Во время поездки на Белгородчину, еще до встречи с Владимиром Михалёвым, я много слышал о нём. Естественно, что больше и теплее всего говорили его друзья — те, кто помогал ему печатать первые стихи, учиться в Москве, строить просторный дом в селе, хотя для семьи, в которой семеро детей, просторный дом построить не так уж просто. Однако и девушка-попутчица, недавняя школьница, родом из другого села, тоже прекрасно знала Михалёва по слышанным и прочитанным стихам, хотя призналась, что вообще-то поэзию любит «не очень».
Один из местных литераторов, давно знакомый с Михалёвым, с какой-то завистью даже рассуждал: «Конечно, можно его понять: он ведь на выпасах стихи свои пишет. Там просторно, свободно — ни дел домашних, ни суеты...» Зато другой поэт, знавший Михалёва больше понаслышке, скептически заметил: «Давайте смотреть правде в глаза — какой он теперь пастух...» И это замечание тоже казалось резонным, поскольку речь шла о члене Союза писателей, авторе четырех поэтических сборников, выпускнике Высших литературных курсов и даже герое телевизионного фильма «Тропа просёлочная, отчая...»
И всё-таки первая моя встреча с поэтом произошла не в домашней обстановке, а за околицей села, на пологом холме, где паслась полутысячная отара овец...
Когда читаешь стихи Михалёва, слушаешь его точные суждения о поэзии, то поражаешься богатству внутренней культуры крестьянина, окончившего поначалу лишь четыре класса сельской школы, и убеждаешься, что поэзия — его кровное дело. Когда наблюдаешь за работой Михалёва-пастуха со стороны и узнаёшь от односельчан, что на третий день после возвращения из Москвы с Высших литературных курсов он сам попросил пригнать с дальних выпасов отару и принял её, то не остается сомнения, что трудится он не только из чисто материальных соображений. Да и тот факт, что вместо 16 запланированных колхоз получил от его овец 20 центнеров шерсти, не больно вяжется с идиллическим обликом пастыря, мечтающего в тени под ветлой. Кстати, сам Михалёв признался, что летом, напряжённо работая почти полный световой день, он стихов почти не пишет, всё больше осенью и зимой, «когда ночи просторнее».
В нём удивительно органично сочетается понимание поэзии крестьянского труда и высоких требований литературного ремесла, своеобразный поэтический взгляд на мир и реалистическое отношение к жизни, свойственное труженику.
Он свой среди этих необозримых всхолмленных просторов, лугов, остро пахнущих полынью, немногословных и работящих односельчан, а потому в лучших его стихах слышен голос родной земли: ...И этот оклик, Даль щемящая — Вернулись с юга журавли! Как груди матери кормящей. Холмы оттаявшей земли.
...Утром, в день нашего прощания, он отпросился у бригадира, чтобы проводить гостя, и несколько раз повторял скорее для собственного успокоения: «Ничего, овцы в загоне подождут, — всё равно, пока трава мокрая, они до неё не дотронутся».
Машина запоздала, и прощаться пришлось на том же выпасе, где мы увиделись впервые. Я увозил с собой чувство радости от знакомства с человеком, который твёрдо шагает по земле. Источник: «Литературная Россия» от 10 августа 1973 года
Полное или частичное использование материалов портала допускается с обязательной ссылкой на первоисточник, при этом взаимоотношения с владельцем ресурса и авторами портала регулируются действующим законодательством об охране авторских прав.
