном совете Симкин. — Плохо в зиму уезжать, но выбора нет.

 

—  Этот вагон вам отписан, — сцепщик - худой невзрачный узбек лет тридцати — небрежно махнул рукой в старую теплушку. Инженеру сразу бросились в глаза две выдранные доски и большие щели.

—  Да ты что? — чуть не заплакал Симкин, — дружок, ведь на дворе зима. Мы с такими щелями как тараканы вымерзнем!

Узбек равнодушно подернул плечами и, словно не слышал ничего, сказал, тыча рукой на высокую платформу в тупике, - вон туда его под погрузку поставят.

«Ну, нет! — решил Симкин, — надо к дежурному по станции. В такую развалюху грузиться нельзя. И замерзнем, и снегом вещи забьет».

 Дежурный по станции и не дал переселенцу все высказать, а сразу яростно затряс головой, давая понять, что он ничего менять не будет.

-     Да ты пойми! Ведь мы там сами поедем — люди все-таки! — взмолился Симкин. Когда-то в бытность инженером он сам теребил здесь дежурных, и его слушали, помогали. Сейчас железнодорожник молчал, не желая ничего объяснять. Но Симкин понял все и сам. Вагон уходил в Россию, и никто туда хорошую теплушку давать не собирался.

«Ладно, мало вам осталось пить нашу кровь! — утешился он. - Придумаю что-нибудь. Дырки досками закрою, а кирпичом вдоль стен кладку выложу — будет навроде комнаты - и ветра меньше и холода. Одно страшно, если дернут состав хорошенько, засыпать нас может этим кирпичом. Ну, да не буду слишком высоко поднимать», — определился инженер и повеселел.

Грузились долго. Загрузкой он руководил сам. Правую сторону вагона обустроили под жилье, левую — под вещи. Козам отгородили загончик напротив входа.

Аккуратно сложили вдоль стен кирпич. Он был не абы какой, а облицовочный. Доставал Симкин, когда еще инженером был. Думал дочерям дом на две семьи построить. Уж и представлял его — красивый, двухэтажный, из красного глянцевого кирпича. Много чего успел на дом запасти. И балки металлические тут, и доски. Теперь все, что можно, увозить надо. На новом месте, ох, как пригодится. Приживаться с нуля придется.

После укладки кирпича он отгородил досками две комнатки. Дальнюю, глухую, с одним входом - под спальню, и ее тотчас дочери утеплили коврами и пуховыми одеялами.

Узбек-сцепщик нагло пялился на все, что грузили. По его сморщенному лбу было видно, что он думает, к чему бы придраться. Когда подошла вторая машина со стройматериалами, парень не выдержал.

—  Кирпич, однако, не домашние вещи, — стараясь как можно строже, заявил сцепщик Симкину, — нагрузка на вагон большая будет. Больше нормы.

-     Какая тут нагрузка? — зло спросил инженер. Уж кто-кто, а он в нагрузке понимал лучше, чем сто таких сцепщиков, — в вагон шестьдесят тонн грузят, а здесь всего полторы машины кирпича.

-     Кирпич весь вагон попортит, — упрямо твердил узбек, уставив на Симкина узкие, безжалостные глаза.

Вагон уже невозможно попортить — это рухлядь на колесах! — огрызнулся инженер. — Да и он вообще без возврата уходит. В России останется — понял? Вам уже без разницы — попорченный он или нет.

—  Узнать надо про кирпич, — тут же придумал новый предлог сцепщик, никак не желая отлипать, — может, ты его украл. Отсюда все вещи везут, а не кирпичи. Вот вещи и грузи.

Геннадий понял, что тот не успокоится, пока не получит деньги.

—  Ну, хватит тебе сто сомов? — спросил он узбека, запуская руку в нагрудный карман.

—  Еще машинисту надо, — не растерялся железнодорожник, — столько же.

«Никуда не отъехали, а уже деньги тянут», — огорчился Симкин, цепляя в кармане две бумажки.

Узбек, получив ни за что, ни про что двести сомов, довольный покинул морозную улицу и заскочил в тепловоз. У Геннадия отлегло на сердце — хоть не будет стоять над душой. Так пялится, будто он его вещи увозит. Быстрее бы вас не видеть. А тут еще морозы, как на грех, ударили небывалые — первый раз такие за всю их здешнюю жизнь. Ночью двадцать точно будет. Как все не вовремя!

-     Антонина, водку далеко не прячь! — крикнул он жене, заметив, что та понесла в вагон две большие сумки с провизией. — Без нее мы околеем.

Оставлять Симкин ничего не хотел: ни из скарба, ни из скотины. Смутное время на дворе, что здесь, что в России, потому все сгодится. И сено в тюках закатили - им обложили стены прихожки. Лишнее тепло не помешает и для коз корм. Зиму-то жить на новом месте.

Наконец, к позднему вечеру все было погружено. Антонина с дочками оглядели заплаканными глазами последний раз станцию, так и не понимая — то ли радоваться, то ли печалиться. Они долго желали перемен, но теперь, когда те неотвратимо надвинулись, им стало страшно. Страшно оставлять обжитую землю, страшно отправляться в неизвестность.

Антонина встала на мостик, ведущий с платформы в теплушку, размашисто перекрестилась и низко, в пояс поклонилась: — Прощай, землица родная! Не по своей воле бежим!

Симкин, одетый в серую фуфайку, обутый в новые валенки, забросил в теплушку четыре доски, служившие помостом и строго наказал:

 — Закрывайтесь от беды подальше и сидите тихо!

Захлопнув тяжелую, разбитую дверь, он пошел искать маневровый тепловоз.

—  Все, погрузились. Можно в состав цеплять, — сказал Симкин, поднявшись в кабину по железным ступенькам. Но машинист сделал вид, будто не слышит его.

—  Цеплять можно! — еще раз сказал бывший инженер.

—  У нас и без тебя работы много, — не поворачиваясь к вошедшему, грубо отрезал машинист, - если хочешь быстро - давай сто сомов, а то только через день подцепим.

Симкин трясущимися от негодования руками полез в карман телогрейки и, еле сдерживая себя, протянул вымогателю цветастую купюру. Узбек небрежно взял деньги, и словно ничего не произошло, заварил себе чай. Инженер стоял в кабине и не в силах смотреть на машиниста, глядел в окно, с тоской представляя себе, что семья сейчас сидит в холодной теплушке, а от него больше ничего не зависит.

«Терпи Гена — советский специалист! — прошептал он сквозь зубы. - Вот она — дружба народов, тебе еще сполна долг отдадут! Не унесешь, всю благодарность-то»!

Наконец, машинист, насладившись властью и чаем, потянулся к рычагам. Через десять минут ныряний тепловоза туда-сюда по станции симкинская теплушка была пристроена к небольшому товарному составу, держащему путь в Казахстан.

Симкин залез в холодный вагон и в последний раз глянул в темноту, представляя за ней и город, и комбинат, и свой бывший дом. В этот прощальный морозный вечер ему представились цветущие розовым цветом абрикосы, нескончаемая зелень вокруг и жаркий воздух, к которому он уже привык. Ничего этого больше не будет.

Яростно стукнула тяжелая дверь. Руки Геннадия мотали на проушины упрямую проволоку, а по щекам сами собой текли слезы и холодило лицо. «Негоже мне так перед женщинами», — обругал Симкин себя за слабость и вытер глаза платком. Он постоял еще чуть-чуть один, глубоко вздыхая и успокаиваясь.

Наконец, все четверо задраились в темной спаленке, словно в подводной лодке. Теперь оставалось только ждать. Горела свеча, поставленная в большую миску. Дочери достали укутанные в поло¬тенца бутерброды, которые сохранили прощальное тепло навсегда оставляемого дома. Симкин выта¬щил бутылку водки, налил себе полный стакан и по чуть-чуть плеснул жене и дочерям.

—  Простите меня, дочки мои, и ты, Антонина, прости, — глухо произнес он, — что везу вас как бродяг в холодной теплушке, вместе со скотиной. Не чаял я ни вам, ни себе такой судьбы. Что впереди ждет — не знаю. Даст Бог, может лучше будет, к своим все же едем.

Симкин от невыносимой обиды сильно стукнул стаканом по кружке жены, и большими глотками стал вливать в себя водку, словно пытаясь найти в ней что-то спасительное. Антонина зарыдала и затрясла плечами:

—  Господи! За что?!

Нина и Маша всхлипывали, и как могли, утешали плачущую мать.

Прошло несколько часов, прежде чем морозный воздух огласил пронзительный свисток. Звонкий удар волной разлетелся от тепловоза к хвосту поезда, сотрясая вагоны. Дернуло и их теплушку. В вагоне что-то упало и глухо стукнулось о грубый дощатый пол.

—  С Богом!

«Господи! Лишь бы не замерзнуть! Лишь бы дочек не заморозить! Услышь нас, Господи»! — первый раз в жизни обратился к Богу Симкин, проваливаясь в тяжелый, полупьяный сон. Антонина загасила свечу. Прижавшись друг к другу, семья Симкиных скоро заснула.

На другой день первым проснулся глава семейства. Колеса мерно выстукивали дорожную дробь, а вагон болтало из стороны в сторону. Вылезать из-под тяжелого слоя шуб и одеял Геннадию не хотелось, но надо было. Он нащупал миску со свечой и спичками. Когда вспыхнул огонек, Симкин не узнал жилища — пар от их дыхания убелил всю каморку. «Словно столыпинские переселенцы», — подумал он, потеплее укутывая спящих дочерей и ужасаясь, что двадцатый век цивилизации так ничего и не изменил. «Только бы в дороге никто не заболел», — резанула его сердце тревожная мысль, потому как с такой бедой он бы уже не справился.

Козы за перегородками словно почуяли хозяйское пробуждение, и оттуда донеслось их жалобное блеяние.

—  Пора коз доить, Тоня, — толкнул в бок жену Геннадий. Антонина безропотно покинула теплое лежбище и пошла к скотине. Симкин принялся за примус, который он предусмотрительно купил для дороги. В нем только и спасение: и еда, и чай, и тепло хоть какое-нибудь.

 — И что же этот вагон теплушкой называется? — воскликнула Маша, пробудившись и первую минуту недоуменно глядя на пламя свечи — ведь здесь совсем не тепло!

—  К ней две буржуйки полагаются, — разъяснил недоразумение отец. — Если их топить, то будет тепло. А так...

- А почему нам хотя бы одну печку не поставили?

Через час хлопот в тесноте и неудобстве все были сыты. Делать было нечего, и семья вновь сбилась в кучу под одеялом. Спать никому не хотелось, и Геннадий с Антониной стали вспоминать, как двадцать три года назад они приехали в Узбекистан, как гостеприимно встретила их азиатская республика. Сейчас им казалось, что все это было в какой-то другой жизни, или даже на другой планете.

Скоро поезд остановился на небольшой станции, яростно продуваемой степным ветром. Остановился и замер на несколько часов.

«Так мы неделю будем ехать!» — расстроился Симкин. И хотя для него не было новостью, что товарняки в пути подолгу стоят, мерзнуть лишнее время никак не хотелось.

Но это была уже граница. Скоро в дверь раздался такой сильный стук, что в теплушке все вздрогнули. Хозяин, откинув полог, торопливо побежал открывать дверь. На снегу у входа нетерпеливо топтались и смотрели на него снизу два узбека в форменной одежде и в шапках-ушанках.

—  Документы!

Симкин протянул заготовленный пакет. Таможенник с круглым, лоснящимся лицом, судя по всему, старший наряда, взял его и принялся листать паспорта.

—  Наркотики, оружие везете? — строго глядя на Геннадия раскосыми глазами, спросил он.

«Они еще про наркотики спрашивают?» — усмехнулся про себя Симкин, но развел руками. — Какое там! В Россию перебираемся. Домашние вещи, да козы.

—  А коз-то для чего потащили? Жалко оставлять было? — нехорошо прищурился молодой узбек с шершавыми, обветренными щеками.

—  Жалко, привыкли уж к скотине, — смешался Симкин — да и чем семью на новом месте кормить? Ведь ни кола, ни двора. Глядишь, и козы сгодятся.

—  Ну, давай, показывай, что везешь, — плотный, словно бочонок, таможенник постарше тяжело ухватился за половинку двери и, кряхтя, залез в вагон. Симкин отступил в глубь теплушки и с тревогой посмотрел на него.

—  Много чего везешь, — протянул таможенник, озабоченно повертев головой по сторонам и подсвечивая в темноту сильным фонариком. Пнув тюк сена, он приподнял полог из старого клетчтого одеяла, и заглянул в обустроенную прихожку.

—  Там жена и две дочери, — упредил вопрос Симкин.

—  Сайд, просмотри тут! — крикнул старший, а сам стал внимательно осматривать домашний скарб.

Сайд тоже залез в вагон. Бесцеремонно выстуживая маленькую комнатку Симкиных, он потребовал всем выйти, и пристально смотрел на девушек. Тем временем старший наряда рылся среди коробок и тюков.

«Если все проверять — дня не хватит», — испугался Симкин, и сказал, пытаясь убедить таможенника: «Да что у нас искать? Переселенцы мы».

—  А что, вас кто-то гонит? — вдруг развернулся к нему старший таможенник. Симкин молчал, не зная что сказать. Узбек уставился на него, держа гнетущую паузу.

—  Хозяин, может, козу нам подаришь? — вдруг спросил он, нехорошо улыбаясь. - На память.

Симкин понял, что отказать нельзя — себе дороже выйдет.

—  Только самую молодую давай! — не дожидаясь согласия, скомандовал второй.

Симкин стиснув скулы, молча бросил две доски, упирая их одним концом на землю, а вторым на порог теплушки. Антонина поняла в чем дело и, закрыв рот платком, тихо заплакала. Самая молодая коза, почуяв на своей шее веревку, заблеяла и отчаянно заупиралась перед дверью, выставляя вперед тоненькие копыта. Молодой узбек сильно дернул ее на себя и выволок из теплушки. Старший наряда сунул Симкину документы и молча прыгнул вниз.

Впереди была еще не одна граница, и их тревожили не один раз. Таможенники вели себя словно братья-близнецы — одинаково громко стучали в двери, одинаково бесцеремонно сновали по вагону и запросто заглядывали в узлы и коробки. «Наверное, не каждый сможет таможенником работать, — думал Симкин, наблюдая за ними, — хоть это и служба такая, а что-то неприятное в этом есть. Я бы не смог», - точно заключил он после последней проверки на российской границе, когда ему прямо сказали, что не худо бы переселенцам отметить прибытие на Родину. Праздник в честь возвращения семьи Симкиных наряд скромно оценил в полсотни долларов. Хорошо, что таможенники не могли прочесть его мыслей, а то не отделаться бы Симкину от дотошных досмотров малой ценой. А впрочем, прочитать их было не мудрено, да и таможенники ничего другого о себе и не думали.

Геннадий успокаивал себя тем, что наконец-то они въехали в долгожданную Россию, где должны закончиться все страхи и унижения. Путь до небольшой сибирской станции Бийск теперь представлялся ему быстрым и спокойным. Но на первой же российской станции вагон остановился, словно умер. Надвинулась ночь, и на беду мороз усилился. Сон у всех был беспокойный. Сам Симкин часто просыпался от холода и с надеждой прислушивался — не стучат ли колеса? Но к большому разочарованию было тихо. Наконец, на рассвете, которого они не могли видеть, заскрипели мерзлые тормозные колодки, нехотя отпуская колеса, и поезд тронулся в путь, на север.

Ветер вновь ворвался в щели, нагоняя холод со всех сторон. Дочки стали замерзать. Симкин выгнал их из-под одеял, и заставил бежать на месте. Маша заплакала.

—  Давайте! Давайте, девочки мои милые! — со слезами на глазах подбадривал их отец, топая ногами тут же, рядом — одеяло тепла не дает — оно только держит. Сейчас вы прогреетесь, чаю попьете, и тогда в постели тепло будет.

Дочери, одетые в кофты и гамаши из чистой козьей шерсти, неуклюже вскидывали ноги и размахивали руками, боясь упасть.

—  Все! Хватит! — оборвал Симкин бег через десять минут. - Потеть тоже нельзя — можно простудиться.

—  Господи! За что напасти эти нам? За что? За какие грехи? — не выдержав, заголосила Антонина, — сами померзнем и детей поморозим!

Симкин хотел было цыкнуть, что она сама рвалась переезжать, но сдержался, одумался. Не виноват из них никто, что так получилось. А жена — добрая женщина, милая и тихая. Что кричать. Через два дня после российской границы вагон прибыл на станцию Бийск.

—  Слава тебе, Господи, добрались! — радостно перекрестилась Антонина, настороженно осматриваясь по сторонам.

—  Значит так, — быстро разъяснил Симкину машинист его обязанности, — час под разгрузкой — четыреста рублей.

И увидев удивление переселенца, добавил: — Вагон не шутка — дорого стоит.

—  Я же на разгрузке разорюсь, — просительно сложил на груди руки Симкин. — Мне вещи в деревню за сорок километров перевозить.

—  Сгружай на землю, но вагон освобождай.

—  Как же на землю? — взволновался инженер. — Это ж вещи вниз, потом вверх, на машину. Тут и снег глубокий. И тяжело и мебель угробим.

—  Я тебе помочь ничем не могу. Тариф такой, а время пошло.

Не дожидаясь расцепки, Симкин опрометью побежал звонить насчет машин, о которых у него был давний уговор. Через час приехали два стареньких грузовичка, ведомые его будущими односельчанами.

—  А где третья? — озабоченно прокричал Симкин.

—  У него бензина нет и денег нет, — хмыкнул худой парень, одетый в черный короткий тулупчик.

—  Я же оставлял аванс, — опешил Геннадий, — оставлял и на бензин, и на первый прогон. Сколько мы теперь возиться будем с двумя машинами-то?

—  А-а-а! - махнул рукой пожилой водитель с плотными, седеющими усами, — Расея.

Первая партия пожитков была дружно загружена и отправлена через два часа.

Дочек, измученных холодом и дорогой, Симкины посадили в кабину — пусть едут в новый дом, а сами остались у вагона. Сложив вещи поближе к выходу, Геннадий устало вытянулся в неразобранной еще комнатенке на одеялах. Пока разогрет работой, можно полежать. Машины вернутся еще не скоро: пока туда приедут, пока разгрузят. В спешке много чего попортят, да шут с ним. И мужик — зараза — подвел, теперь за простой переплаты больше будет ну, да ладно, главное, что живые доехали. Не верится, что завтра уже жизнь в новом доме пойдет.

Сквозь сон он услышал, как подъехали машины. И опять пошла суета: туда-сюда с коробками, ящиками, тюками. Поставить так, чтобы не разбить, не подавить; чтобы не сорвалось и не упало. И все быстро, быстро. Опять пот, застилающий глаза даже на морозе, и колотящееся от дурацкой погони немолодое сердце.

 На вторую ходку он оставил у вагона одну Антонину, а сам поехал в деревню. Там в такой же спешке и суете брали вещи с машин и носили в дом. Дом был пуст и холоден, разговоры и топот отдавались гулким эхом. Симкин даже испугался этой неприветливости.

Когда вернулись на станцию, Геннадий с удивлением обнаружил, что вагона на прежнем месте нет.

-     Дежурный по станции сказал убрать. Мешает он здесь, — как ни в чем не бывало, процедил машинист маневрового тепловоза. — Новый подгон пятьсот рубликов.

Два сцепщика, сидевших тут же, словно два замызганных цыпленка, настороженно смотрели на переселенца.

-     Да что ж вы, мужики, издеваетесь?! - вскипятился Симкин. — Жена моя с ума сойдет из-за ваших маневров; подумает, что увозят куда-нибудь. Вам же дешевле тепловоз не гонять туда-сюда, — с укоризной покачал он головой, — и мне спокойнее — вы все вещи поваляете рывками. Кому этот вагон сейчас нужен — Новый Год на носу!

-     Знает твоя жена, — проворчал машинист, не спеша толкая симкинский вагон на прежнее место, - предупредили.

-     А ты что, думал тебя с распростертыми руками встретят? - неприязненно спросил Геннадия молодой сцепщик в засаленной оранжевой безрукавке на поношенной фуфайке, - с поцелуями и оркестром? Вон — целый вагон шмотками забит. Всю жизнь прожил там припеваючи, а теперь, когда припекло, про Россию вспомнил?

-     Не надо мне оркестра, парень, — устало сказал Симкин, лишний раз поняв, что старый мир с его добрыми патриархальными обитателями канул в небытие, - я думал что просто по-человечески будет. Ведь я же вам плачу.

-     Ты не нам платишь, а железной дороге, — недобро парировал парень. Симкин промолчал — все равно этот молодой не поймет, что его деньги тоже нелегким трудом заработаны.

-     А ты что, отсюда родом? — подал голос пожилой сцепщик.

-     Нет, я с Ярославской области.

-     А чего в родные места не возвращаешься?

-     Нет уже той деревни, где я родился.

-     Небось, как ты — все поразбежались — вот и нет деревни! — съязвил молодой.

-     Я же не виноват, что меня после института в Узбекистан послали, — словно оправдываясь, ответил Симкин. — Советская власть послала.

-     И кем ты там был? — участливо спросил сцепщик постарше.

-     Главным инженером комбината.

-     То-то и видно. Наворовал от души — и металл тут и кирпич, — не угомонился парень, недобро сверкая глазами, — мне за всю жизнь столько не заработать! Живу от получки до получки, а зубы на полке отдыхают!

-     Почему же наворовал? Я все оплачивал. У меня заработок хороший был. Я и почетный рационализатор на комбинате был.

-     Вот что, рационализатор, — парень резко поднялся, и гладкая седушка откидного стульчика звонко хлопнула о стену, — гони нам на лапу штуку, а не то вообще вагона не найдешь!

-     Ребята, что же вы делаете?! — воскликнул Симкин, - ведь я же русский, как вы. Там — обворовали! Сюда приехал — вы последние деньги вытягиваете. Мне что, сейчас карманы вывернуть — и в петлю?!

-     Слышишь? — толкнул локтем молодой сцепщик машиниста, показав глазами на вагон, — это его-то обобрали! Барахла хватит на целую деревню.

-     У меня две дочки большие, на выданье, — попробовал оправдаться Симкин. — Работы нам сейчас не найти — мы чужие. Что вы, понять не можете?

-     Нету сейчас понимающих, — без сочувствия вздохнул машинист, — сейчас одни желающие на карман поиметь.

Симкин протянул машинисту деньги и, не глядя ему в глаза, сказал: — Только вагон больше не гоняйте никуда.

Вагон отцепили на старом месте. Симкин резво запрыгнул в него и крикнул: - Тоня!

У жены уже не было сил причитать, едва раскрылась дверь, она повисла на плечах мужа и затряслась от рыданий. Сцепщик постарше угрюмо посмотрел на них и молча полез в тепловоз.

Обошлись еще двумя ходками, пока из вагона вынесли все. Давно стемнело. Симкин последний раз заглянул в теплушку, посветил фонариком, осмотрел голые полы и уже собрался сесть в машину, как к нему из темноты вынырнуло оранжевое пятно.

—  На, мужик, мою долю, — пожилой сцепщик протянул Симкину деньги, — на чужом горе не наживешься, я-то знаю. А на младшего, задиристого, не обижайся. У него месяц, как девка к другому ушла, к ларечнику. Надоело, говорит, в одном платье ходить. Вот он и злой на весь мир.

—  Нет на нас беды общей, — посетовал Симкин, с какой-то неловкостью беря свои деньги обратно, - чтоб друг за дружку стали крепче держаться.

—  Беда-то есть, не от хорошей жизни мы такими сволочами стали, — признался железнодорожник, - да только хитрая беда, подлая. Наоборот, нас разъединила. Всё купи-продай - нелегкая эта называется. А там, где деньги вмешались, считай, сам черт влез. Друг друга рады ограбить. Ну, бывай, — махнул рукой сцепщик и потянулся за радиостанцией, — на десятом можно забирать!

«Совсем чуть-чуть осталось», — разомлев от тепла в кабине, подбодрил себя Симкин. А перед глазами стоял молодой сцепщик, у которого тоже в жизни уже была большая беда, и который от этой беды сломался. Сломался - если зла всем желает — значит, это так.

Двор в этот раз показался Симкину приветливее, хотя в доме все было кубарем. Дочери уже затопили печь и теперь ждали от нее тепла, прижимая к побеленной стене руки. Только Антонина растерянно металась по комнатам, словно ища знакомый уголок, которого тут не было и быть не могло.

—  Тоня, готовь что-нибудь поесть! — скомандовал ей Симкин, больше для того, чтобы отвлечь от тоски. «В работе душа меньше болит», — он это знал прекрасно.

Помощники разгрузили остатки досок и кирпича на снег и, получив от Геннадия причитающееся, довольные покинули двор.

—  Хозяин! На новоселье не забудь пригласить! — добродушно пробасил усатый, встав на подножку.

—  Не забуду, — Симкин благодарно улыбнулся и помахал рукой.

Будет у них новоселье, обязательно будет. Как бы туго не зажимала жизнь, а русскому человеку праздник нужен. Показать, что не сдался он перед невзгодами, не пал душой в бездонную пропасть.

Да и не будет счастья на новом месте, если не собрать соседей, не накрыть стол, не сплясать, не спеть.., словом, не обмыть новую жизнь. А счастье всем нужно, ох, как нужно. Только верой в него и живет человек.

Будут гости. И соседи, и будущие друзья, и может, будущие враги — все придут. И даже тот водитель, что беззастенчиво пропил аванс придет, как ни в чем не бывало, улыбнется и посетует о том, что не получилось у него помочь беженцу, хотя очень хотел. Сошлется пустая душа на важные причины и, не пускаясь в затейливое вранье, ляпнет первое, что взбредет в голову. А Симкин будет знать, что истина совсем не в словах, а в том, что этот горе-соседушка давно пропил свою совесть. И ничего ему Симкин не скажет. Не скажет, но на остаток жизни себе запомнит, что серьезное дело с ним больше иметь нельзя.

Выстуженный дом потихоньку прогревался. Радостное пламя бушевало в печи, создавая приятный уют. И скорый ужин был готов, испуская аппетитный дымок, по которому они за дорогу соскучились. Разбирать вещи Симкины даже и не брались — они были вымотаны до самого последнего остатка. Посреди большой комнаты на пол расстелили ковры и повалились на них, как оловянные солдатики.

Сколько должно пройти времени, прежде чем чужие стены станут родными, прежде чем в этом запущенном уголке поселится уют; сколько минет событий, прежде чем душа перестанет рваться в далекие края и обретет покой здесь.

—  Вот — наш новый дом! — хотел радостно объявить Симкин, но от прожитого за последние дни горло у него перехватило, и на глазах показались слезинки. Получилось просто и грустно: — Теперь тут жить будем.

Антонина, как всегда, заплакала и обняла мужа.