Я ВОСКРЕСНУ В ТРАВАХ СПЕЛЫХ...1997. Подборка стихотворений

АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВ

Я ВОСКРЕСНУ В ТРАВАХ СПЕЛЫХ
Белгород, Издательский дом «Шаповалов», 1997

Скачать книгу в PDF

* * *

Песня не поётся приблизительно,
Не сложить её навеселе.
Нет труда, наверное, мучительней,
Чем созданье песни на земле...
Синь вдали и белая звонница,
Разошёлся ярмаркой посад...
Почему ж измученные лица
На устах «Эй, ухнем...» шевелят?
Хмарь дождя над серым Петроградом
Загоняет в дом или подвал...
Почему ж угрюмые отряды
Так поют «Интернационал»?
Похоронка третья за три года,
И слезу забрал военный зной...
Отчего же губы в корогоде
Странно бредят песней фронтовой?
Оттого, наверно, что в дорогу
Получаем мы от матерей
Песню и тоскливую тревогу,
И щепоть домашних сухарей...

*    *    *

Я в последней траве засиделся до ночи,
Не писалось в ночи, всё мешал паровоз,
Лишь слагались стихи из простых многоточий,
То ли в шутку слагались, а то ли всерьёз.
Вот строка. И всего одно слово — криница,
Умирающих звуков немыслимый строй.
Но когда-то я бегал к кринице напиться,
Повисая над бездною вниз головой.
И не жажда гнала, и не горечь полыни,
А неясный призыв моей тихой души.
Я, как путник усталый, бродил по пустыне
И на сердце пожар непонятный тушил
Вот два слова ещё, вот строка без начала,
Вот сиротски глядит на меня из-за строк
Неказистого кустика
Прут краснотала.
Я таким же в ночное гонял табунок...
Где криница теперь, и послушные кони,
И картошка в ночном, и движенье ночей,
И смешной старикашка в рубахе посконной
С портупеею накрест взамен помочей?..

*   *   *

Под тайное движенье облаков
Уснуло всё, не видя и не слыша,
Как в подвенечном платье из снегов
Ступала ночь на выступы и крыши.

В моей душе и ясно и светло.
Светло и ясно за чертою дома —
Стучалась ночь в оконное стекло,
Глядела ночь в оконные проёмы.

И я глядел, и плакал, как малыш,
Нашедший снова давнюю игрушку.
А снег дрожал капелями у крыш
И плакал в мою теплую подушку.

* * *

Легко за дальнею посадкой
Сгорает палевый закат.
И осень поздняя украдкой
Выходит в сад, наш старый сад.
Курлычет плачем журавлиным,
И гонит листья вдоль реки,
И рвёт на ветках паутину,
Что ткали, ткали пауки...
И мне не спится.
Ночь — причина?
Или другое?
Не пойму.
Всю ночь в окно стучит крушина,
Возьму и дверь ей отопру.

ЛОСЬ

Подобно старому поверью
И мановенью колдуна,
Вздыхает тяжко лось за дверью,
Рога подвесив у окна.
Должно, бежал он издалече
От страшных помыслов людских.
И под копыта падал вечер,
Зловещ, и пасмурен, и тих.
Сочилась кровь поверх колена.
Чего он ждал?
Чего желал?
Он, смерть предпочитая плену,
Ко мне в подворье забежал.
Ах, так?
Бодни же, я не трушу,
Я безоружен, чёрт возьми!
И голос мой совсем приглушен,
Я самый слабый меж людьми.
Возьми за помыслы людские
И брось меня к своим ногам...
Я думал, лоси не такие,
И не для плена их рога.
Стекала кровь на бархат белый
Как был я глуп, напрасно зол.
Он правильно, наверно, сделал.
Что не к другим, ко мне пришёл...

У СЕЛА СУРОВА

Девушкам из русского села
Я стихи читал на сенокосе.
В небе пела ранняя пчела,
И трехтонки мчались по откосу.
Косари — вспотевшие чубы,
И роса, как звёзды, под ногами...
А в прохладной горнице избы
Тётка нас кормила пирогами.
Вдалеке уснула Кострома,
Стянутая поясом бетонным.
Что-то в нас привычное ломал
Теткин подголосок монотонный:
«Из того ли то из города из Мурома,
Из того ли то села да Карачарова...»
Гасли песни наших дней под Суровом,
Гас и я, читавший под Качалова.
«А он ехал-то дорогой прямоезжею
Да ко той ли то ко речке ко Смородине...»
И запахло сумерками свежими
Отдалённой сумеречной родины.
Так запахло, что изба бревенчатая,
Как душа, ранимая легко,
Поплыла на тихих водах вечера,
Окропив туманы молоком...
Девушкам под Костромой у Сурова
Я стихи на поле прочитал:
«Из того ли то из города из Мурома,
Из того ли то села да Карачарова...»

ПОЛТАВА

1.

Полтава смотрится со стороны.
Полтава, окруженная садами,
Она всплывает странно перед нами
Необоримым призраком войны.
Музейной тишиной ушедших дней
Она спешит ворваться в наши души.
И мы, прилежно прошлое отслушав,
На верность присягаем ей.
Какую силу надо затаить,
Чтоб этот вал и это поле боя
Великий взлёт великого героя
Смогли б через столетья проносить?
И затаить цветение весны,
Проспекты за вишневыми ветвями...
Полтава, окруженная садами,
Мне видится всегда со стороны.

2.

Над белыми вратами Кочубея,
Среди дубрав и выкошенных нив
Высокая гроза, паря и рея,
Прошла нежданно, воздух освежив.
И в стороне, поверженной нелепо,
Дымился дуб от веток до корней...
И сквозь листву глядел живой Мазепа.
И плакал в листья мертвый Кочубей...

* * *

Раз в санный путь обозы снаряжапи.
А как тут быть? Машина не пройдёт,
И кони звонко на морозе ржали.
Дробя ногами перемёрзший лёд
Сошлись селом от мала до велика
Седой возница, строг и неречист,
Хлестнул вожжой, и с гомоном и гиком
Пошли мальчишки — всяк кавалерист.
И вот отстали... Только санки, взрывом
Бросая снег — не в сказке — наяву,
Неслись стрелой над меловым обрывом,
Спустив поводьев тонких тетиву.

* * *
                     Зине

Если я на ромашковом поле
Заблудился, упал, занемог...
Не желай мне удачливой доли,
Не зови на печной огонек.
Всё равно убегу к медоносам,
А догонишь — опять убегу
В августовское спелое просо,
В приозёрную траву-кугу.
Может быть, по уюту скучая,
Я, усталый, однажды вернусь
На стакан бархатистого чая,
На твою одинокую грусть.
И, присев на рифлёный диванчик,
Ты не сможешь и я не смогу
Рассказать про степной одуванчик,
Про озёрную траву-кугу.
Ты не сможешь и я не сумею
Рассказать у печного огня,
Как я брел по ночному шалфею
И как ты отыскала меня.

* * *

Звени, звени не уставая,
Струя, которая струна —
Души солома полевая,
Души колючая стерня.
Звени над временным затишьем,
Дразни, упорствуй и шали,
И вознесись над обесстишьем
И черностишием земли!

* * *

Земли родимое лицо —
Угрюмый взгляд, усталый голос...
В ладонях выпеченный колос
Взношу на сельское крыльцо.
Прими, задумчивый старик,
Прими от семени сиротства,
Я онемел, но приворотство
Во мне явило горький крик...
Прими, но не благодари
За крохи мнимой благодати
Ни за столом в крестьянской хате,
Ни на пороге у двери,
И не кляни потом вослед
За крохи частного участья —
Я сам не жал колосьев счастья,
А только сеял много лет...

* * *

Все меньше горячих поэтов.
Откуда такая беда?
Над миром, как прежде рассветы,
И в балках, как прежде, стада.
Как прежде, над чёрною пашней,
Мерцая, дрожит светотень...
И отблеск, и отсвет вчерашний
Рождает сегодняшний день.
Откуда ж угрюмость? Откуда
Вселенский сквозной неуют?
Рождается юное чудо,
Коль ветры над нами поют,
Коль травы цветут и коль птицы
Гнездятся на ветках берёз,
И звёзды в открытые лица
Все смотрят и смотрят всерьёз.
Откуда знобящие речи,
Когда умирает душа
При виде отравленной речки
И гибельном всплеске ерша?
Откуда?..

* * *

Я с детства знал, как хлеб добыть:
Был птицеловом, сети ставил...
И слушал, падая на сныть,
Как соловей рассветы славил.
Я сети плёл и тут же рвал,
Метался в травах, штопал, правил...
И хлеб украдкой воровал,
Чтоб соловей рассветы славил!

* * *

Чтоб не стыдиться женщины своей,
Я онемею сердцем в одночасье,
Когда в саду последний соловей
В ней воскресит разрушенное счастье.
Чтоб не стыдиться утренних полей,
Я не нарушу данного обета:
Не отниму у листьев и стеблей
И малой доли солнечного света.
И в дни беды, и в радостные дни
Не посрамлю себя перед собою —
Уйду из мрака снова на огни,
Смеясь в душе над собственной судьбою.

НА РОДИНЕ РАЕВСКОГО

Под липами старинными беда,
Под липами осот да лебеда...
Нехорошо. Когда-то вот сюда,
Под липовые сомкнутые тени,
Съезжались городские господа —
Любители покоя и деревни.
Бродили по траве среди аллей
Мечтатели и бледные курсистки —
Гроза мещан и сытых пуделей,
А более короны всероссийской.
Читали Блока. Спорили до слёз...
И по степи за первым листопадом
Их уносил горячий паровоз
К московским легендарным баррикадам...

Нехорошо, что нынче — лебеда.
Нехорошо и грустно, господа!

* * *

Дождусь, когда лето родится,
Приду к вековому пруду,
И буду всю ночь веселиться,
Как было в каком-то году.
И буду смеяться, и буду
На зорьке дразнить лягушат,
И может надолго забуду,
Куда это люди спешат.
Куда это катит подвода,
Куда и зачем грузовик,
Скользнув на ухабинах брода,
Умчался потом напрямик.
Забуду и буду, как в детстве,
Бродить без забот и труда
В великом родстве и соседстве
С водой векового пруда,
Который за долгие годы
Не понял, растя лягушат,
Куда это катят подводы,
Куда это люди спешат?..

НА СНОС ТОПЛИНКИ

Последним сумраком беды
Не занесёт твои следы.
Порубят сад? Зато в саду
Взрастит стихия лебеду.
Снесут дома? Сломают мост?
Затопят выгон и погост?
Часы прервут свой ход и бой?..
Но мы-то вечные с тобой,
Как свет звезды, как свет луны,
Как продолженье жизни — сны,
Где всё летит, где все летят:
Деревня, хата, спелый сад
И я с тобой, и ты со мной,
И край могилы ледяной —
За пять, за десять, за сто лет
До наступленья истых бед.

* * *

Прилипший к папиросе,
Обыкновенный гад,
Присутствую при сносе
Коровников и хат.
С толпой единосельской
Шагаю напролом
По слякоти апрельской
На жуткий хатолом...
Да что же я? Да что я?
О чём я говорю?
Я тления не стою,
А на тебе — горю.
Горю, но не сгораю —
И в этом весь секрет —
Шагаю, замираю,
Как собственник — скаред.
Хоть собственности вроде —
Всего-то с гулькин нос.
Сомнение в народе
Да несомненный снос...

* * *

Последний угол старины,
Последний дом в глубинах сада...
Легко на всё со стороны
Глядеть, когда рыдать не надо.
Но если в крик душа болит,
Но если в сердце зреют слёзы,
Как мне глядеть на груды плит,
И в землю втоптанные розы?...

Я ВИДЕЛ

Я видел, как речку сживали со света
В какой-то степи и в какое-то лето...
Плескалась плотва и с прибрежной лозы
Взлетали два тела одной стрекозы.
Качалась заря на качелях циклона,
Другая томилась на злате затона.
И ранний рыбак, притопив поплавки,
Спокойно дремал в Зазеркалье реки.
Я видел, как спешно являются люди.
Как трактор снимает пласты на запруде,
И жутким ковшом в перекат погрузясь,
Метнул экскаватор коренья и грязь.
Упала ветла. Оглупевшие раки
Ползли под колеса и тяжкие траки,
И мудрая щука на высохшем дне
Недолго и горько взывала ко мне...
Я был тот рыбак, задремавший у плёса.
Мне снилось, как вязнут в трясине колеса,
Как мальчик сигналит с вершины отбой,
Сверкая начищенной жёлтой трубой.
Когда ж это было? В какое же лето
Сживали степную речушку со света?
Не помню, забыл, отболел, перерос,
Оставил под прессом железных колёс...

* * *

Дом разрушен. И околица
Передвинулась слегка.
Солнце как-то резче клонится
На поля и облака.
Пруд нейтральный между сёлами
Стал чужой. И фонари
Освещают невесёлые
И глухие пустыри,
Где впритык с колхозной пашнею,
Одурев от хрипоты,
Доживают по-домашнему
На развалинах коты.

СЕЛЬСКИЕ РАЗДУМЬЯ

Чтобы я дал, чтоб душа ликовала,
Чтобы голубка в лесу ворковала,
Чтобы на плёс осветлённой реки
Снова упали с небес поплавки?
Многое б дал, хоть не знаю наверно,
Что я смогу, чтоб потом лицемерно
Не повторяли в отцовском роду,
Что отсекли от селенья беду...
Горькие речи, скупое виденье:
Отданы овцы волкам на съеденье,
Пастыри спят — отчего? — не пойму
И фантастических дум не уйму.
Мимо плывут нефтяные разводы,
Годы бегут, и кончаются годы...
Что же голубка молчит? И с ветвей
Не рассыпает цветов соловей?
Многое б дал, но душа онемела,
Слово за строчку шагнуло несмело,
И ожило, и стыдливо с крыльца
Смотрит в лицо и не видит лица.

В МЕТЕЛЬ

Смоляные пеньки на костре догорели,
Разве шапку спалить да пиджак?
А иначе — беда на ветру и метели,
Где два хищника властвуют — стужа и мрак.
Вот и шапка сгорела легко, будто дымом
Изошла сигарета, не тронув руки.
А метель, то змеёй расстилалась, то дыбом
Поднимая поля, как в атаке штыки.
И уже без ботинок сижу, и неплохо:
Ни земных, ни богов, ни тебе комарья...
Я один на цветущих полосках гороха,
И навстречу скользит молодая заря
И дневное светило. Да вот непонятно:
Что за глупость? Фонарь ли в две сотни свечей?
И совсем не заря, а размытые пятна
Или может усталые лица врачей?
Или марлевый полог — угрюмая шутка?
И стряхнуть надо сон с перекошенных век.
И спокойно шагнуть на узлы перепутка,
Обходя стороною невиданный снег...

* * *
                    В. М.

Боюсь забыть, как друг молчит,
Как шепчут утренние травы
И как по камушкам журчит
Вода у самой переправы.
Боюсь забыгь, как в дом беда
Вошла в минуту непогоды
И перекрыла навсегда
В душе промоинку свободы,
И заглушила звонкий луч,
И бесконечное журчанье...
Боюсь забыть, как плачет друг
В своем мучительном молчанье.

* * *

Вот она, дерзкая воля!
В тихий предутренний час
Мчится по снежному полю
Черной копной тарантас.
Эй, погоняй и не мешкай!
Ринусь... Была не была.
Что мне дорожные вешки?
Что мне виденья села?
Ринусь, в снегах утопая,
Зябко и больно дыша.
Снова стихия слепая,
Зрячая снова душа...
Жми тарантас, мимо дома.
Жми мимо скотных дворов.
Жми, полевая солома,
С привкусом горьких ветров!

* * *

Вёсла. Околица. Лодка.
Вдоль берегов камыши.
Всех одурачила сводка,
И на реке — ни души.
Скрылись последние тучи,
Запад зарю проглотил,
Скрип утомлённых уключин,
Отблеск полночных светил,
Спутников легких скольженье,
Шёпот недвижных рябин...
Жизнь от ночного уженья,
Жизнь — до вселенских глубин!

* * *
                        Брату Виктору

Я снова в село уезжаю,
Где будет легко
Судить о большом урожае
И пить молоко.
Вздыхать о коне — о лошадке
На бывшем лугу,
И мягко изранивать пятки
О траву кугу.
Дразнить собачонку на цепке,
Таскать, словно клад,
В отцовской заброшенной кепке
Весёлых цыплят...
И будет чертовски непросто,
Когда во хмелю
Родное село от погоста
Чертой отделю.
Направо останутся хаты
И редко — жильцы,
Налево — мужи и солдаты,
Сыны и отцы...
Я шляпу надену и птицей
Умчусь среди дня.
За дерзость, родные топлинцы,
Простите меня.

* * *
                                3. Ф.

Я рад предательству. Я рад,
Что в этот час твои питомцы
Заполонили палисад,
Найдя пристанище под солнцем.
Чужая хата? Двор чужой?
Не торопись сказать: «Не надо!»
Не торопись пустой межой
Делить полоску палисада
И никуда не торопись...
Пускай цветут твои питомцы,
Пускай глядят спокойно ввысь,
Откуда миру светит солнце.
А ты с улыбкой огляди
Чужую тощую ограду
И бескорыстно присуди
Себя к любому палисаду...

ТЕАТР В ПРОВИНЦИИ

Другая сцена — те же роли,
Глоток слезы. Глоток воды.
И вот уже чужие боли,
И повторение беды.
И вот уже чужие ласки.
Чужой намёк. Но вспыхнул свет —
На сцене сброшенные маски,
А чуда не было и нет...
И только с пасмурной галёрки,
С неискушенной высоты,
Провинциальные задворки
Бросали в публику цветы.

* * *

Удивительный край. Хлебородные земли.
Камыши да яруги, да ветры в cтeпи.
Да усталая птица на воздухе дремлет,
Да дворняга скулит на железной цепи.
Край родной! Отболевшее дикое поле —
Наливные колосья и шелест лугов!
Нас учила история чувствовать болью
И друзей дорогих, и жестоких врагов...
Я брожу по степи, по непаханным горкам.
Если б что-то припомнить мне было дано.
Если б запах земли утомительно горький
Растворился в ярах, оседая на дно.
Если б с каждым лотком деревенского хлеба
Прилетал соловей из глубин лозняка,
И навеки очистилось мирное небо,
И для жизни восстала степная река...
Кто б я ни был: потомок ли чёрной рабыни,
Или вышел из русских, хоть вовсе не рус.
В своём сердце тебя пронесу, как святыню,
Моё дикое поле — порубежная Русь!
А беда позовёт — без малейшего страха
Всю округу свою я на бой подниму
И, быть может, пойду на последнюю плаху,
Но сломить мой хребет не дано никому!

* * *

Когда упала птица, я не плакал,
А выстругал такую ж из берёзы,
Едва прикрыв под тонким слоем лака
Еще ничем не тронутые слёзы.
Но лак облез, и краски облущились
На сколах и на прорезях берёзы.
Но я не плакал — слишком обнажились
И без того нахлынувшие слёзы.

БРАКОНЬЕРУ

Однажды ты выйдешь из леса
К сухим и больным небесам,
Где воздух жары и прогресса
Вздыхает по диким лесам.
Ты выйдешь, взглянув напоследок,
На действие собственных рук
Под пологом сомкнутых веток
И травах тенистых яруг.
Которым оставил в наследство
Пальбу разъярённых стволов,
Лишив человечество детства,
А детство — единственных слов,
Созвучных с ударами сердца:
Тук-тук, бесконечное тук...
И отклик и крик одноверца:
Друг — друг! Бесконечное —друг...

* * *

Он лучшим был — и всё-таки был враг.
Я понял это слишком запоздало,
Когда оставил кресло кинозала
И протянул бездомному пятак.
Он лучшим был — и всё-таки был враг.
Я понял это слишком запоздало,
Когда сквозь пот холодного вокзала
Мне протянули собственный пятак.
Он худшим был — и всё-таки был друг.
Я понял всё, когда его не стало,
Когда гроза за окнами блистала,
И черный мрак свирепствовал вокруг.

НАЧИНАЮЩЕМУ

Есть приёмы? Что приёмы?
Сядь и попросту пиши,
Как мелеют водоёмы
И ржавеют камыши.
Как на выкошенном поле...
Впрочем, лучше помолчи,
Пока шествуют на воле
Отчужденные грачи.
Пока стая суетится,
Пока жизнь еще течёт,
В этом мире не годится
Разговаривать в причёт.
Не годится и резвиться
На развалинах души...
Попытайся удивиться,
А потом уже — пиши.

СЕЛЬСКАЯ СТРАДА

                  Это время названо страдою...
                                            К. Случевский

Все та же сельская страда —
Страдать, страдание, отрада...
Колхозники из мехотряда
Уходят чаще в города,
Чем это кажется? Ну что ж,
Как говорится: «Чем богаты...»
Всю жизнь бежали от лопаты.
Когда бывало невтерпёж.
Простите вольнице моей,
Что повторяюсь бесконечно:
Когда страданье скоротечно,
То и отрада веселей...
Пока ж страды машинный гуд,
Дожди и вёдро вперемежку
И дни как будто бы в насмешку
Быстрее в спешке пробегут.
Прихватит осень. И сады
Украсят землю листопадом...
Страда, страдание, отрада —
Суть не в названии страды.

* * *
                            В. П.

С председателем бы вместе
Прокатиться на овсы
И под вечер в тихом месте
В рюмке вымочить усы.
Посидеть во тьме кромешной
Да послушать у межи,
Как охотятся неспешно
Осторожные ежи,
И как стонут где-то в голос
Незлобливые шмели,
И хрустит соломой колос,
Наклоняясь до земли...
И вернуться до рассвета
С лёгким хмелем в голове.
И до будущего лета —
Оставаться на траве!

К ПОРТРЕТУ БЛЕЗА ПАСКАЛЯ

Не доверяя провиденью,
Ты по скончанье лет и дней
Пребудешь собственною тенью
Среди бесчувственных теней.
А твой двойник с разбитым телом,
Скрипя коляской день и ночь,
Не в силах словом или делом
Себе в несчастии помочь...

СМЕРТЬ ЛЕСНИКА

Приехал к леснику просить дрова,
А он сидит, как сонная ворона, —
Склонённая к коленям голова
И на плечах потертая попона.
Ах, что за бес! Лесник он или шут?
Кричу ему, зову, а он не слышит...
И только в нише ходики бегут,
Да ветер бьёт надорванною крышей.
Гоню коня за доктором в район,
Хлещу кнутом по веткам и по лужам!
И только лес гудит со всех сторон,
И серый мрак прихватывает стужа.
Ленивый конь косится и храпит,
И норовит в пути остановиться,
И где-то там, у сомкнутых ракит,
Рыдает нераспознанная птица.
Вверху ревёт и дразнит самолёт, —
Швыряю палку в небо ледяное.
А конь горячей мордою ведёт
И падает с размаху подо мною.
Конец! И только ходики в избе
Еще мышей отпугивают боем,
Да старый пёс напомнит о себе
В глухом лесу невиданным разбоем...

* * *

Говорят, в деревне — Спас!
Варят поздние варенья
И копают про запас
Валерьяновы коренья.
Говорят, что пьют тайком
Веселительную влагу,
И земля под каблуком
Не смолкает до улягу...
Слава Богу, что живёт
Дух весёлого народа,
И судьба его поёт,
Как поёт сама природа.
Слава Богу, что молва
Горькой чаркой не обносит,
И хмелеет голова,
И душа прощенья просит.

* * *

Не живёт домовой в этом доме.
И не слышно в гудящей ночи,
Как в разбитом оконном проеме
Неутешные плачут сычи.
Почему же я здесь? Почему же —
В заселённой народом глуши
Только грязь и вонючие лужи,
Да скопленье ревущих машин?
Почему же я здесь, а не где-то
Среди сельских могил и дворов?
И не вижу, как бабы до света
Провожают на выпас коров,
И не вижу, как ласточка вьётся,
И как старый подводник в тени
Обживает скамью у колодца.
Доживая последние дни,
И не слышу, как в полночи чуткой,
Задыхаясь, кричит коростель,
И как с бульканьем жадные утки
Разрывают озёрную мель?
Почему же я здесь, а не где-то?
Почему в заселённой глуши
Поднимаюсь по ёлкам паркета,
А вверху — ни единой души?
Опускаюсь. Но лужи и кочки
Отрезают навеки пути...
И уже никому в одиночку
В отчий дом не удастся прийти.

* * *

Обвисший кран, тяжёлый крюк,
Ни колдовства, ни святотатства —
Ковров вечернее богатство
И бедность утренних дерюг.
И самостийность мужика,
Давно осевшего в лифтёрской,
И голос бестии шофёрской
С бесхозного грузовика,
И шин шипение... И стон
Давно придавленной болонки,
И равнодушный хлад бетонки,
И взгляд холодный — на бетон...

* * *

Среди пощечин и насилья,
Среди всамделишных угроз
Не слова божьего просил я,
А гибели своей всерьёз.
Но я не умер. Умер вечер,
Стряхнув пощечину с лица,
В пяти шагах от места встречи
И в двух шагах от подлеца.
Ни стона не было, ни всхлипа.
Такси катило по мосту...
Шло представление Эдипа
Всего отсюда — за версту.

* * *

Привет, забытое село!
Привет, сады и огороды!
Как одиноко и светло
Среди нетронутой природы.
Стою под тополем в тени,
Стою над бездною криницы...
Какие солнечные дни!
Какие сдержанные лица!
— Привет!
— Привет!
И тихий свист —
То птица вещая под солнцем,
То одинокий гармонист
Раскрыл для важности оконце,
То речка вспенилась слегка,
Шурша осокой и рогозом,
То смоляные облака
Легли меж мною и колхозом,
То из окошка в три стекла
В часы невиданного зноя
Тревожно музыка текла
Через селение степное,
То я кричал еще: «Привет!» —
Бездетной деревенской школе...
То ветер гроз и ветер бед
Гудел, рождаясь в чистом поле.

* * *

Как просто упасть и заплакать,
Как просто подняться и петь,
Уткнуться в кавунную мякоть,
Зарыться в зелёную плеть...
Земная невинная слабость —
Проплыть в придорожной пыли
И чувствовать позднюю сладость
И раннюю горечь земли.
И чувствовать — и не коснуться
Провалья в глубинах ночей.
И утром по-детски проснуться
По зову последних лучей...

В ДУБОВОМ

Направо — гнилушка. Налево —
Могучее шумное древо,
А прямо, куда ни взгляну,
Пронзить не могу глубину.
Ну что там за листьями? Что там?
Осенние осы по сотам
Разносят ворованный мёд?
А может быть время течёт,
Сужая пространство?.. И древо
Покоится справа. А слева —
Коренья, гнилушки, распад...
И смрадных грибов аромат.

* * *

Смотрю на берег дальний.
Чего я не сберёг?
Какой душой кристалльной
Я втайне пренебрёг?
Какую смял ракиту
В припадке маяты
И на какие плиты
Не положил цветы?..
Не помню. В коммуналке
Я всё перезабыл:
Цветные полушалки,
Колючий чернобыл,
Шмеля над валерьяной,
Щурёнка в толще вод
И бесконечно рдяный
Вечерний небосвод...
И даже берег дальний,
И дом на берегу
Своей душой кристалльной
Припомнить не могу.

* * *

Хотя бы малость переждать.
Пока улягутся циклоны,
И на протаявшие склоны
Сойдёт земная благодать.
Хотя бы малость отдохнуть,
Опору чувствуя всем телом,
И не знавать за тем пределом
В сто крат губительнее путь.

* * *

Поднимаюсь к вершине по белым извивам холма.
Неужели отсюда я видел впервые рассветы?
Колосились хлеба, или звонко пуржила зима,
Или в эти часы над землёю цвели бересклеты?
Как давно это было. И вспомнилось только одно:
Как шуршали шаги на прогибах отлогого ската.
И с тех пор просочилась в разбитое бурей окно
То кровавая вдруг, то седая полоска заката.

В ФЕВРАЛЕ

Эти дни до того надоели,
Что забросил бы к черту дела
И удрал от холодной метели
И от скуки печного тепла.
От мудрёных советов —- подальше,
Покоряясь нелёгкой судьбе,
И как можно подальше от фальши,
И как можно поближе — к себе.

* * *
                          Анне

Целый год за окнами бело —
Белый снег, цветенье белых вишен...
Вот опять дорогу замело,
И сугробы выросли под крышу.
Вот уже белеет голова.
И всё реже отзвуки и звуки.
И молчат горячие слова —
Давние свидетели разлуки.

ОТТЕПЕЛЬ

Растеклось, растворилось — разруха,
Непролазные колеи.
Повторяет седая старуха:
— Вы б не ехали, дети мои,
Или вправо свернули к забору,
От забора на мой огород...
Вот кому бы да точку опоры!
Удивительный русский народ!

МОТИВ

От печного чада
Исчернел навек
Седовласый чадо —
Сельский человек.
Тащится подвода,
Катится такси
Чаще год от года
По степной Руси.
Но больнее боли
Колея дорог.
Поле мое, поле —
Златокудрый бог.
Поклонюсь. И дальше
Укачу навек...
Да минует фальши
Русский человек.

* * *

Боролась жёлтая листва
С ветрами, холодом и мглою,
Уже не чувствуя родства
С окоченевшею землею.
Металась, пенилась, неслась
Над усмиренными лесами,
Прервав единственную связь
Земных кореньев с небесами.

* * *

Позабуду ль, что любил?
Всё, что вспомню, позабуду:
На степной реке запруду,
На запруде — чернобыл,
Зелень ряски на мели,
Отчужденность нелюдима,
И вечерний запах дыма,
Исходящий от земли.
Затяжную суету
Птиц в осеннем оперенье
И свободное паренье
Паутинок на лету,
И ещё... Хоть коротка
Нитка памяти от века,
Лишь во власти человека
Всё запомнить на века.

* * *

Не коснусь крыла рукою.
Ну, лети же ты, лети, —
Где-то рядом за рекою,
Ваши древние пути.
Улетай скорее, птица!
Видишь — рама без стекла.
Нам вдвоем не прокормиться
В этом доме без тепла.
Не сложить весёлых песен...
Ветер лют, и север лют,
И зимой убог и тесен
Человеческий приют.
Улетай скорее, птаха!
Видишь — осень налегла...
Страх исчезнет с первым взмахом
Легкопёрого крыла.

В ГОСТЯХ

Не беда, что ветер крут,
Что летит солома,
Через несколько минут
Тормознём у дома.
Отдохнём у очага,
Да подсмотрим с грустью,
Как ржавеет кочерга
У печного устья,
Да послушаем в ночи,
Как в глубинах мрака
Задыхаются грачи
От густого крака...
Так и время промелькнёт,
Обнажая кроны,
И блестящий синий лёд
Ляжет на затоны.
Это значит — нам пора...
Братцы, ради Бога,
Прогоните со двора —
Заждалась дорога.

* * *

У кромки, где сходятся реки,
Изрежу в куски невода.
И стану свободным навеки,
И стану чужим навсегда —
И вербам, и хлебному клину,
И саду на школьном дворе,
Где срубят однажды малину
И спалят на дымном костре,
Где голос с родного порога
Уже не проклюнется в ночь...
И будет катиться дорога
От дома забытого — прочь.

ЛЮБОВЬ

1.

Господи, как же убога
К дальнему дому дорога,
Как же безлики огни...
Но никого не вини
И к позабытому дому
Так же иди, как к родному —
Шляпу сними. И храни
В памяти светлые дни,
Милые сердцу напевы:
«Где вы, родимые, где вы?»

2.

Тропка, погребица, двор,
Горькая стужа в упор.
Сонный костер из валежин...
Как ты вальяжен и нежен.
Рухни и спи, если можешь,
Криком любовь не умножишь.
Тихо в окно постучи —
Громко свой час отмолчи.

3.

Спи, сынок, ещё темно.
Сплю, но знаю, что не спится...
Что в душе моей творится —
Не расскажешь всё равно.
Да и что мои слова,
Что созвучия и звуки?
Мир качнулся на излуке,
Обнажилась синева...
Просыпаюсь, хоть не сплю,
Знаю только, что люблю.

4.

Мокро и топко,
Вязкая тропка.
Время прощанья
И завещанья.
Время — отмычка —
С городом смычка.
С печки — в квартиру,
К новому миру!

5.

В памяти долго и строго
Будет катиться дорога.
Будут валяться в канаве
Стёкла в зелёной оправе.
Стёкла зелёного детства —
Первой любви малолетства...

ОТЗВУК

Она с уходом не уйдет —
Всё также тихо будет битья
Во мне последняя криница
И самый первый ледоход.
Она из зависти к иной,
Нелепой жизни поэтажной,
Как месть, как ворон надо мной
Раскроет крылья не однажды.
И, защищаясь, не смогу
Зарыться в жите или гречке,
Или на дальнем берегу
Почти что безымянной речки.
И, задыхаясь, не найду
Глотка из утренней криницы...
А сердце долго будет биться
И ждать последнюю беду,
Когда не ворон надо мной,
А стая воронов взовьётся,
И жизнь спокойно повернётся
Ко мне обратной стороной.

ОКОНЧИЛОСЬ ЛЕТО

Прислушаюсь — дышит,
Прислушаюсь — бьётся
В соломинках крыши
Бессильное Солнце.
И дышит, и бьётся,
И грезит спросонок
Под крышей и солнцем
Чердачный мышонок.
И где-то в подполье
Жучок колготится...
Кому же приволье
Всесветное снится?
Не слышу ответа
И жалоб не слышу.
Окончилось лето —
Под крышу, под крышу!

* * *

Не тороплю ожившие ветра,
Когда душа не радуется громко.
Метёт в ночи тяжёлая позёмка —
Я жду дожди нелёгкие с утра.
Я жду, когда туманная пурга
Из ночи в день прозрачный откочует,
И сердце отболевшее почует
На бранном поле друга и врага.

К ПОРТРЕТУ КАРЛА XII

Ты отступаешь. Боль и стыд.
И примиренье невозможно.
Ты плачешь зло и осторожно,
И улыбаешься навзрыд.
Зовешь. Но главные сыны
Уже пируют в русском стане.
И тонут в царственном стакане
Твои пророчества и сны.

ПОДПИСИ К ЦВЕТНЫМ
ГРАВЮРАМ КОСЕНКОВА

1.

Живописуя свет и тень,
И перекошенный плетень,
Не доверяй обилью красок.
Тут два начала: ночь и день.
Всё остальное — бремя масок.

2.

Уменьшаясь во много раз,
Исчезаешь совсем из глаз,
Остаётся простор небес...
Но зачем мне такой простор,
Если жизни уже — в обрез,
И с собою окончен спор?..

3.

Алхимия позднего дня —
Разъятость тебя и меня.
Останется чудо-краса —
Вверху и внизу небеса.
И звук на соцветьях, и цвет
На звуке, которого — нет.

4.

Сирень за оградой цветёт,
Нектар источая и мёд.
Но пчелы — волна за волной —
Обходят её стороной.
И ты, проходя, не дыши —
То яд омертвелой души.

ИЗ ВОРОНЕЖА

За семафором путь открыт —
Стучат чугунные колёса.
Откос прорыт, зарыт, разрыт
Ручьями вешнего откоса.
Грачи, машины и подводы,
И напролом, сквозь ледолом,
Спешат воронежские своды.
Прощай! С любовью отойдя,
С тревогой поезд пронесётся
В накрапах встречного дождя,
В лучах полуночного солнца.

ХЛЕБНИКОВ В СТЕПИ

В наволоке, как облако в зените,
Вещий сон и кроток, и высок.,.
Тихий странник шепчет: не усните!
И слагает длани под висок.
Колыхнулись травы у изножья,
Брызнул сок в отверзлые глаза —
Ледяная пуля бездорожья
Пронеслась, как лютая гроза.
Сотряслась сонливая природа,
Вытряхая крапины светил...
Горький дух державного народа
Самозванный странник освятил.
И остаток выстраданной ночи,
Бормоча оттопал налегке —
Он судьбу вселенскую пророчил
На высоком русском языке.

* * *

Как две половины — твоя и моя,
Как две сердцевины разъятого я:
Предчувствие старца и чувство юнца...
И все, может статься, уже — до конца.

* * *

Те же незабытые картины:
Перелески, села и поля,
И на скатах утренней равнины
Неизменно дремлют тополя.
Торможу, снимая напряженье
С утомленных рук и головы.
Как нелепо вечное движенье,
Как спокойно в зарослях травы,
Где никто души не обворует
И никто всерьез не известит:
Отчего так горлинка воркует
И кулик невидимый свистит?
И не надо! Что мне извещенье?
Ну свистит и ладно — не беда.
Я доволен тем, что возвращенье
Возвратило снова в никуда.

НА МОСТУ

О чём бы ты ни говорил,
На слово жизнь не отзовётся —
И жердь засаленных перил
Ростком вовеки не пробьётся,
И не очистится вода,
И не пребудут в целом свете
Кошёлки, бредни, невода,
Сачки и строенные сети.
И не пребудут навека
Слова. И с ними примет Лета
Счастливый голос рыбака
И голос сельского поэта...

ЗАВЕЩАНИЕ

                 16 апреля 1982 года

Как бы я хотел быть весел
И доплыть до светлых вод,
И лотками старых весел
Погрузиться в небосвод.
И грести, и удаляться
По центрическим кругам,
И ничуть не удивляться
Чужеродным берегам,
И ничуть не усомниться
В теплоте своей руки...
Дорогие сердцу лица!
Дорогие земляки,
Всё готово. Миг прощанья
Отошёл в небытиё.
Никакого завещанья —
Завещание моё!

* * *

Лист, не сдержавший жару,
Лег у стопы и свернулся.
Я поглядел — и очнулся,
Волю давая перу.
Вмиг налисал, а потом
Годы не мог разобраться:
Плакать мне или смеяться
Было дано над листом?.

* * *

                     Я действительно похож
                     на галлюцинацию...
                                           М. Булгаков

За морем, за речкою, за лужей —
От Москвы чертовски далеко,
Я живу занужен и застужен,
А кому-то кажется — легко
Выпил лужу, но не стал я ближе.
Стал писать, да говорят — не то...
И живу принижен и пристыжен
Сам с собой да с собственным котом.
Он мне: «Мур...» А я не знаю толком,
Что я дам, чтоб съел он и затих.
У меня в шкафу пустые полки,
Да и те пустые — на двоих
Он мне — «Мур...», — как нищий на морозе
— Что тебе? — кричу и тру ладонь.
Он замрет в юродствующей позе,
Будто скажет: — Ближнего не тронь!
И вдобавок горько прослезится,
И таким прикинется, что вот —
Я готов сквозь землю провалиться.
Отменяя то, что больно бьёт...
Только кто отменит то, что — лужа,
Что Москва чертовски далеко,
Что живу занужен и застужен,
А кому-то кажется — легко.

* * *

Зовут на исповедь. Иду.
Кругом нечастые деревья,
А в отдалении деревня,
Как на ладони, на виду.
Иду. Лишь несколько кругов
До светлой цели остаётся,
Но всё труднее мне даётся
Расклад замедленных шагов.

* * *

Живу без помощи и смены,
Один во сне и наяву,
И до великой перемены
Уже никак не доживу.
Напрасно дом готовлю к лету,
Забросив прочие дела,
И предлагаю сельсовету
Проект российского села.
Непостижимо трачу силы,
Ищу связующую нить.
Чтобы языческие вилы
С машинным веком породнить,
И не остаться где-то между
Ушедшим и грядущим днем,
И бесконечную надежду
Зажечь спасительным огнем.

* * *

                     К портрету А. Ф.

Цветут подснежники в яру,
И первый жаворонок взвился.
Я двадцать пятого умру,
Ты двадцать пятого родился.
Когда вот так же первоцвет
Шагнул по утреннему лесу,
Чтоб с поздних дней моих и лет
Стряхнуть промёрзлую завесу
И в долгий жар оборотясь,
Почуять веточкой цветущей
С тобой единственную связь
И связь с неведомым, но сущим,
В котором жаворонка крик,
И ровный гул зелёных сосен,
И миг рождения, и миг
В небытие ушедших вёсен...

* * *

Выпал лист, как выпадает снег,
В ночь на двадцать пятое, и вышел
Утром одинокий человек
Починить соломенную крышу.
Вышел, а вернуться не успел...
Говорили всякое в народе:
То журавль колодезный скрипел,
То журавль кормился в огороде,
То исчез за тучами навек...
Всякое в народе повторяли —
Выпал лист. И вышел человек.
И его из виду потеряли.

* * *

На безлюдье не спеши,
Даже если сил немного,
Все равно ищи дорогу
К тайникам чужой души.
Все равно ищи певца,
Сам на голос откликайся
И уже не отрекайся
От тернового венца.

* * *

Но, что над степью, всё моё.
Всё неделимое приемлю —
И половецкое копьё,
Ещё летящее на землю,
И вой осколка, и грозу,
Вскормлённую под полюсами,
И воспарённую слезу,
И слёзный дождь под небесами.

* * *

Знаю, что уйду наверняка
В те миры, где всё подвластно свету,
Где совсем другие облака
Освежают знойную планету.
Где звезда вечерняя горит
В глубине вселенского тумана
И с Землёй спокойно говорит
Языком, не ведавшим обмана...

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2011