ИЛЬЯ ШУЛЬМАН

ПИСЬМА ИЗ АМЕРИКИ

Виталий Волобуев представляет автора: Один из моих однокурсников по Литинституту ещё в начале 90-х уехал в Америку. Вот уже 18 лет он живёт тамошней жизнью. Года три назад мне удалось разыскать его благодаря Одноклассникам. Сам он в Сети присутствует пассивно, то есть ничего не пишет, а только читает. Объясняет это природной ленью.

В Литинституте он учился на драматурга, мы с ним вели долгие беседы, которые во многом помогли сформировать мне, тогдашнему трактористу, свой взгляд на мир. А когда я попробовал писать прозу, он давал очень ценные советы, которые я впитывал, как губка.

Литинститут он не окончил, занялся бизнесом, который разрешила перестройка. Но с падением советской власти бизнес стал жестоким и работать в нём стало опасно. И он уехал в Америку. Там и потерялись его следы…

Зная о его литературных способностях, я уговорил его писать мне письма об Америке. Он согласился. Так и появились эти маленькие рассказы. И это здорово, что мы теперь можем узнавать о жизни простых американцев из первых рук.

  Первым было такое письмо: 

Попробую что-нибудь написать, в Америке я 18 лет, причем в Америке настоящей, в глубинке, не в Нью-Йорке, американских друзей и знакомых полно, английский у меня свободный, русский, надеюсь, тоже. Но не обессудь, если я буду иногда выскакивать из заданной тематики!

Покой нам только снится... Я только вернулся из Чикаго, с торжественного выпуска военной школы. Сын у меня в ВМФ служит. Барабаны, трубы, флаги, отцы-командиры, - все как надо. А сама служба очень мало похожа на то, как мы сами когда-то были солдатами.

 

А потом он прислал стихотворение, посвящённое, видимо, мексиканскому снегопаду:

 

СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ 

Под небом Мексики привольной, 

Где каждый счастлив, сыт и пьян,

В хибарке, рядом с колокольней,

Жила Росита. И Хуан.

 

Хуан, надев своё сомбреро,

Шёл за текилой в ресторан.

В кармане весело динеро

Играли марш "Вперёд, Хуан!".

 

Его любимая Росита,

Черноволоса и стрoйна,

Сварив Хуану два барито,

Ждала Хуана у окна.

 

Летели дни в прекрасной неге,

В раздумьях: что надеть, раздеть...

Конечно, если нету снега,

То отчего бы не балдеть?

 

Однажды, Дева Пресвятая!

Разверзлось небо, словно ад,

И снег пошёл, всё покрывая,

И даже, извините, град.

 

Поникли гордые агавы,

Дель Рио Гранде подо льдом.

Буксует лошадь. Боже Правый,

За что? Мы провинились? В чём?

 

Но нет ответа кабальерам.

Под снегом дивная страна.

Висят сосульки на сомбрерах,

Не греют пончи ни хрена.

 

Хуан, обняв свою красотку,

Дрожит в нетопленном дому.

— Пора переходить на водку, —

Росита молвила ему.

 

Вот, подумал я, какие проблемы его теперь занимают. И захотелось в эту беззаботную Америку.

 

А проблемы всё-таки есть. И в следующих письмах он стал рассказывать об американской жизни.

 

О ДОБРОСЕРДЕЧНОМ СОСЕДСТВЕ

 Не так давно в соседний дом вселилась семья: муж, жена и двое мальчиков-подростков. Я попытался было наладить контакт, как это здесь водится. Но новый хозяин хмуро отмалчивался, а самой длинной фразой, которую я от него слышал, была: ишь ты как оно... При этом с другими соседями отношения замечательные, гуляем вместе своих собаков, зимой помогаем почистить дорожку к дому от снега, или просто радостно улыбаемся друг другу. С этим же ничего не вышло. Ну и не больно-то и надо. Ко всему, он еще оказался redneck (красная шея) — тупой пролетарий, проще говоря.

Он развил бурную деятельность на своем участке. Понастроил каких-то амбарчиков, заборчиков. А главное — ненавидел тишину. Тяжелый рок из открытых дверей его пикапа около дома не смолкал никогда. Количество грохочущих механизмов в его амбарчиках не поддается описанию. Траву косил дважды в день. Сначала трактором, под Пинк Флойд. Потом газонокосилкой, под музыку кантри. Потом проходился по обочинам специальной ручной фиговиной. А уж потом хватал воздуходувную трубу с мотором и носился по окрестностям сдувая пылинки. Типа Карлсон. По-моему, он и спал с этой трубой в обнимку. Житья не стало совсем.

Вместо того, чтобы посидеть в шезлонге с моей любимой электронной книжкой, я прятался в доме, вздрагивая от особо мощных аккордов. Прямо в лоб дать, чтобы заткнулся, нельзя. Не принято. Можно нажить врага. Мне не нужен смертельный враг на расстоянии брошенного камня. От безнадежности я позвонил в полицию. Тем более, что я знаю мэра нашего городка. На параде в День Независимости он проплывает в шикарном открытом Форде 1938 года, сразу после пожарной машины и перед велосипедистами из баптистской церкви, и машет рукой. Я ему тоже махал с берега, то есть из толпы. Считай, знакомы.

Полицейский скорбно выслушал мои причитания и вежливо ответил, что согласно законам города Фаерлона жужжать под музыку разрешается с 8 утра до 9 вечера. Шумит ли мой сосед после девяти? — Пока нет, сказал я. На том конце провода помолчали и добавили: вы тоже можете жужжать в указанное время...

Полицию я уважаю, особенно после того случая, когда вернувшись с работы, я застал копа, крадущегося вдоль стены моего дома с пистолетом в руке.

— Кого ловим? — жизнерадостно поинтересовался я. — Может, мне сбегать в дом за винтовкой?

— Не успеешь, — прошептал коп. В животе у меня у меня похолодело, и я тоже пригнулся пониже.

Полицейский открыл беглый огонь. Оказалось, на нашей улице был замечен больной суслик, представляющий несомненную опасность для цивилизации...

— Благодарю за службу! — рявкнул я и повесил трубку.

 

На следующий день я купил плеер и прямо в упаковке запихал его в соседский почтовый ящик вместе с бесплатной брошюркой министерства здравоохранения о первой помощи при тяжелых травмах.

Сосед все так же тарахтит с утра до вечера. Но теперь он это делает в моих наушниках.

О ДРУЗЬЯХ

 Вымыслу трудно угнаться за настоящей жизнью. Судьбы старинных друзей-однокурсников порой вгоняют меня в коматозное состояние. Марина К. живет в Германии, ее дочь приняла буддизм, ушла из дому, уехала в Индию и вышла замуж за англичанина. Надеюсь, тоже буддиста. При этом Марина развелась со своим мужем Мишей Б., замечательным филологом, который, в свою очередь, женился на баронессе, так что теперь Мишку надо называть бароном.

 Мой близкий друг Лида Е. — Лидуся, Дуся — всегда была неприступной питерской интеллектуалкой, ценившей в человеке прежде всего способность выпить бутылку портвейна и обсудить воззрения Кьеркегора. К пятидесяти годам она увлеклась юными бодибилдерами, живет на деньги сына-миллионера, чтение забросила, из искусства признает только киношки-боевики, полчемодана которых и привезла моя жена Наташа из последней поездки в качестве дусиного презента. На предложение приехать к нам в гости пояснила, что еще не определилась с приоритетами: то ли вояж, то ли подтяжка морды лица. До сих пор не приехала. Видимо, определилась.

 Другой мой друг Леша Н. — художник, расп..й, бабник — стал фабрикантом молочных сосисок, выстроил личный дворец на Крестовском, женился в девятый, наверно, раз на девице в три раза младше его, долго кричал в телефон, чтобы я немедленно возвращался и жил у него.

— А как же твоя жена, она-то где? — спросил я.

— А рядом со мной, — ответил Леша, — на кровати прыгает.

Слава Богу, хоть что-то не изменилось.

 Все эти метаморфозы принадлежат скорее Стране Фантазии, голливудскому кино, перу Даниэлы Стиллс в соавторстве с Джоан Роулинг, чем нашей грешной реальности. Приди мне в голову написать подобный роман, первый же критик приговорил бы меня к расстрелу за то, что "так не бывает". Мысль эта посетила меня, когда я внезапно обнаружил себя посреди английского острова Тортола в Карибском море, беседующим со случайным канадцем об особенностях швейцарских часов Патек Филип. Ущипните меня, пожайлуста. Так не бывает.

 Еще один мой хороший друг и сосед Дэвид, профессор, специалист по истории Древнего Египта, вдруг уволился и переквалифицировался в лесоруба. Заявил, что достали ленивые студенты. Он обзавелся грузовиком с подъемником и мотопилой. А затем, под впечатлением от общения с нами, решил жениться на русской. Вступил в переписку, и я старательно переводил с английского на русский и обратно все их муси-пуси. Однажды он принес очередное письмо от далекой дамы сердца, уже наполовину написанное по-английски, и осторожно спросил:

— А что такое "татар"?

— Люди как люди, — пожал я плечами.

Он облегченно вздохнул, и я понял, что свадьба неизбежна. И действительно, скоро он улетел в Эстонию и привез Рушану, очаровательную блондинку родом из Сибири. И, конечно, мы с ней тоже подружились. И бывало, когда я просил его помочь спилить опасно разросшееся дерево у моего дома, и пока наши жены чирикали о своем, о девичьем, мы увлеченно болтали о культуре майя, а позабытая мотопила капала грязным маслом на свежую изумрудную травку.

Дэвид, кстати, был в начале нашего знакомства страшно поражен тем, что в России знают о майя и ацтеках. И это образованный человек. Что уж говорить о прочих... Как-то меня спросили: "Ленинград — это в Москве или в Сибири?" К стыду своему, я растерялся. Зато в другой раз, на вопрос, а правда ли, что русские каждый день пьют водку, с серьезной миной поведал, что это древняя традиция, и каждый взрослый просто обязан выпивать по бутылке ежедневно, но мой сын еще маленький, всего десять лет, поэтому ему положено только полбутылки. Воцарилось глубокое молчание. Потом дошло.

 А некий приличный господин, на туманной заре нашей эмигрантской юности, узнав, что мы из Петербурга, притащил фотоальбом с фотографиями своих лошадей и, ткнув в одну из них, гордо произнес:

— Это Пушкин! Я купил его в России. Вы знаете, кто такой Пушкин?

— Слышал кое-что, — признался я.

 А сам подумал: приплыли. Жеребец Пушкин уже есть. Еще не хватает хряка Достоевский.

 На самом деле, американцы хотели сделать нам что-нибудь приятное, но понял я это позже, достаточно пожив в стране и познав тайную жизнь заграницы. И если меня спросят, что такое американец, я пожму плечами: люди как люди. Я люблю всех моих друзей, здесь, там, повсюду.

 Милого, толстого простодушного Рэя, потомка трансильванцев, гурмана и скрипача, который за всю свою жизнь купил только одну новую вещь — диван, потому что все заработанное тратит на покупку старинных карманных часов, и в тикающем доме которого я провел много чудесных вечеров за обсуждением таких животрепещущих проблем, какая именно классическая музыка больше подходит для поедания шницеля по-венски.

 Виталика, литературные споры с которым я вспоминаю с ностальгической нежностью, а уж за то, что нашел меня в дебрях интернета — отдельный ему электронный земной поклон!

 Иришку, мою однокурсницу, отыскавшуюся во Флориде, замужем за миллионером. Прошлой зимой мы с Наташей гостили у нее, валялись дни напролет у бассейна, вспоминали молодость, пили австралийское вино, закусывая, по древнегреческой традиции, овечьим сыром. И в какой-то момент так напились, что стали звонить нашим друзьям в разные города и страны, позабыв напрочь о разнице во времени, только чтобы услышать родные сонные голоса.

 Расстояния исчезли. Земной шар съежился.

Весь мир решительно превратился в нечто странное и не поддающееся описанию. Взирая на него, наша бедная классическая русская литература лишь изумленно бы вертела головой и неловко подсовывала два своих неразменных вопроса: кто виноват и что делать. А ведь ответы давно известны. Виновато время. Делай, что должно, и оставайся человеком на нашей маленькой Земле.

Потому что вся планета Земля, по моим ощущениям, размером примерно с Белгород. Ну, или чуть больше, если считать вместе с областью.

  

О ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ 
 

  Оба здания компании, где я работаю, расположены на противоположных берегах довольно большого пруда. Над водой они соединены переходом со стеклянными стенками, вероятно, для более удобного обозревания обнаглевшей природы: уток, лебедей, черепах, гигантских толстомордых рыб, а главное — гусей. Толстые и самодовольные, они бродят стадами, не ведая никаких приличий. Гусиным пометом покрыто все. Расплодившуюся живность никто не трогает, она под защитой закона. Более того, компания обязана тратить бешеные деньги на прокорм этих нахлебников. Разрешена только пассивная оборона. Однажды в пруд запустили страшного деревянного аллигатора. Я и сам испугался. И что вы думаете? Обгадили, сволочи, с головы до хвоста и катались верхом, как индейцы на каноэ.

 Я проехал по парковке противолодочным маневром, запарковал машину, и, профессионально увернувшись от шипящей твари, потопал ко входу, стараясь не наступать на белые разводы. Параллельным курсом скакал Филипп, сокращенно Филл. Мы шли на учебу.

 Надо сказать, наша компания напоминает мне СССР. Ей Богу, соцобязательства, лозунги, почетные грамоты, доска почета, курсы повышения квалификации, собрания, конкурсы талантов, выставка самоделок, кружок кройки и шитья, олимпиада в честь наступающего съезда... Пардон, наступающего Дня благодарения. Одно крохотное отличие — все мероприятия проходят исключительно в рабочее время. По-моему, уже шаг вперед.

 В этот раз нас обязали явиться в класс по изучению политкорректности. Мы уселись за столы, на которых заранее были разложены фломастеры и блокноты с картинками, вроде букварей для олигофренов, и захрумкали бесплатным печеньем. Наша преподавательница, упитанная негритянка по имени Мелисса, для начала заявила, что главное — быть довольным собой.

 — Вот, например, я, — сказала Мелисса, — горжусь всем, что во мне есть.

 Для наглядности она покрутилась, покачивая аппетитной попой. И мысль, и Мелисса мне понравились. Филл затаил дыхание. Внезапно она вперилась в меня горящим взором, ткнула пальцем, как Дядя Сэм на плакате, и вопросила:

 — А что Вы любите в себе?

 — Все! — уверенно ответил я, — особенно правую ногу.

 — А левую? — удивилась Мелисса.

 — У меня правая толчковая, — объяснил я.

 — Ответ правильный, — похвалила Мелисса, — если вы любите себя, то будете любить и других людей.

 Стены вздрогнули от дикого хохота. Это в смежном с классом конференц-зале проходил конкурс костюмов к Хэллоуину. В дверь просунулся страхолюдный скелет, извинился, лязгнул костями и исчез.

 — На первой странице перечислите то, о чем мы говорили, — как ни в чем не бывало продолжила училка.

 Потом она долго нудила о дискриминации. Оказывается, есть фразы, которые нельзя произносить. Вроде заклятий у эльфов. Мы должны были вставить пропущенное слово в предложении "а вы ... всегда такие!" Я написал "зайцы". Филл — "сосиски". Мы узнали, что дискриминировать можно по цвету кожи, политическим взглядам, сексуальной ориентации, национальности, полу, весу, росту, образованию, профессии, одежде, прическе, акценту, воспитанию, стране, зарплате, здоровью, способностям, привычкам, запаху, — словом, море разливанное невиданных возможностей. Каждый случай иллюстрировался соответствующей картинкой в букваре. От скуки я пририсовал усы всем неграм. Филл сделал то же самое со всеми белыми, и мы обменялись тетрадками.

 Дискриминация черных, к примеру, несомненное зло. Поэтому, чтобы не было соблазна, я стараюсь в черные районы не попадать. Как-то мы с Филлом катались на велосипедах и заблудились. Зашли в неказистый продуктовый магазинчик узнать дорогу. Черный продавец с ужасом глянул на нас сквозь пуленепробиваемое стекло, и откуда-то с потолка раздался его усиленный голос: "Сэры, вам не надо здесь находиться! Я вас умоляю, сэры! Я уже позвонил в полицию, сэры!" В общем, под почетным эскортом полицейской машины я до этого еще никогда не катался на велосипеде.

 — Но в Соединенных Штатах, — голос Мелиссы задрожал от гордости, — дискриминация вне закона! У нас все равны!

 На стене явственно проступило изображение по-африкански кудрявого мальчика Ленина. Дверь снова приоткрылась, и в класс спиной вперед рухнул вурдалак. Очевидно, шабаш нечистой силы достиг апогея. Вурдалак быстренько перевернулся и на четвереньках засеменил вон, а мы приступили к практическим занятиям по сексуальным домогательствам. В теории мы уже поднаторели и знали, что взгляд в глаза женщины дольше шести секунд приравнивается к изнасилованию. Что подмигивать аморально. Ну и прочее... Теория на то и теория, чтобы не совпадать с практикой. А то бы и детей не было.

 Мелисса опять вытащила меня на середину, поставила передо мной умненькую скромненькую Ширли и скомандовала: "Начали!" Я себя почувствовал, как на съемках порнофильма. Ширли слегка покраснела.

 — А нельзя ли наоборот?

 — попросил я. — Пускай Ширли ко мне попристаёт для разнообразия. Мне нравится, когда девушки пристают. И добавил для убедительности: — Это я тоже в себе люблю.

 Щеки Ширли заполыхали.

 — Вот яркий образец того, как не надо себя вести! — объявила Мелисса. — Отличная работа! Занятия окончены. Каждый получит официальный диплом.

 Ширли после этого не разговаривала со мной три месяца. Мы вышли в холл. Сунули свои дипломы в мусорный контейнер. В углу, зацепившись за огнетушитель, билось привидение. Оно беззвучно материлось.

 На парковке Филл абсолютно не политкорректно пнул особо наглого гусака, и мы поехали к нему домой обмывать новую стиральную машину. Мы спустились в подвал, включили машину, потушили свет, взяли по бутылке Бадвайзера, и просто сидели, слушая уютное ровное гудение и глядя на прыгающие разноцветные огоньки. Я молчал. Филл тоже. И в темноте я совершенно не видел выражения его черного лица.

 

О СЛУЖБЕ

 Роберт Хек носит кожаное пальто до пят, синюю велюровую широкополую шляпу, ботинки из крокодиловой кожи на каблуках в три дюйма, от его мушкетерской бородки всегда пахнет кофе и сигаретами. Он вырос в крохотном захолустном городке Индианы, откуда и принес в большой мир свои представления о шикарном стиле. Мы дружим по мере сил, как могут дружить начальник и подчиненный. При этом, начальник не я. Но он искренне меня уважает за то что моя голова набита невероятным количеством ненужных знаний.

  Боб считает себя знатоком Гражданской войны. Однажды он явился в офис в полном облачении солдата федеральной инфантерии, чем глубоко шокировал всех сотрудников. Так я узнал, что он участвует в костюмированных сражениях. Он немедленно потребовал, чтобы я его испытал, задав любой вопрос из истории войны Севера с Югом. Историю я знал смутно, однако живо вспомнил статью из журнала "Техника-молодежи" за 1976 год. Я спросил, как назывался броненосец северян. Боб растерялся. "Монитор", — ответил я сам себе, и мой авторитет в глазах Боба взлетел на высоту флагштока.

 В тот день мы договорились пострелять после работы. У тира Боб открыл багажник своего Шевроле, и я даже присел от изумления. Груда оружия вызывала ассоциации со сдающейся в плен армией Паулюса. Или, как говорит мой знакомый серб Йован о своих ощущениях от советского кинематографа, "одни партизанен". Я скромно достал из машины мой ностальгический самозарядный карабин Симонова, купленный на оружейной ярмарке. Впрочем, в нашем штате ружьишко можно приобрести в обычном супермаркете, слева от молока, между товарами для туристов и детскими игрушками.

  В тире под ногами перекатывались пустые гильзы. Сосредоточенные дамочки палили из маленьких блестящих пистолетиков. Суровые мужчины предпочитали сорок пятый калибр. Поясные мишени изображали злодеев: террористов в чалмах и почему-то полицейских с шестиконечной звездой шерифа. Я выбрал с чалмой. Мы перепробовали все, что приволок Боб. От грохота, несмотря на наушники, в голове слегка гудело. Мы вышли покурить, и там я сообщил Бобу новость: мой сын записался во флот.

 История банальная, Дима закончил университет, недолго работал финансистом, затем его сократили. Промучившись с поисками работы, принял истинно мужское решение. В вербовочном пункте его проверяли, как астронавта. Несколько письменных экзаменов, беседы с психологами, тесты, анкеты, в результате выдали неожиданную рекомендацию: стать военным медиком. Надо сказать, три четверти желающих поступить на службу на этом этапе отсеиваются. Идиоты не нужны никому. А желающих хватает: стабильная зарплата, бесплатная медицина, погашение долгов за образование, карьера, можно и себя показать, и мир посмотреть.

 Боб от восторга онемел. Снял шляпу, затем снова ее надел, хлопнул меня по плечу, пожал мне руку. Высокие патриотические чувства переполняли его. Он потащил меня внутрь, и, перекрывая пальбу, проорал, что вот у этого, с карабином, сын служит в Navy. Выстрелы смолкли. В пахнущей порохом тишине я пожимал руки незнакомым людям. Тогда я впервые ощутил, как уважают и любят армию. Отраженный свет народной любви коснулся меня. Потом я не раз сталкивался с этим. Войну не любят многие, но, тем не менее, приклеивают желтые ленточки на машины "Поддержим наших солдат!". Народ и армия на самом деле едины.

 Спустя два месяца мы с Наташей поехали в Чикаго на торжественную церемонию выпуска. Все новички обязаны пройти жесткий шестинедельный курс общей начальной военной подготовки, после которого они разлетятся по стране в разные школы, в зависимости от выбранной специальности. Их учат прыгать в воду с десятиметровой вышки, бегать строем под речевку, надевать противогазы в камере со слезоточивым газом, не спать сутками, обвязывать кнехты, тушить пожары, стрелять, перевязывать раны.

 В Димином отряде поровну девочек и мальчиков. В письме от командования, которое мы получили, было твердо обещано, что сына мы не узнаем. Они, мол сделают из домашнего ребенка настоящего человека. Мы даже немного испугались. В том же письме мы нашли секретный код для распечатки пропуска. Правда, когда я посетил их вебсайт, то распечатал пропуск и без всякого кода.

 Гостиница располагалась всего в миле от военно-морской базы. Напротив, прямо на парковке у ресторана, байкеры в дивных белых жилетах расшитых цветными каменьями устанавливали колонки и микрофоны для какого-то своего благотворительного рок-концерта. Гостиничные номера выходили на террасу. От двери к двери шлялся пьяненький парнишка. "Сэр, ваш сын служит? Я вами горжусь!". Я уже привычно пожал руку.

 С утра мы сидели на скамейке в просторном зале для церемоний. Сверху свисали флаги. Скамейки амфитеатром поднимались к самому потолку, где на двух гигантских телеэкранах мелькали кадры из жизни курсантов. По свободному пространству пока маршировали музыканты. Напряжение нарастало, все ждали, когда же наконец откроются высокие ворота в торце, и мы увидим родные лица. Три юные сестрички справа от нас быстренько сбегали к киоску с сувенирами, купили белые круглые моряцкие шапочки и выводили фломастерами на них свои имена.

 Внезапно загрохотали барабаны. Распахнулись ворота. Восторженный рев гостей заглушил дробь, все
вскочили. Под свист, слезы, аплодисменты, крики шагали наши взрослые военные дети...

 Мы встретились после церемонии, речей, традиционного гимна, ладони на сердце, литавров, сабель наголо, штандартов и аксельбантов. Дима изменился. Плечи расправились, походка стала уверенной. Письмо не обмануло. Они действительно сделали из сибарита и интеллектуала настоящего мужчину.

 Мы обнялись, Наташа всплакнула. Я спросил Диму, почему он ходит, все время сжимая пальцы в кулаки. Он объяснил, что так их учили. А большой палец обязательно сверху. Мы пошли прогуляться по базе, и я тоже сжал кулаки. База оказалась огромной, как город, с ресторанами, заправкой, боулингом, магазинами. В супермаркете было все то же, что и в обычном магазине. Только вместо отдела игрушек — военная форма.

 Дима с вожделением щупал черные лаковые форменные ботинки. Оказывается, он потратил шесть часов, добиваясь идеального блеска. А лаковые блестят и так. Но уж очень дорогие. Поэтому Дима купил только особые подтяжки, их пропускают сквозь брюки от ботинок к подолу рубашки, чтобы рубашка всегда была аккуратно заправлена. Я вспомнил, как не мог неделями добиться от него прибраться в своей комнате.

 Себе я присмотрел атлас абсолютно всех военных баз США, с точными координатами, адресами, телефонами, номерами подъездных дорог — мечта шпиона. Я представил себе атлас военных баз СССР и глупо захихикал.

 На другой день мы втроем гуляли по Чикаго, и я снова чувствовал лучи уважения. Девушки смотрели на Диму с интересом. Отцы семейств — с одобрением. Когда я был солдатом, никто не смотрел на меня с одобрением. И гулять не давали.

 Уже когда мы с Наташей вернулись домой, я понял, что отраженный свет продолжает свое магическое действие. Роберт Хек пригласил меня участвовать в историческом сражении. Это был знак высшего доверия. Он даже презентовал обмундирование, которое стоит немаленьких денег.

 ... Стоячий воротник синего мундира с девятью пуговицами натирал шею. Кепи давило на затылок. Солнце слепило глаза, но солнечные очки отобрал командир, как не соответствующие исторической правде. По краю сознания промелькнуло "и под грубой шинелью бьется благородное сердце", а следом и вовсе нелепое "но пасаран".

 Бухнула далекая пушка, подавая сигнал к атаке. Я перехватил поудобнее тяжелый многозарядный Энфилд и побежал вместе со всеми. Впереди растянулись цепью серые фигурки врагов. И тут со мной что-то произошло. Может, это была генетическая память. А может, я вспомнил пятерых братьев моей матери, сгинувших на войне. Или фильмы, на которых мы выросли. Я не знаю. Но я закричал, неожиданно для самого себя, во всю глотку: "Бей фашистов! За Родину!". И сразу осекся, глянул по сторонам. Меня не услышали. Каждый кричал что-то свое. Каждый был на своей личной войне. Войне, которая никогда не кончается.

 

О ЖИВОТНЫХ

 

 Люди из Ганы хохотали. Они хлопали себя по ляжкам и тыкали длинными пальцами в окна микроавтобуса. Так вышло, что я оказался с делегацией студентов из Африки. Они приехали в Америку по обмену, и, конечно, удивлялись, сомневались, негодовали, хвалили, ругали — то есть делали то, что мы делали бы в Африке. Но сейчас они натурально падали от смеха. Для них это был верх идиотизма. Они узнали, что существуют магазины для животных.

 Пришлось сделать внеплановую остановку у Петсмарта. Это популярная сеть универмагов, торгующих товарами для домашних любимцев. Внутри студенты, шарахаясь от клеток с кроликами, недоверчиво скребли чесалки для кошек. Попугаи оставили их равнодушными. Я так понял, что попугай у них вроде воробья. Мусорная птица. Больше всего им понравились костюмчики для собак. Видимо, это было настолько смешно, что студенты загоготали вновь, и пришлось их эвакуировать обратно в автобус и так и везти гогочущими до Ниагарского водопада. Однако назло им я купил котячий свитер.

 Мой кот Тузенбах, когда я натянул на него миленький свитерок, даже не улыбнулся. Он просто рухнул на бок и уставился в пространство круглыми от ужаса глазами. Теперь кот на свитерке спит. Хоть какое-то применение. Впрочем, применение он находит всему в доме. Его буйная фантазия превращает любые предметы в невероятные игрушки для невероятных приключений. Ножки стульев, например, становятся джунглями, где охотятся тигры, которых он видел по телевизору. При этом, он совершенно уверен, что тиграм папа с мамой каждый день открывают баночку консервов и гладят на ночь, желая спокойной ночи. Разве что баночки побольше.

 Мария Кюри — по простому Машка — изнеженная девица с глазами разного цвета, сломанным передним зубом, ко всему еще и левша, мужланские забавы Тузика глубоко презирает. Своим основным предназначением в жизни она считает воспитание нашей собаки Лаки.

 Она ходит за собакой по пятам и время от времени, в качестве наказания, буквально вешается ей на шею. Зрелище не для слабонервных, поскольку Лаки раз в сто крупнее Машки. Порода Лаки неизвестна, но сама себя, для самоуважения, она приписывет к акитам. Лаки в долгу не остается, сбрасывает с шеи наглую воспитательницу и, слегка покусывая, начинает носом гонять ее по всему дому, как Лиса Колобок. Если смотреть в проем двери из клетки мелкого зеленого попугая Чаки, то получается чисто мультфильм.

 Энергии и неистощимости на выдумки нашего звериного народа можно только позавидовать. Прошлой ночью я проснулся от музыки. Протирая глаза, приплелся на кухню, зажег свет и остолбенел. Открытая коробка из-под пиццы вместе с пультом валялась на полу. Телевизор орал. Абсолютно счастливые морды, перемазанные сыром, уставились на меня. Они, видите ли, себе вечеринку устроили!

 Чтобы хоть как-то выпустить пар, мы возим собаку в один из ближайших парков. Парк удивительным образом сочетает комфорт и природу. Всегда идеально чистые дорожки и нетронутый лес с поваленными деревьями. Засохшие деревья, как часть экосистемы, не убирают. В особых ящичках на столбах с цветными указателями маршрутов — бесплатные пластиковые мешочки для собачьих какашек и карты дорожек. На мусорных баках надпись: "Мы делаем нашу часть работы. Не забудьте сделать свою". Тут и там разбросаны скамейки и питьевые фонтанчики на уровне травы — для собак.

 Лаки, спущенная с поводка в безлюдном уголке, носилась зигзагами, а затем привела нас к странному скворечнику с номером, на зеленой невысокой палке. Мы с Наташей решили, что главный скворец должен непременно жить в скворечнике номер один, и отправились на его поиски. Главный скворец устроился внутри лошадиного загона. Когда Лаки увидела огромную собаку с копытами, она спряталась за мою спину и доверчиво прижалась. Она знала, что мы ее защитим.

 Так же доверчиво смотрела наша предыдущая кошка Дымочка, когда ее усыпляли. Она вообще верила людям безоглядно. Всегда просила меня поддержать ее в войне против соседского кота. Я шел за ней следом, а она оглядывалась, проверяя, не испугался ли я. На моих руках уснул навсегда наш питерский ньюф Церик. Я гладил его по крутому лбу, а его глаза заволакивала пелена.

 Но ничего, когда я умру, мы все встретимся вновь. Зеленый Чака сядет мне на плечо. Все наши кошки и собаки устроятся у моих ног и будут тыкаться холодными носами. Мы обязательно будем бегать и играть, и это будет такая замечательная и прекрасная, такая веселая жизнь.

Вот такие письма пишет мне американский друг питерского происхождения. Надеюсь, понравятся они и читателям нашего портала. 

Добавить материал