ВИТА ШАФРОНСКАЯ

Родом из Владивостока, где прожила самые счастливые годы Детства. Далее и поныне живу в Пскове.

Первые опыты стихов случились в 11 лет, из-за чего часто перепадало на уроках – смотрела не на учителя, а в окно, думая, разумеется, совсем не об изучаемом предмете. Опыты наблюдений за людьми и Природой затянулись и к окончанию школы педагоги смирились с моим «отсутствием присутствия», но признали за мной право на это после чтения моих сочинений «на свободную тему». А закрепившийся за мной на долгие шесть лет статус «белой вороны» как-то незаметно перекочевал, видимо, к кому-то другому, ещё не научившемуся защищать себя.

Первый опыт публикации – детский лепет! – случился в 17 лет.

Умудрившись за короткий временной отрезок бросить два института и сменить – где я только не работала! – шесть или семь рабочих мест, не забыв по ходу наломать дров в личной жизни, дважды провалившись во ВГИК, поступила и закончила местное культпросветучилище, где к выпуску и остепенилась.

Влюбилась, родила дочь… Поступила в педагогический институт, параллельно оставшись без работы.

А стихи продолжали ненавязчиво появляться и однажды «дружно попросились» собраться под одной обложкой, хотя бы маленькой книги. «Попросились» негромко, но крайне настойчиво. Книжка появилась в 2002 году под названием «Впервые так…», благодаря, нет, не спонсорам, их не нашлось, но моей хронической упрямости в задуманном и неожиданной возможности подработать. А в 2003 году при поддержке местного отделения СП России вышел второй сборник «Солёная палитра». Следующих ждать сложно – нет средств. Да я и не жду, просто живу и всё.

В 2004 г. была принята в Союз писателей России, перед которым благоговела и трепетала всё разумное детство и отрочество. Разочарование оказалось болезненным и неожиданным. Дело даже не в отсутствии какой-либо защиты и поддержки Союза, а в том, что он стал более смахивать на проходной двор. Может, потому и столь неавторитетен ныне, хоть и не перевелись ещё те, кто мечтает в него вступить.

Уверена, дело не в званиях, не в принадлежности к тому или иному «союзу», не в финансовой независимости и неограниченности, а в степени таланта человека и его преданности Слову. Слову – как свидетельству Души, как озвученной эмоции на то, что происходит вокруг и внутри. Без этого – не бывает ни стихов, ни прозы.

Самым важным в творчестве  считаю именно возможность «выговорить себя и своё», потому что человек – один из многих и многие услышат его.

Я всё-таки верю в это, иначе как оставаться оптимистом в этом диковатом мире? 

Вита ШАФРОНСКАЯ

  СЕБЯ НЕ ЖАЛЬ?!.. 

«Она меня покрыла позором... Она мне, точно, позор, но   благодарю Бога за этот позор, благодарю за то, что попустил он   ей явиться в свет. Не увидел бы я без неё ни неряшества моего, ни   самоослепленья, ни многого  того, чего не хочет видеть в себе  человек…» 

 (Из письма Н.В.Гоголя по случаю выхода «Выбранных мест…»).

      Замечали ли вы когда-нибудь за собой, как мучительно начинать читать ту или иную книгу? Перекладываешь её с одного малоприметного  места на другое, чтоб пореже с ней взглядом сталкиваться, а она одним только присутствием в доме о себе напоминает, будто за рукав дёргает: «ну что же ты? почему медлишь?». Ты уже и не знаешь, чем заслониться, отговорки давно перебраны, и отступиться нельзя – все равно, что беспричинно указать на дверь тому, кого сам же и позвал. И ведь не заезжий чужак, не безвестный одноразовый «лауреат» невнятного бестселлера, а сам Николай Васильевич Гоголь собственной персоной тебя терпеливо дожидается. А книга не просто книга, а «Выбранные места из переписки с друзьями», эпистолярная составляющая которой, к счастью, не утратила своей актуальности и в наши дни, и  всё так же остаётся едва ли не самым верным средством вглядеться в человека. От письма к письму тебя словно притягивает, уводя вглубь, магнитное поле неизвестного  микрокосма; постепенно ты становишься даже не столько невольным свидетелем чужой биографии, сколько сопереживателем порою глубоко интимных движений её души. После чего к зачитанным до дыр (или, наоборот, к ни разу не тронутым)  книгам подходишь с  отзывчивым и бережным сердцем.

      Как долго, годами, а то и десятилетиями крепнет в нас эта всегдашняя, по-детски наивная готовность - разглядеть в Авторе друга!  Готовность в любой момент позвать его, остановить, а вдруг он и есть тот человек, которого ты безуспешно искал на протяжении многих лет. И в вашем взаимном постепенном сближении отыщутся ответы на многие вопросы, подтвердится или опровергнется  правота твоего восприятия мира, людей, самого себя…

       Какие странные, часто противоречивые чувства могут владеть сознанием, когда обнаруживаешь поразительное сходство эпизодов далёкого Прошлого с окружающей  действительностью, будто под копирку срисована какая-нибудь конкретная ситуация и нанесена на другую поверхность, а главный узор возьми и совпади в самых мельчайших подробностях. И вроде бы, чему удивляться? Мир, как и всегда, движется по спирали, растущей или  убывающей подобно циклам ночного светила, иногда то, сбиваясь на круг и грозя вот-вот замкнуться от какого-то страшного выбора или бесчеловечного поступка, то, постепенно выправляясь, чтобы на новом витке бестолково повторить давешние ошибки с необъяснимым и неприятным постоянством… 

     Сколько сравнений, сколько заезженных повторений и параллелей! Но какие же разные дороги ведут к ним! Да что дороги, что чужие опыты, когда порой ни за кем подглядывать и ничего апокалиптического дожидаться не надо. Достаточно открыть потрёпанный, справивший полувековой юбилей с года издания томик с, казалось бы, знакомой сызмальства фамилией русского классика, углубиться в чтение… И не заметить, как пропасть почти в два столетия между тобой и Автором вот-вот сузится до той незримой черты, переступить которую допустимо лишь  самому близкому человеку. И кто ответит, почему среди сотен строк чуткое внимание безошибочно выхватывает самые меткие и живые цитаты?

Уместности и своевременности в отдельных высказываниях обнаруживается столь много, что поневоле придёшь в уныние: ничего-то нам, самоуверенным глупцам, не впрок, ни на шажок вперёд не стронулись. В отчаянии и книгу сейчас же захлопнешь, не ведая, что Автор уже спешит к тебе - в помощь и утешение. Ещё мгновение и створка Небытия беззвучно отворится, и нарастающее смятение в душе развеется, расслышав в едва уловимом волнении воздуха: «уныние – жалкая дочь безверья в бога…», и она, стряхнув с себя невесть откуда навалившийся морок, почувствует, что ещё есть и силы - держаться, и веры – противостоять, и ты продолжишь чтение. И пусть тебе будет не по себе от чьего-то  пристального взгляда, не бойся – это сам Автор наблюдает за тобой, пытаясь понять, кто ты? Гость  случайный или друг и собеседник внимательный и преданный?.. Дай ему время поверить тебе. 

     Наверное, кто-то посмеётся над этими фантазиями… Но позвольте спросить: отчего же  после строк с таким уже непривычным для слуха старомодным обращением: «Друг мой! Мы призваны в мир не затем, чтобы истреблять и разрушать, но, подобно самому богу, все направлять к добру, - даже и то, что уже испортил человек и обратил во зло…»,  первое, что хочется сделать, это оглянуться, будто кто и впрямь окликнул тебя  в этой простой и тревожной мысли?  Не потому ли, что и ты умудрился что-то повредить, или даже обратить во зло. Пусть по мелочи, в пределах своей «малой вселенной», разве этого не достаточно? Но, обернувшись, ты не увидел ничего кроме распахнутого пространства Настоящего, умеющего  казаться (и быть) одновременно немым и разноголосым, безучастным и заинтересованным, знакомым и неизвестным, а сейчас будто намеренно повторяющим вслед за тобой, споткнувшимся о другую фразу: «… велико незнанье России посреди России. Вся живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Город не знает города, человек человека; люди, живущие только за одной стеной, кажется, как бы живут за морями…». Ах, вот бы на этом месте не согласиться с Автором, дескать, всё не так, всё чуть лучше, да куда там, когда с витрин киосков в глаза бросаются агрессивно-яркие суперобложки «гламуров», «космо» и прочей разноформатной нечисти. Окунёшься в такое, с позволения сказать, чтиво, и больше уж не захочется. А походишь по городу, полюбопытствуешь, что молодёжь листает на скамеечках (а ничего не листает!), на каком языке изъясняется - грустью накроешься отнюдь не светлой.

И в собственном дворе вдруг начнёшь смотреть на лица прохожих, невольно отмечая, кого знаешь, кого – в первый раз видишь, хоть и живёшь, кажется, даже в одном доме второй десяток лет. Пока думаешь-гадаешь, неспокойная мысль быстро перекинет мостки дальше, безжалостно обнажая твоё непростительно малое знание города, который вырастил тебя; храмов, в которых ты исповедуешься… Это что же получается – они знают о тебе больше?!.. Какое раздолье для стыда!.. Только и останется – закрыть за собой дверь квартиры и до нового дня загородиться в  неубываемой досаде. Да денешься ли от неё куда? Ведь перед сном, в уверенности, что тебя ждут, обязательно включишь лампу, чтобы встретиться с той же книгой как со старым другом, с которым никак не наговориться и которого не хочется отпускать. Ты даже отдельно выписал номера страниц, чтоб перечитать и ещё раз изумиться проницательности Автора.  

Сколько горечи в его неторопливом рассматривании  жизни: «…дремлет наша удаль, дремлет решимость и отвага на дело, дремлет наша крепость и сила, - дремлет ум наш среди вялой и бабьей светской жизни, которую привили к нам, под именем просвещения, пустые и мелкие нововведенья…»! Сколько правоты и надежды на будущее, на нас с вами: «… Никого мы не лучше, а жизнь ещё неустроенней и беспорядочней… Мы ещё растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; ещё нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя всё…». Что - всё? В тексте следует ясный ответ: «…что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней…», но тебе его мало, и ты к нему свой ответ «дописываешь», как если от тебя действительно что-то главное зависит!.. 

А теперь всплесни руками, умный Читатель, воскликни (и в мой адрес тоже): «наивный человек!..». Только наивный человек многоточия заполнит одним словом, чтоб по-родному, по-нашему зазвучала фраза: «внести в себя всё…- своё, читай, исконное, наше, истинно народное, без чего любые попытки сдвинуться вперёд обречены как обречена любая сущность, утратившая свои корни, оторвавшаяся от них. Вот вам, «гражданин-товарищ-барин» и боярин-государин, и ответ на герценовское «Что делать?», и самый прочный фундамент для национальной идеи, которую, сбившись с ног, «ищут пожарные, ищет милиция», потому как у нас давно перебор случился с заимствованием иноземного барахлишка разного свойства. Откуда взяться той же отваге, удали, крепости, когда за нас, да ещё и с лакейской оглядкой на чужую сторону – похвалят или в угол поставят? - всё решается, итожится, привносится, не спрашивая - то ли? надо ли? Такое ощущение, что и жизнь мы проживаем не свою, единственную и неповторимую, а чью-то, постороннюю, которой «не жалко». Или мы незаметно стали идентифицировать себя с компьютерными героями, которым щедро «выдается» по три-пять жизней и можно в любой момент всё переиграть или переустановить сызнова? Оттого-то, видимо, и «бабью светскую жизнь» некому  выпроводить со двора, и она как блудливая девица в блестках и дешёвой бижутерии, многообещающе подмигивает нашим неразумным детям, почти разучившимся задавать нам вечные «почему?». Им и до книг добраться – лень, да и слог там больно витиеват и раскидист, им бы что попроще. Меж тем именно там, в книгах, в Слове – и воспитание, и сила духа, и мужество жить, не выбиваясь «из себя», не изменяя лучшему, что есть в каждом из нас.  

     Как тут не вспомнить (отвлечемся, уважаемый Читатель) выдержку из записок Л.Я.Гинзбург, увидевшей в  программе по литературе для рабфаков (были такие в 20-е годы прошлого века) унизительную и уничтожающую основу не только для Слова (как тут не помянешь ЕГЭ!), но и для достойного уровня образования, который без многогранного, вдумчивого и неторопливого диалога с произведениями  русской литературы попросту невозможен:  

«Из 19 века возможно кое-что доходчивое: Лермонтов, доходящий с треском, - как пример старого стиха. Из Гоголя что-нибудь непререкаемо смешное (конечно, не «Мёртвые души»). Для самых сильных немного «Войны и мира». И для всех – как можно больше Некрасова, который один только доходит весь чем надо – темой, стихом, слезой. Проходить Некрасова увлекательно, проходить Пушкина – постыдно. Всякое, и с любого конца, понимание Пушкина исключено (кроме разве «Дубровского»). При этом тяжёлая добросовестность людей, по привычке почитающих в Пушкине официальную ценность… 

… Когда я занимаюсь этим недобрым делом, мне жалко совсем не Пушкина, который в этом не нуждается».   

Ей (и скольким ещё!) было жаль себя, литературоведа, будущего (на тот момент) доктора  филологических наук, вынужденного опустить своё высокое знание до простейшего уровня; ей было жаль людей (и скольких!), пусть и не намеренно, но обездоливающих, обесценивающих самих себя… 

Почему же нам себя не жаль?!.. Почему и сегодня, увы, современны строчки из дневника М.О.Бодянского, филолога и историка, современника Н.В.Гоголя: «Почти выходя, Гоголь сказал, что ныне как-то разучиваются читать; что редко можно найти человека, который бы не боялся толстых томов какого-нибудь дельного сочинения…». Поинтересуемся-ка, что за милые тонкие томики стоят на полках в библиотеках, раскроем их - на сотне страниц прекрасно соседствуют купированные образчики «Войны и мира», «Тихого Дона», «Евгения Онегина» - лишь бы «бедные» детки не замучились чтением. А в довесок им тут для экономии времени добрые дяди и тёти прописали и выводы, и характеры, и основные сюжетные линии – какая трогательная забота о подрастающем поколении! И за эту «услугу», увы, всегда найдутся те, кто и монетку даст, и скажет «спасибо»,  для кого скудность языка и омертвевшее Слово - невелико горе! Что ж…для кого-нибудь невелико.

Но вернёмся к книге, с которой начат этот разговор, отыщем страницу, где черным по белому прописано: «Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку». Так и тянется рука исправить первые буквы  выделенных слов на заглавные, тем оживив и возвысив их. Потому что неотъемлемо одно от другого, потому что мгновенно высвечивается величественный и неизменный пролог ко всему сущему на земле: «В начале было Слово. И Слово было у Бога…». Помолчать бы да в тишину разлившуюся по душе, окунуться, к самому себе прислушаться, вдруг отзвук Того Слова почудится?..  

Неужели зря дан нам, людям, этот уникальный дар облачать мысли в  слова, слова в связную речь, в язык, способный выразить любые оттенки настроений, эмоций, любые краски мира внутреннего ли, внешнего ли?.. Неужели мы так и не научимся делать это бережно, как если бы язык наш представлял собой хрупкий организм, вот только мы, грешные, до сих пор всё не наживём ума и, не зная, как распорядиться столь, на первый взгляд, эфемерным подарком, пользуем его,  не заботясь о его чистоте, не помня его традиций и истории?.. 

     Разве не для этого и многих иных, благородных, «на века» дел призваны мы в этот мир?!.. Ведь если рождены, значит, призваны, значит, каждый из нас – есть крупица Божественного промысла и надежды, не оправдать которой равносильно самому тяжкому преступлению.  

     Да, наверное, много воды утечёт, прежде мы в страхе остановимся где-нибудь в безмолвной пустыне вроде нынешних брошенных полей, и долго будем стоять без движения, не решаясь повернуть головы назад, потому как ничего кроме той же пустоты и хлама там не увидим. И, наверное, не одно поколение сменится до того светлого часа, когда, прочтя: «… и вы увидите, что Европа приедет к нам не за покупкой пеньки и сала, но за покупкой мудрости, которой не продают больше на европейских рынках…», наш будущий человек просветлеет в счастливой и согласной улыбке на счастливое же пророчество Николая Васильевича Гоголя, признавая в нём не только Современника и Друга, как мы, но и  Учителя, дождавшегося благодарной и достойной смены.

Добавить материал