Юной богеме посвящается

Адажио

 

Тишина, завладевшая миром, стала пробираться в голову Амебина и раскачивать под ним пол. Спасаясь, он достал из кармана пакетик, забил «беломорину» и закурил. Голова сразу как-то посвежела, и он осмотрелся. Густой мрак делал комнату невероятно огромной и пустой. Только незашторенное окно висело в этой пустоте. 

Амебин втянул горячий душистый дым в легкие и начал рисовать на висящей вокруг черноте тлеющим угольком папиросы, как будто приросшим к его пальцам. Это Амебина развеселило, и он улыбнулся. Потом вдруг опомнился: «Чего это я смеюсь, мне сейчас так тяжело, и вообще, я ведь страдаю. Не до смеха».

Сизый густой дым принялся обступать Амебина со всех сторон, превращаясь в змеящихся фантомов. Непрошеные гости потянули к Амебину свои бесплотные пальцы, пытаясь задушить. Дыхание перехватило, и Амебин, наконец, выдохнул, отчего фантомы развеялись.

С каждой последующей затяжкой дым делался все горячее, пока не стал нестерпимо жарким. Докурив, Амебин уставился в окно, но, не обнаружив там ничего интересного, потянулся за стоявшей рядом гитарой. Он принялся ласкать струны своей верной подруги, извлекая какую-то печальную мелодию.

«Ну почему я так несчастлив, – думал он, – разве мало добра я делаю людям? Нет. Я просто-напросто талантлив. У меня, наверное, и муза своя собственная есть. А в мире заведено так, что все пытаются причинить таланту боль, прямо или косвенно. Это все от зависти, – мыслил Амебин, – ну что ж, я всех прощаю. Они не ведают, что творят. Ну конечно, кое-кто и ведает, но Глаша, это чистое создание, лишь заблудшая овца («овца, еще та овца», – ворвалась мысль в рассуждения Амебина, но он ее мгновенно задушил). Да, нелегко нести по жизни искру божию».

В окно ворвался свет автомобильных фар, скользнул по стене, по потолку, выхватил из темноты старый шкаф и одинокое кресло. На мгновение остановился на Амебине и, удрученный увиденным, улизнул прочь.

Вот тут-то Амебин ее и заметил. Ему померещилось, что в кресле напротив кто-то сидит. Он присмотрелся. Да, это была она, окутанная зыбкими клубами дыма. Несмотря на кромешную тьму, Амебин ее отчетливо видел. Наверное, на кресло, где она сидела, через окно падал свет.

Амебин оглядел гостью: воздушная, почти прозрачная ночная рубашка, розовые тапочки на ногах, нечесаные волосы и непонятно сверкающие, острые глаза.

– Ты че? – выдавил он.

– Вот тебе и «че», – устало заговорила она. – Что же это творится, мой юный друг? Напился дешевой сивухой – ладно, но зачем, простите, нужно было курить эту гадость.

Она томно повела рукой, и окружавшее ее дымное облако послушно унеслось в темный угол.

– Но я же страдаю, – принялся объяснять Амебин, – я обижен и растоптан всем этим миром, хотя я его безгранично люблю. Но это все естественно. Тут действует закон концептуальной парадигмы сущего.

– Красиво сказано, – понимающе заметила она. – Но вселенская любовь не помешала тебе выдернуть меня из-под одеяла посреди ночи. Ты же знаешь, я весь сегодняшний день на ногах. Сначала Глаша, потом этот концерт, у меня же личная жизнь есть.

– Подожди, концерт – понятное дело, а Глаша при чем?

– Что? – возмутилась она. – Как это при чем? А не вы ли, мой юный друг, все утро порывались сочинить и посвятить ей песню? Ты знаешь эту проходимку два дня, и у тебя поворачивается язык называть ее «своей музой».

– А, да ты заревновала, – понял Амебин, обрадовавшись своей догадливости. – Признаю, я заблуждался. Но талант вынужден находиться в постоянном поиске.

– Эх, горе с тобой одно, – уже успокоившись, сказала гостья и принялась приводить в порядок растрепанные волосы.

– Да что Глаша, – Амебина захлестнула гордость за себя, и он принялся развивать тему, – да на ее месте могла бы оказаться любая другая. Женщины, хоть в жизни и мало понимают, все равно тянутся к великому. Глаша благодарна мне должна быть за то, что я выбрал именно ее из множества вариантов.

– Зачем я пришла сегодня? – внимательно глядя на него, сказала она.

– Как? – испугался Амебин.

– Ты только что логически доказал сам себе, что женщина, бросившая тебя, извини, на второй день знакомства, первостепенной роли в твоей жизни не играет. Я правильно излагаю?

– Да, – осторожно согласился Амебин.

– И по какому поводу ты страдаешь? – она подалась в его сторону, вопросительно изогнув бровь.

Амебин очутился в тупике. Не мог же он страдать просто так, без идеи. Это было бы как-то пошло и безвкусно. Но спасение пришло неожиданно и удивительно легко. Наверное, оно было где-то рядом, в подсознании.

– Но если Глаша – это заблуждение, то этот день я прожил зря, – уверенно заявил Амебин. – Целый день, потраченный впустую, – это ужасно.

– Вот теперь все ясно, – как-то лукаво улыбнулась гостья, – вижу, что тебе действительно нужна помощь. Пусть это будет несколько отличаться от моих приоритетных задач, но я развею твою хандру, мой юный друг.

Внезапно время остановилось и будто бы загустело. Амебин начал двигаться назад во временном потоке. Мимо летели секунды, минуты, часы. . .

      Аллегро.

 

 Около одиннадцати часов утра.

В это утро Амебин был счастлив. Он лежал под зеленым в клетку одеялом, местами порченным молью. Между его голой спиной и холодным полом находилось лишь тонкое покрывало херсонской мануфактуры, но даже угроза застудиться не могла заставить Амебина вскочить и немедленно одеться.

Оно и понятно: когда рядом, в твоих объятиях, жаркое женское тело, дышащее лаской, весь окружающий мир кажется пылью. Все проблемы рассыпаются в прах.

Все? Что-то упорно не хотело рассыпаться и торчало в окрыленном сознании, как заноза.

«А, – понял Амебин, – я опоздал на работу».

Опоздание, с последующей потерей работы, оказалось крепкой преградой на пути к блаженству. Найти новый заработок – дело непростое, а отсутствие финансовой базы влекло за собой невыплаты за съемную квартиру, где Амебин проживал с товарищами.

Но тут девушка рядом пошевелилась, задев что-то теплое и сокровенное в его душе. Это вызвало некий прилив уверенности, Амебин напрягся, и монумент финансовых проблем рухнул, сокрушенный силой любви. «Ведь только вчера все, что я знал об этой девушке, вмещалось в редкое имя Глаша, – думал Амебин. – Пролетела ночь, и вот она, рядом со мной. Теперь я знаю о ней все. . . Или почти все».

Глаша была довольно красива, и не удивительно, что Амебин воспылал к ней чувствами, едва познакомившись. Остальной мир перестал для него существовать. Однако Глаша имела немалую популярность у мужчин, и добиться взаимности от этой девушки было весьма непросто. Амебина трудности нисколько не смутили. Он спел для Глаши пару своих песен, угостил ее портвейном и пригласил в отдельную комнату. Глаша, как ни странно, согласилась. Причиной такому скорому согласию, наверное, послужило личное обаяние Амебина, но злые языки поговаривали, что, просто-напросто, девичье целомудрие Глаши давно спало беспробудным сном где-то в глубине ее тонкой души.

Сейчас народное мнение Амебина не волновало. Он, улыбаясь, прокручивал в голове события прошедшей ночи. Потрясающие по яркости картинки вставали перед глазами, будто кадры из стереофильма. Наконец количество картинок перешло в качество, и Амебин возжелал уже знакомых ему Глашиных ласк.

«Так что же, я зря на работу опоздал?» – подумал он и забарахтался под одеялом, плотнее подбираясь к своей возлюбленной. Глаша, пребывавшая в полудреме, одобрительно мурлыкнула и. . .

Тут в маленькую комнату, уже ставшую храмом любви, ворвался один из товарищей Амебина.

– У вас тут полотенца нет? – спросил непрошеный гость, глядя на влюбленных как-то наивно и пронзительно.

– Придурок, – процедил сквозь зубы Амебин.

– А тогда открывалки, – ничуть не смутился пришелец, – нам консерву нечем открыть.

От такого поворота событий Амебин на минуту потерял дар речи. Но его выручила окончательно проснувшаяся Глаша, обложив утреннего гостя невероятно меткими и ядовитыми ругательствами.

Пришелец скрылся, забыв про открывалку, а вот Амебин, услышав жгучую ненормативщину из прекрасных уст Глаши, вошел в еще больший ступор. У него в голове тут же возникла библейская картинка, где змий-искуситель вторгается в чистый и тесный мирок Адама и Евы, словно червь, прогрызший яблоко, и сеет зерно греха и порока прямо в душах первочеловеков.

Тем временем Глаша выползла из-под одеяла и принялась одеваться.

– Глаша, хочешь, я сочиню для тебя песню? – спросил Амебин.

– Да! – обрадовалась Глаша.

Через некоторое время Амебин сидел с гитарой и думал: «Вот ведь незадача, что-то вдохновение не приходит. И кто меня только за язык тянул?» В эти минуты на кухне Глаша хихикала с его товарищами и попивала чай.

Влюбленный поэт покрывался потом, а вдохновение все не шло. С музыкой проблем не было, аккорды Амебин подобрал быстро, однако текст никак не складывался. Все-таки менять профиль – дело непростое, ведь нужно про любовь, а стихи у Амебина, как на подбор, философские такие, заставляющие думать.

Разговоры на кухне делались все веселее, а у поэта ничего не складывалось. Он принялся искать этому объяснение и нашел его довольно быстро.

«Талант, как я, не может написать что-то по заказу», – подумал Амебин и отправился пить чай.

Он вошел на кухню и сразу почувствовал себя несколько неуютно. Глаша сидела на коленях у какого-то незнакомца и улыбалась.

Неожиданный соперник протянул Амебину руку для знакомства и ехидно оскалился.

Глаша как ни в чем не бывало принялась рассказывать какую-то веселую историю, а Амебин налил себе чаю и начал размышлять.

«Я ее люблю, – думал он, – и если она сидит у него на коленях и ей хорошо, значит и мне должно быть хорошо от того, что ей хорошо. Но мне как-то нехорошо».

Да, Амебин был встревожен. Вдруг Глаша бросит его. Надо было срочно что-то предпринять. И тут он вспомнил о концерте, организаторами которого являлись товарищи Амебина, такие же талантливые, как он, только обладавшие некоторой деловой хваткой.

Вообще, организаторам подобных мероприятий памятник надо ставить. Пускай концерт бесплатный, но зато он дает возможность раскрыть себя непризнанным молодым гениям и юным дарованиям.

Для выступления были приглашены те, кому на официальных мероприятиях и конкурсах не давали призов. Злое дотошное жюри вечно придиралось к стихам и музыке. Такие фразы, как «всего три аккорда» или «избитая рифма, не выдержан стихотворный ритм», наконец, «какой смысл у этого стихотворения?» – не должны волновать свободного творца.

Амебин встрепенулся.

– Глаша, – сказал он, – пойдем сегодня на концерт. Я там буду выступать.

Она с легкостью согласилась, и на душе у Амебина немного потеплело.

 

Адажио

 

 

– Как ты думаешь, – спросила она, – почему Глаша, едва выскользнув из твоих объятий, очутилась в руках другого?

 

Амебин поерзал на полу и пожал плечами.

– Может потому, что ты ее не совсем любил? – гостья зевнула. – Или совсем не любил.

– Да нет же, – принялся оправдываться Амебин, – любил я ее, конечно любил. И она никуда не делась бы. Загвоздка в этой песне, которую я не смог сочинить для нее. Вдохновение не пришло.

Гостья молча смотрела на него, сверкая глазами. Амебин поежился от этого взгляда и выпалил:

– А ты где была в это время? У меня вдохновения нет, а ты неизвестно чем занимаешься.

Осознав сказанное, Амебин покрылся холодным потом. Как он мог позволить себе подобную дерзость. «Вдруг она уйдет и не вернется?» – промелькнуло в его голове.

А она засмеялась, то ли в ответ на слова, то ли каким-то образом прочитав мысли.

– Видишь, мой юный друг, как дело поворачивается, – гостья улыбалась, – теперь мы с тобой выяснили, что эта девушка тебе, по крайней мере, дорога. Не мог же ты из-за первой встречной на меня накричать.

– К-конечно, – выдохнул Амебин.

– Теперь давай разберемся. Ты утверждал, что этот день ты прожил зря, потому что Глаша – одна из тысячи таких же, как она, девушек. Но только что мы выяснили обратное. Я думаю, ты согласишься со мной в том, что если человек, с которым проводишь время, чем-то отличается от других, если он оригинален в своем роде, тем более, в некоторой степени, дорог тебе, то это время потрачено с пользой.

– Все правильно, – согласился Амебин, – но что-то не так.

– Может, она тебя не любила? – участливо поинтересовалась гостья.

– Да ты что, – со знанием дела заявил Амебин, – разве можно, не испытывая чувств, заводить с человеком подобные отношения.

– Да, логика железная, – согласилась она.

Они помолчали.

– Знаешь, почему день был прожит напрасно? – заговорил Амебин. – Потому что она от меня все-таки ушла.

– Отлично, – сказала гостья, – теперь, если мы отыщем причину, по которой она тебя бросила – страданиям твоим конец.

– Да, это дело непростое, – вздохнул Амебин.

– Ничего сложного. Просто вернись к тому моменту, когда вы расстались. И будь внимательнее.

Последние ее слова утонули в бархатном жужжании множества голосов. . .

 

Аллегро

 

 

Около шести часов вечера.

 

Бархатное жужжание множества голосов наполняло концертный зал ДК. Амебин стоял за кулисами, окруженный коллегами по творчеству, и его наполняли самые положительные эмоции.

«В зале аншлаг, – думал он. – Как много все-таки ценителей истинного искусства. Как же меня примут зрители?»

Амебин посмотрел на готовящихся к выступлению. Сразу видно – ребята все одаренные: потертые джинсы, свитера в затяжках и нездоровый блеск в глазах.

Подошел один из организаторов и принялся растолковывать Амебину, когда выходить на сцену.

Тем временем зал затих, и концерт начался. Исполнители сменяли друг друга и, наконец, пришел черед Амебина.

Он вышел к микрофону, утопая в лучах софитов, и попытался рассмотреть публику. Амебин представлял себе зрительный зал единым организмом. С таким существом общаться еще интересней.

Он поприветствовал зрителя и с замиранием сердца начал петь.

Зал действительно был наполнен ценителями искусства, ведь все пришли посмотреть на друзей, товарищей и знакомых, которые пели и читали стихи со сцены. Но в общество истинных поклонников каким-то образом затесался субъект с устаревшими взглядами на творчество. Слушая Амебина, все начали позевывать, видимо, убаюканные музыкой исполнителя, а этот субъект, напротив, оживился и стал прислушиваться. Текст песни задел его за живое своей лексической некорректностью и зацепил настолько, что субъект начал хлопать в ладоши в такт мелодии.

Повинуясь стадному рефлексу, за ним потянулись другие, и вот уже аплодисменты охватили весь зал.

Амебин, видя такую реакцию, наполнился гордостью за себя и презрением к тем, кто не признавал его таланта. Он запел следующую песню, свою любимую.

Что касается неугомонного субъекта, забившего себе голову всякими литературными законами и правилами, то новая песня Амебина ввергла его в шок. Оно и понятно: разве может приземленное, испорченное наукой сознание воспринять яркие образы и глубокий смысл великого произведения.

Но субъект оказался веселым человеком. Он не вышел из зала, а достал зажигалку и запустил огонек над головой, приветствуя исполнителя. Зрительный зал не хотел отставать, и вскоре голосящего со сцены Амебина встречали уже десятки искрящихся маленьких огней.

«Вот это да! Как же они любят мои песни, – подумал Амебин. – Я на вершине счастья. Но хватит с них. Хорошего понемножку».

Он закончил песню и с высоко поднятой головой ушел со сцены.

Когда концерт кончился, Амебин, весь летящий, вышел в холл и принялся искать в толпе Глашу. Тут к нему подошел злополучный субъект, пораженный творчеством молодого автора, и начал что-то втолковывать про литературный стиль, рифму и падежи. Амебин смерил наглеца презрительным взглядом и сказал:

– Я пишу то, что хочу писать. Полет мысли и чувства нельзя заковывать в какие-либо рамки.

Сконфуженный, субъект удалился.

Вскоре к Амебину подошла Глаша с двумя приятелями. Она сразу пристроилась в его объятия и стала что-то ему рассказывать.

«Да, люди меня любят, – думал в этот миг Амебин. – Пройдут года, и я буду давать уже сольные концерты. Да. И еще пару книг напишу».

Глаша так и липла к нему, куда-то звала отпраздновать успех. Но сейчас ничто материальное Амебина не интересовало. Он был где-то далеко.

– Повезло тебе с ней, – заметил один из приятелей.

– Это ей повезло со мной, – поправил Амебин, делаясь на глазах как-то выше других. – Мне подвластна любая женщина. Глаша – это одна из ступеней бесконечной лестницы.

– Пока, – сказала Глаша, высвобождаясь из объятий.

– Куда ты? – растерялся Амебин. – Разве тебе не понравился концерт?

Ларго

– Ну что, разобрался? – спросила она.

– У меня есть предположения, – пожал плечами Амебин, – но многое неясно.

– Это о том, что ты ей наговорил после концерта?

– Да нет же, – раздраженно сказал он. – Ты видела, какое впечатление произвело на зрителей мое выступление? После такого никакие слова не могли позволить ей расстаться со мной.

– Может, твои песни недостаточно сильно завладели ее душой? – гостья посмотрела на окно. – Наверно, я плохо старалась.

Амебин оживился:

– Извини меня, конечно, но ты права. Вдобавок ко всему, утром я не смог сочинить для нее песню. А вдохновение – это сфера твоей деятельности.

– Вот мы и добрались до сути, – она вздохнула и провела ладонями по лицу. – Я неквалифицированно исполняла свои обязанности.

Гостья выжидающе посмотрела на Амебина.

– Кажется, да, – робко заявил он, предчувствуя что-то нехорошее.

– Муза, не справившаяся со своей работой, по закону должна уйти, – отчеканила ночная гостья.

– Как же так? – у Амебина внутри все оборвалось. – Не может так быть! И что, у меня нет ни одного шанса?

– А зачем? – улыбнулась она.

Амебин открыл рот, но ничего не сказал.

– Ладно, – произнесла муза, прожигая его взглядом. – Согласен ли ты на такой вариант: бросишь монетку. Если орел – я остаюсь. Решка – мы прощаемся.

– Да. Конечно, да!

– Ну так бросай!

Амебин достал из кармана мелочь, выбрал самую крупную монету и подщелкнул ее вверх. Сверкая гранями, монета опустилась на его ладонь.

– Подожди, не спеши смотреть, – лицо музы казалось неестественно спокойным. – Подумай, может быть, ты зря подбросил монетку?

Он посмотрел на кружок металла на своей ладони. Была решка.

Амебин полетел в темную глухую пустоту и где-то далеко услышал:

– Все-таки не зря.

2001 г.

Другие произведения автора

• Колесо Сансары
• Разные люди
• Охота на Артемиду