Если женщина не права, перед ней надо извиниться.

(французское нар. высказывание)

 

Курица — не птица, женщина - не человек.

(русская нар. пословица)

 

Некоторые пытаются разделить общество на определенные социальные слои, руководствуясь при этом самыми разными принципами, причем всегда норовят один соцслой поставить на ступень выше другого. Каждый из таких деятелей доказывает свою правоту с ожесточенностью защитников Брест­ской крепости. Доказывает друзьям, знакомым, с экрана телевидения, с газетных страниц. Кто-то даже книги целые пишет. Спрашивается: с какой целью? Деньги заработать? Вовсе нет. Видит Бог, подобный порядок вещей имеет более глубокие причины.

 

1

 

Арсений Иванов являлся предпринимателем новой волны. И чем больше он зарабатывал денег, тем меньше свободного времени оставалось у него на всякого рода социальные теории. Однако этим вечером в голову лезли на редкость непривычные мысли.

Иванов хлопнул рюмку коньяку и откинулся на спинку кресла.

«Что же это она себе позволяет? — думал Арсений. — Кто эти правила придумал?»

По комнате с дымящейся сигаретой в руке расхаживала молодая красивая женщина. Она остано­вилась и, указав на Иванова, заявила:

— Сеничка! Мужчина должен ухаживать за дамой, делать ей подарки.

— Ты че, русского языка не понимаешь? — активно жестикулируя, осведомился Арсений, — нету у меня денег на всякую дребедень!

— Ты пальцы не раскидывай передо мной, молодой человек, — сказала красивая женщина. По­том, словно обращаясь к небесам, воздела вверх руки и воскликнула. — Есть мужики на этом свете, или перевелись уже все?!

—  Что ты устраиваешь тут, это? Я твои театральные там способности знаю, — Иванов налил себе еще рюмку. - Я же сказал, потом куплю.

— Ты меня любишь, вообще, или нет? — красивая женщина затушила сигарету в пепельнице. - Или я так, «любовница»? Дома жена ждет, тыл охраняет. Конечно.

— Во, блин, все сначала, — Арсений хлопнул себя руками по бедрам, — я ж тебе уже говорил, там про любовь и все дела. Че те не нравится?

— Да ты же с женой сегодня в оперу собрался! Денег у него нет!

— Должен я семье время уделять? - парировал Иванов. - Ну захотелось ей в оперу.

— А мне захотелось получить дорогой подарок, - не унималась красивая женщина.

— Не, ты не трещи так лихо, — Арсений начал рассуждать. — Получается, как же это тебе сказать, нечестно! Я тебе подарки делаю, а ты мне — нет.

— Ах ты сволочь, Сеня, - красивая женщина прищурилась и покачала головой, — да я все это время исправно отвечала тебе постелью, в отличие от этой крашеной дуры, твоей жены.

—Оп-па, — Иванов даже слегка улыбнулся, — я-то тебе отвечал тем же. Да еще, блин, подарки всякие. Да ты меня развела конкретно! Как ты это объяснишь?

Красивая женщина некоторое время удивленно смотрела в лицо Иванова и, убедившись в искрен­ности сказанного им, произнесла:

— Такого со мной еще не было. Если ты идиот, послушай меня последний раз, может, наконец, поймешь. Мужчина должен женщине уступать и потакать во всем. Так заведено, на то и есть мужчина и женщина.

— Вот это меня и возмущает больше всего. Так заведено, и правды не найдешь!

Сказав это, Арсений встал и, погруженный в раздумья, удалился из квартиры любовницы.

— Давай, Валюха, шевели помидорами, а то опоздаем, — Иванов сидел на пуфике в прихожей и с раздражением посматривал на часы.

— Сколько ты будешь хамить? — не отрываясь от зеркала, ответила Валюха. — Это у твоей секре­тарши помидоры.

Давно знакомый голос жены показался Арсению на редкость противным и ядовитым, даже чу­жим. Он испугался этого ощущения, встал и начал расхаживать по прихожей. Туда-сюда. От оленьих рогов к календарю с изображением Натальи Орейро. При каждой встрече с глянцевым лицом латино­американской звезды Иванова посещало непреодолимое желание плюнуть на календарь, но Сеня держался.

Валюха, тем временем, двумя отточенными движениями нанесла помаду, пожевала губами, и тем же голосом произнесла:

—  Ты меня уже взвинтил. Как я себя в театре чувствовать буду? Мы, кажется, на оперу собрались, а не на стрелку твою. Где же мои туфли?.. Я вообще света белого не вижу. Сижу, как дура, в четырех стенах. В кои-то веки выбралась, так мне уже все нервы извели. С тобой разве сходишь куда, за каждую копейку трясешься! Я требую равноправия!

Перед Арсением в очередной раз появилась жгучая латиноамериканка. Он не выдержал и плюнул в портрет, но не попал. Это разозлило Сеню еще больше.

—  Иди работать! — гаркнул он на жену. — Равноправия захотела. Да это я щас затребую.

— Не ори! Че ты с ума сходишь?! — Валюха тоже повысила голос. — Слова нельзя сказать!
Однако Арсений ее не слушал. Он достал из кармана сотовый телефон и набрал номер.

— Леха, поднимись ко мне.

Леха, внешностью неотличимый от Валюхиного шифоньера, явился в дверях на удивление скоро.

— Вот тебе, короче, билеты, — Сеня протянул ему две бумажки, - сводишь мою жену на концерт.

Иванов повернулся к Валюхе и передразнил:

— Равноправие!

С этими словами он сунул под мышку пухлую барсетку и удалился прочь. Во дворе, подойдя к стоянке автомобилей, Сеня посмотрел на свои окна.

—  Как Робинзон Крузо, — сказал он, имея в виду себя, сел в машину и уехал.

 

2

 

Был теплый вечер, и над городом в молодых сумерках плавало непонятное ощущение, различи­мое, казалось, каждым прохожим. Такое ощущение бывает у пятиклассника, когда кончается школь­ный день. Некуда спешить, трудовая суета отступает, и можно заняться разными любимыми делами. Однако внутри поминутно колышется едва уловимая струна тревоги — вдруг теплый вечер пройдет серо и буднично, ведь жалко-то.

К счастью, в сыто урчащем вечернем городе, одна за другой, загораются манящие вывески раз­ных пород. Одни сильные и мощные, другие ласковые, третьи какие-то диковинные, еще не видан­ные здешним людом. Некоторые хвастаются родословной, но большинство — беспородные дворняги с прорехами потухших букв в словах. И все, словно гарантийный талон на хорошо проведенный вечер: «Выбирайте! Есть на любой вкус». Сейчас, слава богу, все доступно, нет запретных зон, неизведанное изведано.

А сумерки уже умерли, растворились в ночной темноте, изрезанной здесь в городе фонарными лучами. Вывески сделались ярче. На этой улице их особенно много, вон там поменьше, где-то вооб­ще нет.

А вот если свернуть с проспекта Ленина на улицу Маркса, то сразу по левую руку обнаруживается тяжелая, синего цвета надпись: «ОРАКУЛ». И ниже длинным рядом: «Ваша карма. Взгляд в буду­щее. Астрология».

В маленькой душной комнате, освещенной искусственным зеленоватым светом от ночника хит­рой формы, сидела за низким столиком женщина. На ней было воздушное платье с широкими рука­вами, а на шее болтались какие-то непонятные предметы, издававшие при соприкосновении костя­ной звук.

В комнате находился еще пустой стул, а посреди стола — мутный внутри, чуть светящийся шар на специальной подставке. Женщина заглянула под столешницу и щелкнула там каким-то выключате­лем. Затем выпрямилась, встряхнула пальцами, как это обыкновенно делают пианисты перед испол­нением, и принялась водить руками над шаром. Тот зашевелился, начал вращаться, а свечение внут­ри усилилось. Женщина пробормотала что-то одобрительное и опустила руки.

Тут в комнату заглянула девушка деловой наружности и с улыбкой протянула женщине какие-то бумаги. Та их быстро прочла и сказала:

-     Через минуту запускай.

Девушка исчезла, а женщина чуть задумалась, потом нырнула под столешницу, снова щелкнула выключателем и спрятала мутный шар в комод.

Дверь отворилась, и на пороге появилась пожилая аккуратная дама с ярко напомаженными губа­ми, в девичьем платье и с крупными украшениями из полудрагоценных камней.

По лицу гостьи было ясно видно, что она не обманулась в ожиданиях. Все радовало ее глаз: и старинного вида грузный комод, и столик, покрытый пятнами застывшего парафина, и драпирован­ные черным бархатом стены, отливающие сейчас зеленцой; понравилось все, вплоть до звонких шту­ковин на шее хозяйки комнаты.

-     Садитесь, Анна Борисовна, — промолвила хозяйка, — меня зовут Полина.

Анна Борисовна, однако, чувствовала себя здесь уже своим человеком, хотя видела Полину впервые.

-     Вы знаете, — живо затараторила гостья, - я тут недавно читала...

-     Сразу видно, что вы человек грамотный, — перехватила инициативу хозяйка, и чтобы закрепить успех, явила перед Анной Борисовной диплом с золотой отделкой и иностранными печатями. — Вот, посмотрите. Этот диплом получен нашим агентством на международном симпозиуме целителей, экстрасенсов и астрологов. Это вам не шарлатанство какое-нибудь.

Анна Борисовна щурила глаза на диплом, но без очков ничего не могла разобрать. Доставать очки из сумочки ей не хотелось. Не хватало еще, чтобы хозяйка приняла ее за старуху, теряющую зрение.

Заметив это, Полина перевела внимание гостьи на большую картину на стене, выполненную в стиле средневековой голландской гравюры. Картина представляла собой портрет печального мужчи­ны, оседлавшего многоглавого змея. Анне Борисовне этого героя Полина представила как своего заморского учителя астрологии.

Все это было, конечно, неприкрытым враньем. В действительности картина являлась дружеским шаржем на некого Яшу Башмета по кличке Нострадамус, который неформально заведовал конторой Полины и другими родственными в этом городе. Также в сферу влияния Яши входил цветной ежене­дельник «Паранормальный визит» местного издания.

Друзья и коллеги завидовали Яше, сетуя на то, что у него «легкий труд». Никакой стрельбы и мордобития. Однако в глаза ему этого почему-то не говорили и в лицо никогда не называли по кличке. Башмет знал массу непонятных и от того страшных слов, и когда он их использовал в разго­воре, у всех до единого тяжелели головы, туманились взоры и пропадал холодный блеск уверенности в глазах. Яша, таким образом, умел на несколько мгновений зомбировать коллег, перехватывая нить разговора и направляя его в нужную сторону. Это пугало.

Сейчас Башмет сидел в мягком кресле, расстегнув кожаную жилетку для пущей свободы тела, и пил чай с конфетами, которые поблескивали фантиками неподалеку на журнальном столике. Яша был один в маленькой темной комнатке и потому, расслабившись, громко прихлебывал чай из изящ­ного стакана. В противоположном углу стоял небольшой черно-белый телевизор, показывавший Полину, суетящуюся вокруг Анны Борисовны.

Башмет искренне веселился, смеялся, шутил вслух для самого себя. Яша, человек развитого ума, с установившимся мировоззрением, обладающий телом ни в коем случае не полным, но с явным отпечатком сытой жизни, в эти минуты был похож на ребенка, тем более, когда тянулся в вазочку за конфетой.

Зазвонил телефон, и Яша снял трубку:

— Алло. А, Сеня, здорова, не слышу симфонического оркестра. Чего ты не пошел? Это же гастроль, не каждый день. Понятно. Ладно, я тебя сейчас встречу.

 

3

 

Автомобиль Иванова двигался по освещенным фонарями вечерним улицам. Арсений, погружен­ный в свои мысли, маневрировал среди редких машин, не замечая ярких рекламных щитов по сторо­нам дороги, не обращая внимания на людей, мнущихся у остановочных комплексов в ожидании общественного транспорта.

Внезапно внимание Иванова привлек мужчина, стоявший на одной из остановок под фонарем. Незнакомец в асфальтового цвета плаще с не завязанным, свисающим по бокам до колен поясом на пару шагов вышел на проезжую часть и поднял руку. Поля серой шляпы закрывали лицо человека густой тенью, и электрический свет фонаря не мог ее преодолеть.

Сам не зная почему, Сеня снял ногу с педали газа и хотел уже затормозить, но, опомнив­шись, пробормотал что-то вроде: «Еще не хватало», и пролетел мимо. Посмотрел в зеркало заднего вида, но кроме мелькающих полос света и слепящих фар других автомобилей ничего не обнаружил.

Однако на следующем же перекрестке история повторилась: на обочине голосовал мужчина, и Арсений готов был поклясться, что это те же плащ и шляпа. Был зеленый светофор и, нахмурив­шись, Иванов незамедлительно миновал перекресток.

Мысленно ругая себя за слабость нервов, Сеня свернул в один из знакомых ему переулков, пла­нируя добраться до Башмета другой дорогой. Иванов снизил скорость и, порывшись в бардачке, достал успокоительных таблеток и бросил одну под язык. Вскоре, впереди на дороге Арсений увидел небольшое скопление автомобилей, по крышам которых скользили красно-синие лучи проблесковых маячков машины автоинспекции. Авария случилась именно на той дороге, которую выбрал Сеня, и он подумал, что сегодняшний день решил добить его окончательно. Иванов припарковался и при­нялся вертеть головой, выискивая удобный путь для отхода.

—  Извините.

Сеня не на шутку испугался, от неожиданности даже подпрыгнул на сиденье. В открытое окно со стороны тротуара заглядывал человек с рыхлым, в глубоких морщинах, лицом. Круглые стекла его очков блестели в неровном свете, пряча глаза в неизвестность. Незнакомец был одет в асфальто­вого цвета плащ и серую шляпу.

— Че те надо, мужик?! — с некоторой неверностью в голосе осведомился Иванов и опустил руку в карман кожаного пиджака в поисках пистолета.

— Извините, — повторил плащ. Причем голос и интонация говорившего не то что внушали страх, а даже вызывали презрение.

— К сожалению, — продолжил он, — я не могу представиться, я маленький человек, но мое начальство заинтересовано вашей теорией, и мне поручено передать вам предложение о встрече, с целью обсуждения и претворения данной теории в жизнь.

— Тебе не хватает на бутылку, что ли? — все больше приходя в замешательство и почему-то недобрым словом поминая Башмета, поинтересовался Иванов.

— Ошибки быть не может, - настаивал незнакомец, продолжая блестеть очками в проеме окна. - Речь идет о теории парафеминизма, созданной вами.

Образовалась пауза. Сеня ничего не понял и не знал, что ответить.

— А какой сейчас год? - спросил вдруг незнакомец.

— Да тебе скорая помощь нужна, братан, — ответил Сеня, искренне уверившись в том, что его собеседник душевно болен.

А тот как-то потерянно замотал головой по сторонам, словно ища ответ на свой вопрос в салоне автомобиля Арсения. И он его нашел: сверху приборной доски лежал маленький календарик с лого­типом какого-то банка.

—  Извините, — снова повторил незнакомец и растворился в ближайшей подворотне.

—  Идиот, — прошипел ему вослед Иванов, - и где они только таких плащей понабирали, — развернул машину и уехал на встречу с Яшей Башметом.

 

Встретившись в условленном месте, решили не изобретать велосипед, и отправились домой к Нос­традамусу. По пути заглянули в магазин и взяли немного продуктов для легкого ужина: семисотграммо­вую бутылку водки, четыре бутылки пива, литр сока из апельсинов и, специально для Сени, его любимый лимонад «Дюшес». На закуску: полкило копченой грудинки, нашпигованной специями, несколько штук огурцов и томатов свежих, пачку итальянских макарон, филе копченой кеты к пиву и, по настоянию Иванова, трехлитровую банку маринованных патиссонов фабричной закрутки. Еще хо­лостяк Башмет пообещал по приходу домой немецких сосисок, омлет с шампиньонами и петрушку.

Все это время Арсений оставался хмурым и погруженным в себя. На выходе из магазина он вдруг остановился и сказал:

-     К чаю ничего не взяли.

Башмет засмеялся, чуть задрав голову, обхватил приятеля рукой за плечи и увлек его к машине. У Яши расположились на кухне. Выпили, минуту помолчали, хрустя тугими, брызгающими со­ком патиссонами. Потом выпили по второй, и Яша спросил:

-     Что там за проблемы у тебя, чего в оперу не пошел?

-     Да ну ее, эту оперу, — махнул рукой Сеня, — мне оно как-то. Дело в другом. Вот скажи мне, почему мужики всю свою жизнь с бабами совладать не могут?

-     Попрошу не обобщать, — ухмыльнулся Башмет.

Но Иванов продолжал, не обращая внимания на его реплику:

-     А я тебе отвечу. Потому, что когда-то давно одна баба, или там несколько, я не знаю, приду­мали какие-то правила, что мужику до сих пор жизни нет.

-     Да, все они сукубы и грешны с рождения.

-     Вот именно, — согласился Сеня, не безосновательно приняв «сукуба» за изощренное ругательство. — И ты знаешь, мне в последнее время прямо в голову засело их на место поставить.

-     Ты, я понял, решил в женоненавистники податься, — заключил Яша. — Предупреждаю —  будет мешать работе.

-     Ничего подобного, женщин я люблю. Как раз ненавидеть их — считаю недостойным для муж­чины, — Иванов устремил взгляд в потолок, отделанный блестящей крошкой. — Просто мне не дает покоя эта несправедливость. Короче, хочу, чтоб мужчина имел равные с женщиной права, ведь у бабы столько привилегий всяких. Но чтобы путное что-то получилось, нужно вопрос решать в миро­вом масштабе.

-     Во как ты заговорил, - покачал головой Башмет. — Ничего, сейчас забросим еще по одной, водочка исцелит вашу душевную хворь, сударь.

-     Да какая тут водочка! Я уже таблетки пить начал успокоительные, - Сеня сдвинул брови и отвернулся. — Если б водочка, я что, звонил бы тебе?

-     Ладно, ладно, — принялся успокаивать Яша, — чего ты такой волнительный. Изложи толково, разберемся. Какие там у них привилегии, не пойму.

— Ты просто об этом не думал, — Арсений оживился. — Вот смотри сюда. Женщинам везде поблажки. Например, в автобусе, или там где, ей мужчина должен уступать место, при выходе из машины - суетиться: дверь открыть, руку подать. Женщину везде пропускают вперед, а случись что, в первую очередь спасают женщин.

— И детей, — заметил Башмет.

— Детей — это правильно, — одобрительно произнес Сеня, — ведь дети —  продолжение рода людей на Земле.

— Вам бы с женой ребенка.

— Да ты же знаешь, Валюха у меня, это. Не получается.

Яша, соглашаясь, кивнул головой. Разлили еще по одной. Выпили.

— Ну и, — сказал потом Башмет.

— А эта история со цветами там всякими, подарками бесконечными. Ухаживание! Да это они должны за нами ухаживать, чтоб заслужить хорошего мужа, который ее и обеспечивает в результате до конца жизни. Валюха сегодня последнюю каплю терпения моего, это самое. Понял, говорит мне, мол, копейки от меня не дождешься и далее по тексту.

— А ты что?

— Послал ее работать.

— Да-а, — улыбаясь, протянул Яша, — сурово ты с ней. Ну да ладно. Ты говоришь: в мировом масштабе. А как же исламские страны? Там ведь женщины ниже травы.

— Эти, — Иванов указал пальцем в неизвестном направлении, — вообще самые хитрые. Стервы. Замаскировались под овечек, паранджи всякие нацепили, а сами живут без забот. У одного мужика несколько жен на содержании. А ты прикинь, за хозяйством следить в десять рук легче-то, чем в две. А то, что их ни в какие дела не пускают, им еще и спокойней.

— Да, вроде, получается, ты прав, — сказал Башмет и задумался.

А Иванов разошелся. Забросил в рот пару кусков грудинки с омлетом, быстро пережевал и продолжил:

—  А эти идиоты из-за баб друг друга на дуэлях еще резали. А как тебе то, что женщина должна опаздывать на свидание? Заметь, не просто может опаздывать, а должна.

Яша слушал и смотрел куда-то сквозь Арсения. Иванов заметил это и окликнул:

— Эй, братан, чего там надумал?

— Да я поразмышлял немного и понял, что, конечно, сказанное тобой - это только одна сторона медали под названием человечество, но. Но, во-первых, любая личность имеет право на отстаивание собственных интересов законным путем, а для закона мужчины и женщины, кстати, равны.

— Не надо лишних комплиментов в сторону закона, — скривился Сеня.

— Да это, в принципе, не главное, а главное то, что, во-вторых, редкий мужчина с тобой не согласится, но еще более редкий решится сказать то, что сказал мне ты, какой-нибудь женщине, в дальнейших отношениях с которой он заинтересован. Не решится из-за боязни ее потерять или прочее. А ведь страх в любом проявлении — самая неприятная, тяжелая зависимость.

— Вот до чего мы докатились, — подытожил Арсений, уже захмелевший, однако уловивший суть запутанного суждения Яши.

— Дам я тебе адресок одной, хе-хе, точки, - как-то через силу усмехнулся Башмет, - там тебе, наверное, помогут.

Он взял со столика для телефона шариковую ручку и листок бумаги и много написал. Подумал минуту, потом протянул листок Иванову и неуверенно произнес:

— Думаю, ничего страшного не случится.

— Ладно, ладно, — сказал Сеня, засовывая записку во внутренний карман, — это дело мы уравняем как-нибудь, но завтра, завтра. Я требую продолжения банкета, душа зашевелилась внутри!

 

4

 

Арсений открыл глаза и сел на кровати, опустив ноги на пол. Несмотря на тяжесть во всем теле, в голову полезли воспоминания о вчерашнем дне. Иванов, желая на время избавиться от мыслей, как таковых, принялся рассматривать свои измятые во сне брюки. Потом встал и отправился на кухню. В холодильнике Сеня обнаружил недопитый «Дюшес» и допил его.

Первые смелые лучи рассвета запустили по оконным стеклам маленькие радуги, ворвавшись в кухню откуда-то сбоку. Арсению захотелось посмотреть на рассвет, он дернулся к окну и, не рассчи­тав, стукнулся лбом о стекло. Вторая попытка была порасчетливее, и Сеня сумел рассмотреть одним глазом показавшийся из-за угла дома край солнца. Ему сразу захотелось абрикосов. Тех, что росли под окном у бабушки, похожих на солнечные слезы, упавшие на зеленую листву.

Но вчерашние проблемы навалились снова. Арсений отслонил щеку от стекла и направился в спальню Башмета. Яша лежал на спине под одеялом и мерно дышал через приоткрытый рот.

«Опять я что-то один остался», - подумал Иванов.

Вдруг он вспомнил о записке во внутреннем кармане, достал и начал читать. Записка оказалась длинной. Чтобы понять, о чем идет речь, Сеня перечитал два раза, хмурясь и беззвучно перебирая губами. Закончив, он сунул листок бумаги обратно в карман и, захватив свою барсетку, вышел на улицу.

Утро имеет странную особенность. Каждый раз просыпаешься в другом, новом мире. Вроде, все то же, все те же, но создается впечатление, что в твое отсутствие многое изменилось. Изменилось неуловимо, но что-то очень важное. Глянешь на часы — отсутствовал недолго, да и не отсутствовал, а вот здесь лежал спокойно на кровати, диване, в кресле, на полу. Вчера еще с тобой, крепко держит за руку, но лица его не разобрать. Вчерашние события, мысли, переживания ты находишь уже с некоторой поправкой.

И когда Иванов сел в машину, в его голове, несмотря на вчерашнюю убежденность и однознач­ность суждений, возникли серьезные сомнения насчет разрешения вопроса о равноправии полов. Нужно ли это кому-нибудь, кроме него самого? Да и нужно ли это ему, тоже вопрос. Сеню вдруг охватило забытое чувство полутоски по жене. Даже какие-то нотки страха: в его отсутствие могло произойти что-нибудь неприятное, особенно учитывая то, как они расстались.

Арсений заглянул по дороге в цветочную лавку, купил букет и направился домой.

Добравшись до дома, Иванов открыл дверь квартиры своими ключами и вошел в прихожую. На полу как зря валялись туфли жены, на тумбочке у зеркала россыпью косметика. Было тихо, и, решив, что Валюха еще спит, Сеня отправился на кухню, прижимая розовый букет к груди. Там он снял с полки вазу из настоящего хрусталя — свадебный подарок — и осторожно, без лишнего шума, набрал воды. Сунув туда цветы, Арсений задумался, что делать дальше. Тут он вспомнил сцену из кинофильма, где ухажер посылает даме сердца букет с запиской любовного содержания. Внутри Иванова бурлила опасная смесь эмоций и чувств, продуктом реакции которых являлось желание по­мириться с женой и, как ни странно, некое вдохновение, совсем не свойственное для Сени. Он отыскал листок бумаги и написал:

 

Порою беды и несчастья

Мешают обрести нам счастье,

Но сколько б не было невзгод,

Ты не сдавайся, а наоборот!

А если вдруг предложат место мне в раю —

Отвечу: нет! Валюху я люблю!

Твой Арсений.

 

Удовлетворенный написанным, Сеня пристроил записку среди цветов и, улыбаясь, тихонько отправился в спальню. Однако лишь Иванов оказался на пороге комнаты, улыбка с его лица исчезла. На полу валялись две пустые бутылки из-под коньяка, а на журнальном столике апельсиновая кожура и огрызки греческих яблок, а также початая коробка шоколадных конфет. В кровати же, поверх одеяла, спали двое: в обнимку с Валюхой лежала любовница Иванова, обутая в туфли на тонкой шпильке и укутанная в шубу Валюхи.

Арсений неуверенной рукой поставил вазу на журнальный столик. Со дна души поднима­лось обидное, тяжелое чувство, и сразу вспомнилось, как иногда в детстве дворовые мальчишки сговаривались не дружить с Арсением. Тогда рождалась даже не обида, а чувство безвыходного одиночества. Хотя нет, выход был, — были ведь родители, рыбалка со старшим братом и что-то еще. А после, когда немного уляжется, можно было сделать достойный ответный выпад улич­ным товарищам.

И Сеня, с запиской в кармане, отправился на железнодорожный вокзал.

 

 

Вокзал встретил Иванова еще молодым утренним солнцем, утомительной толпой, пылью, креп­ким запахом рельсовых путей и неразборчивым разноголосьем станционных репродукторов. Сеня по­ставил машину на платную стоянку и начал разыскивать пригородные кассы. Арсению пришлось два раза обойти гулкое вокзальное помещение, постоянно уворачиваясь от клетчатых сумок и потерявших цвет заплечных рюкзаков, прежде чем он нашел нужное окошко. Очереди не было. Иванов, хму­рясь, достал записку Яши, сверился с висевшим на стене расписанием и протянул деньги кассирше, прятавшейся за исцарапанной пластиковой перегородкой.

— Один, на семь пятьдесят.

— До какой станции? — донесся из-за окошка приглушенный перегородкой голос.

— До самого конца, — ответил Иванов, получил билет и направился на перрон.

Когда Сеня добрался до нужной платформы, выяснилось, что его поезд уже подан и происходит посадка. Дизельный состав с темно-красными вагонами, окутанный дрожащим от жара воздухом, походил в своей неподвижности на мертвого дождевого червя. Арсений остановился в нерешительном раздумье у первого вагона.

Солнце неизбежно созревало на чистом синем небе, летний день набирал силу, постепенно ото­двигая короткое утро в прошлое. Все вокруг раскалялось: рельсы, металлические вагоны, бетон плат­формы под ногами. Раскалялись и людские тела, снующие мимо. Некоторые из этих тел, кряхтя и отдуваясь, забирались по железным вагонным ступенькам, затаскивали мешки и сумки и исчезали в покрытом тенью тамбуре.

Иванов еще раз прокрутил в голове события вчерашнего дня и решился. Снял жаркий кожаный пиджак, повесил его на руку и забрался в первый вагон поезда.

Очутившись внутри, Сеня испытал смешанное чувство некоторой брезгливости и приятной но­визны. Последний раз он ездил в подобного рода транспорте еще подростком.

Несмотря на то, что до отправления оставалось еще несколько минут, вагон почти заполнился. Духота, казалось, обостряла разнообразие запахов. Над рядами обшитых искусственной кожей сиде­ний висело тихое гудение человеческих голосов, нарушаемое порой резкими звуками железнодорож­ного вокзала.

В салоне еще имелись свободные места, но Арсений, опасаясь, что их займут, торопливо сел на ближайшее пустое сиденье и огляделся. Соседкой Иванова оказалась женщина неизвестного возраста с редкой рыжеватой щетиной на подбородке. Она с интересом читала Башметовский «Паранормаль­ный визит» и, не отрываясь от текста, забрасывала в рот жареные подсолнуховые семечки. Набив рот шелухой, она все-таки оставляла журнал и громко сплевывала куда-то в глубину своей сумки, стояв­шей рядом на сиденье. Арсений мысленно обратился к Богу и отвернулся.

На другом ряду, через проход, соседние места занимали парень, который смотрел в окошко, и дремлющий мужчина, одетый, несмотря на жару, в синий костюм и в галстук.

Почему-то взгляд Иванова остановился на обладателе костюма. Сеня поймал себя на мысли, что этот человек, как ненастоящий: слишком правильные черты лица, ни одной пылинки на пиджаке, даже на брюках. И ни одной капельки пота в этакой духоте.

В этот момент в вагон ввалилась крепко сбитая крутобокая женщина и затянула про пирожки и блинчики со всевозможными начинками. Она моментально загородила собой и человека в костюме и весь проход, крикнула в ухо Иванову: «Блинчики домашние!» и придавила ему ногу истертой, словно набитой кирпичами, сумкой.

Сеня с раздражением выдернул ногу из-под пресса и уставился в окно. Поезд тронулся, перрон, будто во сне, поплыл назад.

— Ну все, - выдохнул Арсений.

— Да, не говорите, — внезапно встрепенулась соседка Иванова. — Во. Страшно жить.

Сеня пришел в недоумение, не зная, что сказать, и надо ли вообще говорить. А женщина, тем временем, развернула «Паранормальный» журнал на одной из страниц и постучала по ней пальцем.

—  Пожалуйста, — произнесла дама, походя сейчас на оратора, — статья: «Я родила от пришельца». Беременную женщину похитили инопланетяне, через неделю вернули. Срок у нее три месяца, а врачи посмотрели и говорят: плод переношенный, срочно рожать. Понятно? Через месяц пропадает ее младшая сестра, шла вечером домой от подруги. Через неделю заявляется с пузом. Беременная
тройней, а девственница! И обе ничего не помнят, где они были. Только, говорят, света много и какие-то существа. Вот так. Старшая говорит, не пойми, кто они, а младшая прямо уверена, что хоть не люди, но точно мужчины. Страсти!

Чувственный рассказ неопределеннолетней соседки прояснил ситуацию для Иванова. С подобны­ми вещами он сталкивался, и это его порой забавляло. Однако в данный момент голова и душа Арсения были заняты иными переживаниями, очень для него значимыми. Почему-то Сеня воспри­нял рассказчицу с таким же чувством, как человека, который меняет на улице валюту по заведомо проигрышному для себя курсу, причем больше половины полученных им купюр — фальшивые.

—  Да какие тут страсти, — заявил не без удовольствия Иванов, - старшую, может, и гуманоиды похищали, а вот случай с младшенькой, тут братьями по разуму и не пахнет. Таких гуманоидов и у нас пруд пруди.

Дама с неясным возрастом ничего из сказанного Сеней не поняла. У нее внутри тут же сработал некий механизм, своего рода предохранитель, и она отвернулась к окну.

За окном мелькали плотные заросли придорожной посадки с редкими прогалинами, наполнен­ными солнцем. Прогалины неожиданно появлялись за стеклом и на мгновение увеличивали окружа­ющий мир, открывая дремотные дали с морщинами холмов и оврагов.

Арсений перевел было дух, но вдруг услышал:

—  Зря вы, гражданин, так скептически настроены.

Это был мужчина в синем костюме с соседнего ряда. Он слегка улыбался и, казалось, не замечал пестрой публики, уже густо наполнившей проход и нависающей над сидящими угрожающим частоко­лом. Его глаза и голос напомнили Иванову гречишный мед, который Сеня очень любил.

—  Может человек в это искренне верит, — здесь незнакомец по-доброму усмехнулся. — Да вы ведь и сами по паранормальному делу.

Сказав это, он снова закрыл глаза и погрузился в дремоту.

Ошеломленный, Арсений извлек из кармана носовой платок и протер лицо и шею, заметив едва уловимое дрожание пальцев своей руки.

Сейчас человека в костюме не было видно за плотной стеной стоящих пассажиров. Сеня почув­ствовал внутри противный холод. В голову полезли мысли, а вдруг вся эта мистическая затея обер­нется бедой. До сих пор было неясным для Иванова то, куда он едет, и кто ему должен помочь. Оставалось лишь надеяться, что хмельной Яша Башмет, написавший подробную инструкцию, как действовать Арсению, в тот момент был искренен. Все это может оказаться искусной наводкой - и никаких следов. Впервые за эти два дня Сеня вспомнил о своей нелегкой, зачастую опасной работе. Вспомнил центральную аллею городского кладбища, где мраморные надгробья с портретами его по­гибших товарищей в полный рост.

«Ради чего я тащусь неизвестно куда? — подумал Иванов. - Да еще ко всему в такой духоте».

Сеня собрался с мыслями и, ругая себя за непостоянство, принял решение возвращаться. Без сомнения, добиться равноправия можно и менее темными, загадочными способами.

Иванов встал, надел пиджак и принялся пробираться к выходу.

—  Куда же вы? - раздалось за спиной.

Арсению показалось, что, несмотря на столь короткое знакомство, этот спокойный медовый голос он узнал бы из миллиона. Как сейчас:

—  Заварил кашу. Такие дела нужно доводить до конца. Поворот назад может привести к печаль­ным последствиям.

Сеня почувствовал жгучую тесноту в груди и неприятное осознание того, что он подчинится таинственному попутчику.

—  Да, да, — не оборачиваясь, пробормотал Иванов, — я как раз к машинисту, — и вышел в тамбур.

Не зная, как попасть в кабину машиниста напрямую из вагона, Арсений сошел на очередной станции, подбежал к тепловозу и вскарабкался по железной лестнице на палубу.

Состав тронулся. Иванов неуверенно направился к кабине. Наконец, он, выдохнув, повернул ручку, открыл тяжелую дверь и оказался внутри.

Уже в годах, сухой, загорелый машинист, одетый в бесцветные промасленные брюки и оранже­вую жилетку на голое тело, встретил Сеню равнодушным взглядом.

Иванов прокашлялся и, протягивая железнодорожнику записку Башмета, проговорил:

—  Тут это.

Листок перепрыгнул в жилистые руки. Машинист быстро прочел и, указав на приделанный к железному полу стул, сказал:
—  Садись.